Когда она вернулась, опустевшая веранда еще полнилась гулом голосов, словно башня после того, как отзвучит бой курантов. Кто-то оставил полупустую пачку сигарет, а кто же это наломал спичек и построил из них шалашики? Фрэнсис вынесла поднос на кухню и тут заметила записку - пять слов на обороте счета, снятого с металлического шпенька: "Надеюсь, вы славно провели время"
Подписи нет. Написано шариковой ручкой, свисающей на ниточке с кухонной стены. Но она знала, от кого это: видение из прошлого побывало здесь и снова исчезло.
Помещение для слуг - Амоса и Бетти - находилось в глубине двора за завесой из дикого винограда. Она позвала Бетти и спросила, не заходил ли кто-нибудь. Нет, никого не было.
Должно быть, в послеполуденной тишине он услыхал голоса, а может, просто увидел возле дома машины и ушел. Интересно, понял он, кто у нее здесь собрался? И почему ушел - чтобы не подвергать ее опасности? Хотя Фрэнсис, разумеется, никогда с ним об этом не говорила, он, вероятно, знал: степень риска, который она позволяет себе, строго дозирована, очень строго. Скрыть это от такого человека, как он, было просто немыслимо. Тут ей представилась усмешка, которую вызвал у него подбор гостей: Джейсон Мадела, Эдгар Ксиксо и Спаде Бутелези - да, да, и Спаде Бутелези. Но, может быть, она ошибается, может, ему и самому хотелось к ним присоединиться, и вовсе не было у него той укоризны, того презрения, которые почудились ей в выражении его лица, во всем его облике, когда он предстал перед ее мысленным взором. "НАДЕЮСЬ, ВЫ СЛАВНО ПРОВЕЛИ ВРЕМЯ"...
Возможно, он только это и имел в виду
■
Фрэнсис Тейвер знала, что Роберт Серетти скоро уезжает, но когда именно, ей известно не было. Каждый день она говорила себе: "Надо бы позвонить ему, сказать до свидания". До она ведь уже попрощалась с ним - в тот день после ленча. Просто позвонить, сказать: "До свидания"... В пятницу утром, когда она уже была совершенно уверена в том, что не застанет его, Фрэнсис позвонила в гостиницу, и оказалось - он еще здесь. В трубке послышался осторожный, негромкий голос американца. Сперва она смешалась. Он говорил, что так рад ее слышать, а она все повторяла:
- Я думала, вы уже уехали...
Наконец она решилась:
- Мне хотелось вам только сказать - ну, по поводу ленча. Чтобы вы не обманывались насчет тех людей...
Он вставил:
- Фрэнсис, я так вам обязан, право же, вы были великолепны.
- ...про них не скажешь, что они "липа", нет, в том-то и дело, что они вполне реальные, вы меня поняли?
- О, этот ваш друг, ну, такой рослый, красивый, он - чудо. Знаете, в субботу вечером мы с ним ездили...^ Серетти явно гордился приключением, но не хотел употреблять в телефонном разговоре слово "шибин" (*Кабачки для африканцев, существующие без разрешения властей.).
- Нужно, чтобы вы поняли,- настаивала она.- Потому что коррупция, разложение - вещь реальная. Даже эти люди - они смогли стать тем, что они есть, именно потому, что обстоятельства сложились так, как у нас сейчас. "Липовые" они в том смысле, что порождены нынешней конъюнктурой... А она разлагает людей, и вот это уже - очень реально. Мы все - ее порождение.
Возможно, в телефонном разговоре ему было трудно следить за ходом ее мысли, и потому он ухватился за подвернувшееся словцо:
- Да-да, тот самый, который "конъюнктура",- ему удалось протащить меня в такое веселое местечко, такое веселое!
Но Фрэнсис повторила:
- Я хочу только, чтобы вы не обманывались...
Настойчивость и тревога в ее голосе заставили его смолкнуть, ему тоже стало не по себе, хоть он и не мог понять, о чем идет речь.
- ...насчет нас всех,- закончила она.
До него дошло только одно: что-то не так, причем что-то запутанное и сложное, но он знал, что скоро уедет отсюда и уже не успеет во всем этом разобраться, да и вообще, чтобы разобраться, нужно, наверное, здесь родиться и прожить всю жизнь. И потому она услыхала в ответ лишь успокаивающие слова:
- Все было чудесно... Ей-богу, чудесно. Надеюсь, мне все-таки доведется еще раз сюда приехать - ну если, конечно, меня впустят...
Встреча в пространстве
Каждое утро Клайва посылали в булочную, и французские ребятишки внезапно возникали откуда-то из сумрака стен, словно бродячие кошки, и шли за ним по пятам. Понять, о чем они говорят между собою, он не мог, но почему пересмеиваются - догадывался: ведь он чужак. Всякий раз, выходя из дому, он ждал: вот сейчас ему станет жутко и в то же время как-то противно оттого, что они идут за ним следом; у каждой улочки, у каждой подворотни, у каждой щели его подстерегал страх: сейчас, сейчас они появятся. В булочную они заходить не решались. Скорей всего, запрещал булочник - ведь сразу видно, что они бедные, а бедные дети воруют, это Клайву было известно - вот хоть бы черные ребятишки там, дома, в Южной Африке. На родине он не бывал в булочной ни разу: рассыльный-африканец приезжал на велосипеде с тележкой; проносил хлеб через задний двор, держа его над головой и увертываясь от лающих собак, и клал на кухонный стол две булки и буханку обдирного. Так же было с фруктами и овощами: зеленщик, старый индиец Валлабхбхай, подъезжал на фургончике к задней калитке и его подручный-негритенок заносил все, что нужно, прямо в кухню.
Но здесь, во Франции, говорили родители, одно из развлечений - делать покупки самим в лавчушках, что прячутся в расщелинах горбатых улиц. Они заставляли Клайва снова и снова повторять французские слова, которые он должен сказать в булочной, но там он все равно ничего не говорил, просто показывал пальцем: мне вон это, а потом протягивал на ладони деньги. У него даже появлялось такое чувство, будто он вовсе не Клайв, а другой человек, немой. Дня через три, получив
сдачу, он уже тыкал пальцем снова - на этот раз в сдобную булочку с вареньем. Теперь его встречали как постоянного покупателя: продавщица что-то приветливо ему говорила улыбалась, склонив голову набок, но он не поддавался, лишь молча протягивал на ладони монетку.
Иногда одновременно с компанией мальчишек, которые всякий раз за ним увязывались, появлялся еще один: громко поздоровается с остальными через улицу на их языке, пройдет, ся с ними немножко, поболтает, но сразу видно было, что он не из них. Может, потому, что он богаче, решил Клайв. Хотя на нем были такие же хлопчатобумажные шорты и парусиновые туфли, как у других, он был обвешан разными штуковинами в кожаных футлярах - фотоаппарат и еще какие-то две... А по. том он стал по утрам появляться в булочной. Станет рядом с Клайвом, будто тот не только "немой", но еще и невидимка, и, вскинув голову с блестящей каштановой гривой, обводит взглядом знатока выставленные на прилавке торты, а сам весело так, по-свойски болтает с продавщицей - наверно, об этих самых тортах. Он неожиданно возникал и в других местах, но один. Как-то Клайв увидел его в самом начале подземного перехода (им сразу можно было попасть из верхней части деревни в нижнюю, и воняло там, как в школьной уборной): мальчишка стоял, привалясь к сырой стене. Другой раз он выскочил из обшарпанного розового домика, перед которым стояли высокие, как из арабских сказок, горшки - похоже было, что он следил за Клайвом из окна. А еще как-то на виду у Клайва он прошелся, покачивая для равновесия руками, по гребню стены, под которой была площадка, где булочник с другими мужчинами гонял под вечер тяжелые шары. Наконец он появился возле виллы, где отдыхала семья Клайва: уселся на крылечке дома напротив и принялся что-то налаживать в своем фотоаппарате.
- Англичанин?- спросил он Клайва.
- Да... Не совсем... Нет. То есть говорю я по-английски, но я из Южной Африки.
- Из Африки? Из самой Африки приехал? Это же чертова даль!
- Всего часов пятнадцать, около того. Мы на реактиве лете-
у нас, правда, вышло немного дольше - понимаешь, в одном двигателе что-то заело и пришлось среди ночи три часа просидеть в Кано. Ох и жарища же там! И настоящий верблюд около нас бродил.
Клайв смолк. В его семье считали, что рассказывать слишком динно - тоску на людей нагонять.
__ Я тоже кое-чего повидал интересного. Предки раскатывают вокруг шарика и часто берут меня с собой. Осенью вернусь домой, похожу немножко в школу. Лабуда. Африка, а? Фантастика! Может, выберемся туда как-нибудь. Слушай, ты в этих проклятущих "Полароидах" мерекаешь? У меня заколодило. А я тебя снял раза два, могу показать. Снимаю скрытой камерой. Повсюду тут хожу, щелкаю. У меня еще один аппарат есть -"Минокс", но я все больше "Полароидом"- проявляет прямо сам, тут же: щелкнул кого-нибудь, и, пожалуйста, сразу отдаешь человеку фото. Для потехи. Кое-что здорово интересно получилось.
- А меня ты где? На улице?
- Ну, я же повсюду щелкаю, все время.
- А в другом футляре у тебя что?
- Маг. Я и тебя запишу. Повсюду записываю - ив баре Зизи, и на площади, люди понятия не имеют; понимаешь, у меня микрофончик маленький такой, "жучок". Фан-тастика!
- А вон в этом что?
Серебристой волшебной палочкой выпрыгнула антенна.
- Транзистор, что же еще! Мой любимый транзистор. Знаешь, что я сейчас слушал? "Помоги!" Там, у вас в Африке, биттлов любят?
- Мы их в Лондоне слушали - их самих. Брат, сестра и я. Сестра купила пластинку "Помоги!", но здесь нам не на чем ее слушать.
- Надо же, везет некоторым! Видели живых биттлов, а? Я волосы отпускаю, чтобы как у них, обратил внимание? Эй, слушай, я притащу к вам маленький проигрыватель, пусть сестренка послушает "Помоги!".
- А когда ты можешь прийти?
- Когда скажешь. Я такой: одна нога здесь, другая там.
Сейчас, правда, надо тащиться на урок французского, черт бы его взял, а в двенадцать заскочить домой - эта старушенция мадам Бланш, должна покормить меня, прежде чем смотается; зато потом мне лафа, могу прийти в любое время.
- Тогда давай сразу после ленча. Часа в два. Жду тебя здесь. А не мог бы ты прихватить снимки - ну те, где я?
■
Клайв опрометью бросился через дворик, толкнул затянутую металлической сеткой дверь, и она с треском захлопнулась за ним.
- Эй, тут есть один мальчик, говорит по-английски! Сейчас мы с ним болтали. Настоящий американец, выговор американский-разамериканский, вот услышите. А чего у него только нет! Вы бы видели: фотоаппарат "Полароид"- он меня щелкнул несколько раз, а я его даже не знал тогда, и еще "жучок", это маленький такой магнитофончик, записываешь людей, а они и не знают, и еще транзистор, ой, крохотный совсем, в жизни такого не видел!
- Значит, нашел себе приятеля. Слава богу,- сказала мать.
Она нарезала для салата зеленый перец и протянула Клайву
ломтик на кончике ножа, но он даже не заметил.
- Он ездит по всему свету, только иногда приезжает домой, немножко походить в школу.
- Да ну, а где он учится? В Нью-Йорке?
- Не знаю. Сказал, учится в Лабуде, что-то в этом роде. "Лабуда!"- так он сказал.
- Глупенький, это не название школы, а жаргонное словцо.
Здесь же, в комнате, служившей кухней и столовой, была
душевая, и выдвижная дверь ее, замаскированная под дверцы буфета, вдруг заходила ходуном - кому-то не терпелось оттуда выскочить. Рывок - и показалась голова сестры.
- Кого ты себе нашел? Кого?
Лицо ее под хлорвиниловой купальной шапочкой все так и светилось безмерной надеждой, которую она возлагала на эту поездку.
- И мы сможем послушать твою пластинку, Джен, он принесет проигрыватель. Он американец.
_ А лет ему сколько?
__ Сколько и мне. Около того.
Она стянула шапочку, прямые волосы упали ей на плечи и на лицо, закрыв его до ресниц.
_ Отлично,- бросила она деловито.
Отец читал "Утреннюю Ниццу", сидя у обеденного стола на стуле, чехол которого был вроде женской одежды: вокруг сиденья - желтая юбочка, жесткая спинка тоже чем-то обтянута. Когда Клайв вбежал, отец шутки ради подставил ему ногу - впрочем, безуспешно; ему подумалось, что надо бы еще как-то проявить к мальчику интерес, и, словно желая показать, что он все время прислушивался к разговору, он спросил:
- А как зовут твоего приятеля?
- Ой, не знаю. Он американец, ну, такой, знаешь -- ходит с тремя кожаными футлярами.
- А... а... Так-так.
- Да он сегодня после ленча к нам придет. Отпускает волосы - под биттлов.
Это - специально для сестры; она уже добежала до середины каменной лестницы, оставив за собою вереницу мокрых следов, но сразу же обернулась на его слова.
■
А вот Дженни - она была уже большая и знакомила людей друг с другом по-взрослому - конечно же, сразу спросила американца, как его зовут. И ответ получила весьма обстоятельный:
- Ну, вообще-то меня зовут Мэтт - это сокращенное от Мэттыо, второго моего имени. А полностью - Николас Мэттыо Руте Келлер.
- Келлер-младший?- поддела его Дженни.- Келлер-тре-тий?
- Ну почему же! Просто отца зовут Доналд Руте Келлер. А меня назвали в честь деда по матери. Ух и семьища же у нее - сила. Ее братья наполучали в войну целых пять орденов. Самый младший мой дядя, Род,- так у него дырка в спине, где ребра, такая здоровая - рука входит. Моя рука, не взрослого,- добавил он и сжал в кулак маленькую, худую, загорелую
кисть.- На сколько еще у меня должна вырасти рука? Раза в полтора, а? Ну, чтоб кулак был большой, как у настоящего мужчины?
И он поднес руку к руке Клайва. Двое десятилетних с жадным интересом смерили кулаки: у кого больше.
- К твоему кулаку в придачу кулак Клайва - вот и будет Кулак Настоящего Мужчины, Удальца и Храбреца. Наша фирма высылает кулаки почтой. Не забудьте вырезать из газеты купон с нашим адресом. Достаточно вложить в конверт верх от коробки или разборчивый образец вашей подписи,- насмешливо сказал Марк, старший брат Клайва.
Но мальчики пропустили его издевку мимо ушей, а может, просто не поняли, что он над ними потешается. Не то Клайв, вероятно, улыбнулся бы, смущенно и вместе с тем горделиво - ведь блеск журнальной рекламы, которую высмеивал брат, чтобы поддеть его друга американца, падал отраженным светом и на него, Клайва. А Мэтт как ни в чем не бывало продолжал рассказывать дальше, с простодушием человека, считающего свою историю столь же обыкновенной и привычной, как привычны были для него когда-то материнские колени.
С того дня, когда новая пластинка биттлов впервые была прослушана на его проигрывателе, он зачастил на виллу. Пока родители спали после обеда, молодежи делать было нечего - только ждать. На площади, где Дженни любила прогуливаться по вечерам, ловя безмолвные взгляды местных мальчиков, не знающих английского, в эту пору была тощища, и они снова и снова ставили пластинку в просторной беседке на заднем дворе (до того, как крестьянский домик, где они остановились, стал "виллой", беседка была свинарником). Когда же пластинка надоела, Мэтт записал их голоса.
- Наговорите мне чего-нибудь по-африкански!- попросил он.
И Марк выдал ему какую-то дикую мешанину: несколько застрявших у него в памяти зулусских слов и боевой клич, каким воины приветствуют вождя; всякие предупреждения с дорожных знаков и ругательства - на африкаанс. Когда Мэтт запустил ленту, оба брата и сестра в полном упоении откину-
дись на спинки своих шатких стульев, едва удержавшихся на двух задних ножках, но Мэтт слушал очень серьезно, напряженно сощурил глаза, прижал кончик языка к зубам - совсем как орнитолог, которому удалось записать пение редких птиц.
- Ух сила! Вот спасибо! Фан-тастика! Войдет в мой документальный фильм. Кое-что сниму отцовской кинокамерой - думаю, он даст, а кое-что нащелкаю скрытой камерой. Сейчас пишу сценарий. Это у нас, знаете ли, семейное.
Он уже успел им рассказать, что отец его пишет книгу (точней говоря, серию книг - отдельно про каждую страну, где они побывали), а мать ему помогает.
- Работают строго по графику - начинают около полудня и сидят до часу ночи. Поэтому мне велят сматываться из дому рано утром и не показываться, пока они не встанут к ленчу. Потому же самому надо уходить из дому и под вечер: им нужно, чтоб было спокойно и тихо. Чтоб им не мешали спать и работать.
■
Дженни сказала отцу:
- А видел ты, какие у него шорты? Из того самого мадрасского ситца, который так рекламируют. При стирке получаются потеки. Купил бы ты нам здесь такие!
- Пап, а транзистор у него - чудо!
Марк сидел босой, он упер большие плоские ступни в каменные плиты дворика и задрал подбородок, подставляя лицо солнцу - словно там, дома, оно не светило ему круглый год; впрочем, купался он не в солнечных лучах, а в лучах Франции.
- Н-да, ох и портят же они своих детей, ужас! Вот вам яркий пример: фотоаппарат за пятьдесят фунтов - для него игрушка. А когда они вырастают, им уже нечего больше желать.
Клайву хотелось, чтобы говорили о Мэтте, только о Мэтте, без конца.
- Дома, в Америке, у них "мазерати", ну то есть был раньше, теперь они его продали, ведь они ездят по всему свету,- сообщил он.
- Несчастный мальчишка,- сказала мать.- Из дому его
гонят, шатается по улицам, обвешанный всеми этими жалкими цацками.
- Ну уж прямо жалкие цацки!- Клайв вздернул плечи, с подчеркнутым возмущением развел руками.- За эти аппараты сотни долларов плачены - но это же так, пустячки, жалкие цацки!
- А позвольте вас спросить, мистер, сколько это - доллар?
Дженни еще в самолете выучила наизусть табличку с обменным курсом, их давали пассажирам в туристском агентстве.
- Не знаю, сколько это на наши деньги, я про Америку говорю...
- Клайв, из деревни я никуда тебе с ним отлучаться не разрешаю, слышишь? Гуляйте только по деревне,- изо дня в день повторял ему отец.