А заодно прояснит и его спутанные мысли о страховщике и торговце сейфами, которым нужно позвонить, о счете мастера по цоколям, с которым нужно поторговаться, о Мартынове, которого нужно опять слегка раскрутить ввиду того, что кроме него у Феррера сейчас не осталось известных художников, об освещении галереи, которое необходимо сменить для экспозиции северных сокровищ, и, наконец, о Соне - в самом деле, звонить ей или нет?
А тут еще город подбрасывает ему, по мере того, как он идет вперед, держа курс на Амстердамскую улицу и петляя по тротуарам между собачьими экскрементами, то субъекта в черных очках, что вытаскивает огромный барабан из белого "ровера", то девочку, во весь голос объявляющую матери, что при зрелом размышлении она выбрала фасон "трапеция", то двух молодых женщин, грызущихся меж собой из-за парковки машин на стоянке, откуда только что на полной скорости отъехал фургончик-рефрижератор.
Прибыв в галерею, Феррер вынужден сперва побеседовать с неким художником, который явился к нему по рекомендации Раджпутека и жаждет поделиться своими замыслами. Это молодой "артист-специалист-по-пластике", жизнерадостный и самоуверенный, у него куча друзей среди богемы, и проекты его так же банальны, как тысячи других. На сей раз вместо того чтобы вешать картины на стену, художник предлагает выжечь кислотой на этой самой стене местечко площадью 24x30 см и глубиной 25 мм. "Я выдвигаю идею, скажем так, отрицательного творчества, - возглашает художник. - Вместо того чтобы добавлять к толщине стены толщину картины, я, наоборот, вгрызаюсь в нее!" - "Да-да, очень интересно, - отвечает Феррер. - Но, видите ли, в данный момент я не работаю в этом направлении. Может быть, потолкуем об этом позже? Вот именно, несколько позже; оставьте мне свой каталог, я вам перезвоню". Отделавшись наконец от выжигателя стен, Феррер улаживает все прочие назревшие вопросы при содействии молодой женщины по имени Элизабет, которую он взял к себе на испытательный срок вместо Делаэ; эта особа анорексического вида явно кормится одними витаминами и работает временно, пока он не решит, нужна она или нет. Для начала он дает ей несколько мелких поручений.
Затем он садится на телефон и назначает встречу страховщику и торговцу сейфами; оба придут завтра. Еще раз изучает счет от мастера по цоколям, также звонит ему и обещает зайти на неделе. С Мартыновым поговорить лично не удается, он оставляет ему на автоответчике длинную речь, щедро оснащенную нотациями, восхвалениями и предостережениями, - короче говоря, выполняет священные обязанности галерейщика. Потом он долго обсуждает с Элизабет, как лучше установить освещение для выгодного показа северных экспонатов. Дабы яснее выразить свои мысли, Феррер предлагает сходить и принести сюда парочку этих предметов, чтобы более конкретно представить себе задачу: "Давайте-ка достанем, к примеру, кольчугу из моржовой кости и один из мамонтовых бивней, тогда вы сразу поймете, что я имею в виду, Элизабет". С этими словами он направляется в "ателье", отпирает его и… застывает на пороге: взломанная дверь шкафа зияет чернотой, внутри пусто. Да, сейчас явно не до того, чтобы размышлять - звонить Соне или нет.
22
Выставив два объемистых чемодана из студии, так тщательно прибранной, словно он собирался навсегда покинуть ее, Баумгартнер резко захлопнул за собой дверь. Подобно телефонному звонку или сигналу автоматического закрытия дверей в метро, этот тусклый сухой звук прозвучал на почти чистом "ля", которое сочувственно отозвалось в недрах "Бехштейна"; когда Баумгартнер удалился, призрак мажорного аккорда еще пятнадцать-двадцать секунд витал в студии перед тем как медленно затихнуть и бесследно растаять в воздухе.
Баумгартнер пересек бульвар Экзельманса и немного прошел вдоль Сены, затем свернул на улицу Шардон-Лагаша. В разгаре лета XVI округ казался еще более пустынным, чем обычно; улица Шардон-Лагаша в некоторых местах прямо-таки напоминала зону после атомного взрыва. На Версальском проспекте Баумгартнер вывел машину из огромного современного подземного гаража, снова направился к Сене и поехал вдоль линии скоростного метро, с которой свернул, не доезжая моста Сюлли. Очутившись на площади Бастилии, он взял направление на юго-восток, следуя по очень длинной Шарантонской улице до самого Шарантона. Таким образом, он пересек до диагонали весь XII округ, более людный в это время года, чем XVI, ибо здешнее население имело куда меньше возможностей уехать в отпуск, нежели тамошнее. На тротуарах виднелись главным образом представители третьего мира и третьего возраста, и те и другие крайне медлительные, одинокие и растерянные.
Добравшись до Шарантона, "фиат" юркнул направо, в тесную улочку, носившую имя не то Мольера, не то Моцарта, - Баумгартнер вечно забывал, кого именно из них двоих, но знал, что она пересекается с другой скоростной линией метро, ведущей к маленькой промзоне вдоль Сены. Здесь тянутся ряды складов, металлических гаражей и прочих помещений; на некоторых написаны - от руки или малярным пистолетом - названия фирм. Обозначенные на большом панно лозунгом "Гибкость на службе у Логистики", здесь и в самом деле имеются многочисленные складские помещения, сдающиеся внаем, площадью от двух до тысячи квадратных метров. Тут же расположены два-три вполне тихих заводика, работающих, судя по всему, в четверть силы, а также очистная станция, и все это находится по бокам шоссе, явно не имеющего названия.
Это место еще более пустынно, чем другие кварталы в летний период; кроме того, здесь тихо, почти как на кладбище: лишь изредка можно различить какие-то смутные звуки или отзвуки, неведомо откуда взявшиеся. Вероятно, в другое время года тут выгуливают собак две-три пожилые пары. Возможно также, что некоторые инструкторы автошколы заприметили это местечко и освоили его, ввиду полного отсутствия движения, чтобы обучить здесь, без всякого риска автокатастрофы, своих питомцев; иногда какой-нибудь велотурист, взвалив на плечо двухколесного друга, пересекает этот участок, направляясь к узкому мостику через Сену, ведущему в сторону Иври. С этого мостика видны другие многочисленные мосты, там и сям разбросанные по реке. Как раз в точке слияния Сены и Марны высится огромный торговый комплекс, а какой-то отважный китаец дерзнул возвести здесь же отель в маньчжурском стиле - на краю реки и разорения.
Но сегодня тут ничего и никого не видать. Только перед одним из складских боксов стоит фургончик-рефрижератор, и только Палтус сидит за рулем этого фургончика, оборудованного системой "Термо-Кинг". Баумгартнер поставил свой "фиат" параллельно фургончику и опустил стекло, не выходя, однако, из машины и предоставляя Палтусу выйти из своей. Что тот и делает, охая и сетуя на жару. Он обильно потеет, и это усугубляет его общий неприглядный вид: волосы слиплись в жирную взъерошенную массу, испарина проступает на дешевой рекламной майке, и без того заляпанной грязными пятнами, жирные струйки пота бороздят лицо, как предвестие морщин.
"Порядок, - говорит Палтус, - ящики здесь. Что дальше?" - "Перенесешь их внутрь, - отвечает Баумгартнер, протягивая ему ключ от склада. - Сложишь все, только, смотри, поаккуратнее, не швыряй!" - "Это по такой-то жаре?!" - стонет Палтус. "Переноси!" - повторяет Баумгартнер.
Сидя за рулем и непрерывно озираясь, чтобы проверить, не следят ли за ними, Баумгартнер натягивает пару тоненьких сафьяновых перчаток, прошитых льняной ниткой; одновременно он бдительно приглядывает за переноской контейнеров в бокс. Жара и в самом деле кошмарная, ни одного дуновения ветра, и Палтус буквально обливается потом. Его мускулы, расслабленные наркотиками, все-таки слегка вздуваются под грязной майкой, и Баумгартнеру это не нравится, ему не нравится смотреть на это и не нравится то, что он тем не менее на это смотрит. Закончив работу, Палтус подходит к "фиату". "Готово, - рапортует он. - Желаете взглянуть? Надо же, вы надели перчатки!" - "Такая погода. Такая жара. Таков уж я, - отвечает Баумгартнер. - Дерматоз, ничего не попишешь. Не обращай внимания. Ты точно все сгрузил?" - "Точно", - заверяет Палтус. "Дай-ка я гляну на всякий случай", - говорит Баумгартнер и, выйдя из машины, проверяет содержимое бокса.
Затем, подняв голову и нахмурившись, говорит: "Одного не хватает!" - "Одного чего?" - спрашивает Палтус. "Одного контейнера, - отвечает Баумгартнер. - Я его здесь не вижу". - "Да вы шутите! - восклицает наркоман. - Их было семь при отъезде и здесь их тоже семь. Все в порядке!" - "Ну вот что, - говорит Баумгартнер, - проверь-ка в глубине фургона, ты наверняка забыл его там".
Палтус скептически пожимает плечами и поднимается в фургон; Баумгартнер тотчас захлопывает за ним дверцы. Изнутри слышится голос Палтуса, сперва веселый, потом изменившийся, потом испуганный. Баумгартнер крепко запирает дверцы, обходит фургон и садится за руль.
Здесь, в кабине, голос молодого человека не слышен. Баумгартнер сдвигает влево маленькую заслонку над сиденьем и смотрит в квадратное окошечко, позволяющее водителю обозревать термоизолированное пространство кузова. Окошечко маленькое, чуть больше спичечного коробка, оно позволяет лишь заглянуть внутрь, в него даже руку просунуть невозможно.
"Ну вот, - говорит Баумгартнер, - теперь все кончено". - "Погодите, - кричит Палтус, - что значит "кончено"? Не шутите так, пожалуйста!" - "Кончено - значит, кончено, - повторяет Баумгартнер. - Ты наконец оставишь меня в покое". - "Да я вас никогда и не беспокоил, - ноет Палтус. - Ну выпустите же меня!" - "Не могу, - отрезает Баумгартнер, - ты мне мешаешь. Ты вполне способен мне помешать и ты мне мешаешь". - "Выпустите меня сейчас же! - орет Палтус. - Все равно об этом узнают, и у вас будут неприятности!" - "Не думаю, - усмехается Баумгартнер. - Ты забыл, что у тебя нет никакого социального статуса. Кто же будет тебя искать? Тебя даже полиция не хватится. Никто с тобой не имеет дела, кроме твоего дилера, а уж он точно не станет поднимать шум. Так кто же заметит отсутствие человека, который и так, можно сказать, не существовал? В общем, веди себя тихо, все кончится очень быстро, ты и не заметишь: из тепла в холод, вот и все".
"Нет, нет! - возопил Палтус, - кончайте шутить, прошу вас!" В отчаянии, не найдя других аргументов, он попытался сыграть на самолюбии Баумгартнера: "Боже, какой мелкий банальный трюк! Так убивают людей только в мыльных операх, это пошло и не оригинально". - "Да, не оригинально, - согласился Баумгартнер, - но я как раз сторонник мыльных опер. Это такое же искусство, как и все прочие. И вообще, хватит болтать!"
Он герметически закрыл окошечко, включил мотор и привел в действие компрессор. Все знают термодинамический принцип работы изотермических машин в частности, и рефрижераторов вообще: между стенками камеры циркулирует газ, поглощающий тепло внутри данного помещения. Благодаря небольшому моторчику, установленному над кабиной, и компрессору, осуществляющему циркуляцию газа, это тепло обращается в холод. Такие фургоны делятся на два типа - с температурным режимом +5 градусов и -18. Именно этот последний Баумгартнер и заказал в гараже два дня назад по телефону.
23
Исчезновение сокровищ явилось для Феррера тяжкой утратой. Финансирование экспедиции на Крайний Север - а он вложил в нее массу денег! - завершилось полным крахом и дефицитом средств. Как назло, в это время конъюнктура была хуже некуда, наступил мертвый сезон, в галерее ничего не продавалось, и, разумеется, именно теперь на Феррера накинулись все кому не лень - заимодавцы, чтобы напомнить о своем существовании, художники, чтобы он произвел с ними расчет, банкиры, чтобы выразить сомнения в его платежеспособности. Затем, к концу лета, как и ежегодно, Ферреру грозили потоки всяческих требований налогов, взносов и отчислений, угрозы фискальной кары, продление договора об аренде помещения, заказные письма из муниципалитета и прочее, и прочее. Феррер начинал чувствовать себя, как загнанный зверь.
Но прежде всего следовало заявить о пропаже. Обнаружив взлом, Феррер позвонил в комиссариат IX округа, и через час к нему прибыл вконец замотанный офицер уголовной полиции. Он констатировал пропажу, зарегистрировал жалобу потерпевшего и спросил название его страховой компании. "Видите ли, - ответил Феррер, - дело в том, что эти вещи не были еще застрахованы. Я как раз собирался это сделать, но…" - "Вы что, полный идиот?" - грубо прервал его полицейский, Он облил Феррера презрением, заверил, что шансы найти украденное практически равны нулю. Разъяснил, что преступлении такого рода раскрываются весьма редко, ибо контрабанда произведений искусства организована превосходно, - поиски могут длиться годами. Конечно, полиция сделает все от нее зависящее, но надежды на успех почти нет. "Я пришлю вам кого-нибудь из сыщиков, - закончил полицейский, - может, он и найдет какие ни на есть следы. А вы пока ничего здесь не трогайте".
Сыщик явился спустя несколько часов. Он представился не сразу, а сперва побродил по галерее, изучая экспонаты. Это был маленький близорукий человечек с белокурыми, тонкими, как пух, волосами и не сходящей с лица улыбкой; он словно бы и не торопился приступить к работе. Феррер принял было его за потенциального покупателя и подошел с вопросом: "Месье интересуется современным искусством?" В ответ тот предъявил ему свое удостоверение - офицер уголовной полиции Поль Сюпен. "Наверное, интересная у вас работа", - заметил Феррер. "Да ведь я, знаете ли, всего лишь лабораторная крыса, - ответил тот. - Сижу за микроскопом, а вокруг ничего не вижу. Но, в общем-то, вы правы, все это очень интересно". Войдя в "ателье", он открыл чемоданчик, где лежал классический набор сыщика - фотоаппарат, склянки с прозрачными растворами, порошки и кисточки, резиновые перчатки. Феррер наблюдал за ним до конца процедуры. Он был совершенно убит, ему необходимо было встряхнуться и прийти в себя, а жара все набирала обороты.
Лето тянулось нескончаемо долго, как будто зной сделал время резиновым; казалось, раскаленные молекулы воздуха, трущиеся друг о дружку, тормозят его ход. Большинство активного населения столицы разъехалось в отпуска. Париж опустел, и в нем стало легче передвигаться, но зато труднее дышать: застывшая атмосфера была насыщена токсичными газами, как бар перед закрытием - табачным дымом. Городские власти пользовались запустением, чтобы ремонтировать дороги, и всюду, куда ни глянь, рычали отбойные молотки, вертелись бетономешалки, двигались катки, дымились на солнце пирамиды свежего асфальта. Феррер не обращал на это ни малейшего внимания - у него хватало других забот, он колесил по Парижу на такси от банка к банку, пытаясь - впрочем, без особого успеха - занять денег и уже подумывая, не заложить ли ему галерею. Вот в таком-то состоянии он и прибыл однажды к одиннадцати часам утра в сумасшедшую жару, на улицу 4-го Сентября.
Улица 4-го Сентября очень широка, очень коротка и откровенно пахнет деньгами. Она застроена однотипными домами эпохи Наполеона III, где размещаются банки, международные и национальные, а также страховые компании, посреднические и адвокатские конторы, службы временной занятости, редакции финансовых журналов, бюро обмена валюты, кабинеты экспертов, агентов по торговле недвижимостью и жилищных синдикатов, лавки нумизматов и жалкие остатки "Лионского кредита". Единственное кафе на углу носит название "Аджио". Здесь разместились также польская авиакомпания, ксерокс, турагентства, салоны красоты, чемпион мира по стрижке и мемориальная доска некоего бойца Сопротивления, погибшего за Францию в возрасте девятнадцати лет ("Вспомните!")
Кроме всего прочего, на улице 4-го Сентября имеются тысячи квадратных метров офисов - уже отремонтированных и сдающихся или еще недостроенных. Здесь под пристальным оком электронного наблюдения потрошат старинные дома, сохраняя их фасады, колонны, кариатиды и лепные головы над подъездами; внутренность же переоборудуют в соответствии с требованиями современных рабочих помещений - просторных, с большими окнами двойного остекления, с хорошим обзором - дабы они способствовали дальнейшему накоплению капиталов; как и повсюду летом в Париже, здесь суетятся строители в касках - изучают чертежи, жуют бутерброды, переговариваются по рации.
Это был уже шестой банк, который Феррер посетил за последние два дня, чтобы сделать заем, и опять он вышел с пустыми руками, с влажными руками, оставлявшими темные отпечатки на документах, коими он запасся для своего дела. Но дело не выгорело; лифт привез Феррера на первый этаж и выпустил в огромный пустой холл, обставленный диванчиками и низкими столиками. Пересекая это безлюдное пространство, Феррер почувствовал, что у него нет ни желания, ни сил идти домой, во всяком случае, сразу же, и решил присесть на диванчик, чтобы передохнуть. Устал ли он вконец, потерял ли надежду, отчаялся ли? И в чем это выражается физически? Ну, например, в том, что он не снимает пиджак, хотя стоит адская жара; в том, что он пристально разглядывает пыль на своем рукаве, не делая ни малейшей попытки стряхнуть ее; что не отводит прядь волос, упавшую ему на глаза, но, главное, абсолютно не реагирует на женщину, проходящую в эту минуту через холл.
А принимая во внимание внешность женщины, это более чем странно. По логике вещей, Феррер, каким мы его знаем, просто не мог не выказать к ней интереса. Это была высокая стройная молодая особа, сложенная, как античная статуя, с изящно очерченным ртом, светло-зелеными миндалевидными глазами и медно-рыжими вьющимися волосами. Она носила туфли на высоких каблуках и черный ансамбль свободного покроя, низко вырезанный на спине, с блестящими галунами на плечах и бедрах.
Когда она проходила мимо Феррера, любой другой мужчина (да и сам он в нормальном состоянии) счел бы этот наряд годным лишь на то, чтобы немедленно совлечь его с красавицы - да что там "совлечь", просто сорвать! А голубая папка, которую она держала подмышкой, и авторучка, задумчиво прижатая к губкам, казались всего лишь мелкими аксессуарами, чистой проформой: дама выглядела героиней крутого эротического фильма во время пролога, где актеры мелют всякую чепуху, пока не дошло до дела и атмосфера не накалилась. Однако удивляло другое: она была совершенно не накрашена. Феррер как раз успел констатировать эту деталь - чисто машинально, придав ей не больше значения, чем убранству холла, и вдруг его охватила такая дикая слабость, словно его разом и напрочь лишили воздуха.