- Видал, как он спит-то? Ну вот… И в каждом городе по своему князю было. Звали их так: который внизу по течению жил, тот был Нижний князь-батюшко, а который вверху - Верхний. Жили они меж собой мирно, потому как всего у них вдоволь было. Сыновей, дочек женили из княжества в княжество. Ездили гоститься друг к дружке по реке. А река-то тут вон какого крюка дает! Ну, ездили они эдак, ездили, а потом свиделись опять и говорит один другому: "Пробовал я этта, Верхний князь-батюшко, в бесповетрие посуху к тебе пройти, да не прошлось. Дружинушку взял малую, токо от зверья от какого оборониться, а напал в лесу на силу великую. Еле копыта унес". "И я, Нижний князь-батюшко, - говорит Верхний, - этта попосуху к тебе пошел, да вернулся. Дружиушку-то снарядил токо чтобы от зверья встречного оборониться, а напал на неведомую силу. И поминал бы ты меня теперича, Нижний князь-батюшко, как бы не я ее, а она меня наперед увидала". "И ты бы меня поминал, как бы не я первый увидал супротивную силу", - ответствовал Нижний. "А што же это ты не храбрый какой, Нижний князь-батюшко?" - попенял Верхний, да и самого его попеняли тем же.
- Ну, потужили князья маленько, по ковшичку да по другому сладкой бражки выпили, а, выпимши, и расхрабрились, расхорохорились. "Ты вот пенял меня, Нижний князь-батюшко, што я-де не больно храбер из себя? А вот поглядишь, как соберу ужо дружину, што и числом не счесть и мерой не обмерять, да как приду к тебе прямиком через леса, и задашь ты мне пир на весь мир!" - захорохорился Верхний князь. "Погоди, Верхний князь-батюшко! - захорохорился и Нижний. - Вот как кликну я клич, да как рать несметная мне откликнется, да как велю я ей идти за мной прямиком через леса в твой град честной, так и задашь ты мне пир!" Долго они эдак хорохорились. Что один другому скажет, то и в ответ услышит. И так громко говорили, што и в том, и в другом бы городе слыхать было, да эхо не знало, которому вторить, А не знавши, помалкивало, и спор этот так и остался промеж князей, никем не ведомый.
- А ты его откуда теперича знаешь? - в полудреме спросил Михаил Лукич.
- Сорока на хвосте несла да на мой овин обронила. А нелюбо тебе, дак не слушай и людям не мешай, - вскинулся на него Макар. - Возьми ты вот его! Уж спит вроде, а все одно ему не терпится. Порода такая! Давай говори, что дальше-то было? Сбил вот теперича!
- Князья поспорили: кто первый к кому придет, - напомнил Денис.
- Ага! - подхватил Макар. - Спорили они это спорили, а сошлись на одном: идти по будущей весне со дружинами прямиком через лес друг дружке навстречу, пока лбами не стукнутся. И чтобы не отступать с прямого пути. И даже жен своих не голубить, пока не встретятся.
Дождались весны, тронулись в дорогу. Впереди себя просеку рубят, дорогу под собой мостят. Жены ихние по приплоду дали каждая, а князья об этом токо што слухом слышали, а глазом не видели. На исходе года от жен к князьям гонцы скачут, дескать, тоска берет с порожним-то чревом ходить, а князья и этого в толк не берут - знай лес рубят да дозоры вперед высылают. Ладно. Приходит время, дозорные вместо грибов да ягод из лесу весть приносят, что в трех днях ходу стоит сила великая: лес валит, болота мостит, сучья, мелочь всякую в кострах выжигает. И никак это Лесная сила и есть, потому черные все, как лешие, и волосьями заросли.
Наслушались князья таких доносов, по женам стали скучать, да Верхнему стало стыдно перед Нижним, а Нижнему - перед Верхним. Дальше пошли, только што с осторожностью. И вырубились оба на поляну. Большая поляна была - обе дружины по краям уместились. Глядят друг на дружку и не узнают - упыри стоят супротив да и только! Высылают князья вперед глашатаев. Те на середку поляны выехали, друг на дружку глянули, меха свои надули да как заорут разом каждый супротивной стороне: "Расступись, неведомая сила Лесная, перед силой Верхнего князя-батюшки!" "Расступись неведомая сила Лесная перед силой Нижнего князя-батюшки!" "А не расступишься, побита будешь дружиною князя Верхнего!" "А не расступишься, побитой будешь дружиною князя Нижнего!" Орут глашатаи в один голос и в слово одно, а князья себе слушают. Все понятно тому и другому, токо што там за Верхний-Нижний князь стоит перед ними, никак в толк не возьмут. Средний, должно быть. Лесной, значит. Которые по реке городами стоят, одного Верхним, другого Нижним величают. А этот так и эдак зовется. Назло, видать, тому и другому… Призадумались князья. День думают, другой, третий. На рожон-то лезть кому охота? Не ест, не пьет никоторый. Такая вышла история…
Макар замолчал, быстро повернулся спиной к Михаилу Лукичу:
- Поскреби-ко мне лопатку, Михайла. Засвербила чего-то.
- А ты мне давеча спать велел, дак я и сплю, - ответил тот.
- Ну и ладно. Князья вон три дня не спали, не ели, да ничего. Обожду и я. - Он опять стал закуривать из своей банки, но рассказа не остановил, чтобы не забыть, на чем кончил.
- Князьям-то што! Морщат себе лбы-то, а в дружинах-то и мастеровой люд был. Пока лес рубили да сучья жгли, глядишь и деготь гнали, и кузнечного уголья напасли. А тут дело-то кончилось, и душа неймет. И горшали в той и другой дружине были, да такие ли еще мастера - где там нонешним! К исходу третьего дня горшаль от Верхнего князя и пошел тайком обочь поляны глины поискать. Тут копнет, да там копнет - и напал на глину. Сидит себе, ковыряется, ком наляпывает и не видит, што другой такой же копатель рядышком примостился. И тот этого не видит, глины себе набирает. Ткнулись лбами-то, друг на дружку глаза натаращили. Деру бы дать к своей дружинушке, да глины жалко - хороша больно. "Ты откуда, мол, взялся и чего тута делаешь?" - спрашивает один другого. "А я, мол, скудельник Верхнего князя-батюшки, что стоит великой силой обочь поляны лесной, а промышляю глину для своего ремесла. А ты кто таков и пошто сюда?" - спрашивает тот этого. "И я, говорит глину промышляю, как я есть скудельник Нижнего князя-батюшки, што стоит силой великой обочь поляны лесной". "Это, мол, как же так выходит, - говорят горшали, что Верхний да Нижний князья-батюшки великими силами стоят обочь поляны лесной, а где же Верхний-Нижний или Нижний-Верхний князь? Средний-от князь где же? Неужто нет его, да и не было?" Обнялись скудельники на радости, пошли в обнимку на поляну. До середки ее дошли и каждый в свою сторону повернули да прямиком к князьям - так, мол, и так: нету никакого супротивного Среднего князя. Тут и князья на середке поляны встретились. Знамо дело, пир пошел горой и всякое угощение. Скоко дней гуляли - никто счет не вел. Жены княжеские в полевые шатры привезены были, благодать им на порожние чрева сошла, и князья на радости решили отметить эту поляну городищем. Горшалям было велено слепить два таких жбана, чтобы и дна у них не видать было, и поставить эти жбаны по сторонам новопроезжей дороги. Чтобы всякий конный и пеший из Верхнего города в Нижний и из Нижнего в Верхний отпускали в них по десятине от своей мошны на постройку храма на месте встречи князей. А сверх этого горшалям было велено остаться в городище на вечное поселение, чтобы люд от них пошел и завелось их рукомесло.
- Так вот и стало. Городище-то тут было али не было, и старики не сказывают, а село Стретенье стоит. И храм, который мы в Гражданскую покурочили маленько. Горшали вот тоже водятся покамест. Вота один такой сумерничает. Эй, хватит полудять-то, грыжу наспишь! - Макар ткнул Михаила Лукича и, довольный своим рассказом, стал подклеивать языком погасшую цигарку.
Денис перекатился с груди на спину, прикрыл глаза от слепящей голубизны неба и впервые не столько осознанно еще, сколько радостно подумал о предстоящей ему работе. "А вот и начало ленты! - сказал он себе. - Точно! Небольшой мультик, причем, на юморе, а потом - переход на объемную фактуру - и к рукам мастера. Отлично!"
- Дядя Миша, а приятель-то у вас клад, а? - сказал он и дотянулся рукой до Михаила Лукича и Макара. Ему вдруг захотелось ощутить, все ли тут настоящее, не из сказки ли эти старики?
- Макар-то? Ему токо стопку - и пойдет! Он те стоко небылиц наляпает, горшков стоко не навертишь.
- Ладно! У каждого свое ремесло. - Макар опять повернулся к приятелю спиной. - Почеши теперича! - И зажмурился, ожидая удовольствия. - Потоми сперва, вокруг поводи, а потом уж и лопатку, - подсказал он приятелю.
Глава 9
Деревня Пеньки - гости только теперь это увидели - стоит на пригорке и обоими концами упирается в изгибы Княгини. Издали, с края Пеньковского поля, она похожа на коромысло - так плавен и ровен ее пригорок. И коромысло это узорное, потому что дома срублены и украшены всякий по-своему. Посередке стоит Макаров дом, простой, рубленый, под серебристо-сизой драночной крышей, и наличники у него не крашеные, а тоже серебристые, как драночная крыша на втором году. Обочь Макарова дома - два каменных, старой кладки, вишневые от времни. Дальше - обшитые тесом, крашеные то голубым, то зеленым. Дом из силикатного кирпича, с шифером на кровле - не белый и не серый. А по концам - два новых щитковых домика из еловых досточек в елочку - желтые, как соты из улья. И весь этот узор по зеленому полю овинников, разросшихся черемух, рябин, берез.
Избы Михаила Лукича от поля не видать - застят другие дома. Да и то сказать, хоромина у него одна из всей деревни стоит не путем. Когда-то строили ее в Пеньках под магазин, а их все особняком в деревнях рубили. А этот, мало что не в ряду с другими стоит, а еще и повернут углами к посадам. Как уж это так получилось, бог его ведает! Построили магазин еще до войны, но торговлю в нем так и не открыли, а постройку продали под избу Михаилу Лукичу, когда его отцовский дом выгорел в Стретенье. Сколько-то раз Михаил Лукич собирался перебрать хоромину, отнести ее на край, чтобы как у людей, да так и не собрался окончательно, а потом и думать об этом перестал. На свой век хватит, и так постоит, а там уж - будь что будет.
После купания Денис вызвался помочь Макару управиться с сеном. Михаил Лукич сказал, что приляжет посумерничать, остался в избе один. Посидел на широкой лавке возле печи, подумал: ложиться или нет? Вроде лечь бы, а то подустал чего-то. А с другой стороны, во что ночь-то спаться будет? И делать нечего. Маята одна. Послонялся по дому, вспомнил, что есть чего-то такое, что надо бы ему сделать. А чего? И вспомнил: а коробку-то поглядеть!
Нашел ее в комоде, выставил на стол. Надел очки с прямоугольными стеклами в тоненькой жестяной оправе, оглядел коробку снаружи. Расписная и лакированная… Поднял крышку. В коробке лежала зеленая папка, по которой золотыми буквами напечатано, что это диплом Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства. Внутри папки оказался еще лист, такой, как он получил в первый раз от Выставки и который тоже теперь взят председателем для колхозной конторы. "…награждает Михаила Лукича Болотникова…" Умеют же люди буквы так выписывать! Каждая-то буковка выведена - хошь на выставку ставь! "…Михаила Лукича…" Помнят и имя, и по отчеству! Не зря посуду-то вертел для них, старался. Теперь бы завтра не подкачать, как давеча. Своя-то глина будет - чай, пойдет, не Кондратьева!
Под папкой в коробке было неглубокое фигурное дно, в которое всяк на свое место были вложены еще одна коробка и два маленьких рога в серебряных окладах и с цепочками от краев к хвостикам. Настоящие-то рога, только уж малы больно. На какой хоть скотине растут такие-то? А по серебру еще и рисунок наведен. Работают же вот люди до такой тонкости, только зачем такие штуки вырабатывают?
Насмотревшись вдоволь на рога, он вложил их на свои места и вынул коробочку. Оказалось, что это шкатулка из дерева. Темное дерево, вроде карельской березы, только ткань другая - в мелкую иголочку. И отполирована шкатулка - как под стеклышком вся. Матрена-то глядела ли, чего тут есть? Поди, глядела, разве утерпит? И ему, значит, не грех теперь.
Он открыл шкатулку и увидел на белом шелке бутылочки с красивыми наклейками. Коньяк "Кизляр". Пять такусеньких шкаликов - на глоток, поди, каждый. И в шкатулку бумажка вложена: "Дипломанту Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства СССР Михаилу Лукичу Болотникову. Выставочный комитет". Да, не всякого так-то почтят.
Он сложил коробку, как была, уважительно оглядел еще раз и убрал обратно в комод, покрыв ее там полотенцем от всякой случайности. Теперь бы вот за круг-от сесть, сейчас бы вот! Он бы и из Кондратьевой глины чего надо навертел. Зря ком-то давеча выкинул. Поди, иссох уж весь, не пойдет. Да и леший с ним! Завтра на утре дойдет до своей ямы, возьмет там глинки-то из-под росы, свеженькой. Вот уж споется-то ему, пущай только глядят московские гости.
Михаил Лукич вышел из дому, перебежал улицей и Макаровым огородом на овинник. Макар и Денис, оба враспояску, потные, насаживали на вилы по копне и, только крякнув, вскидывали их над головами и несли к сараю.
- Скудельник-от наш, гляди, повеселел! Поди, обрядился без нас? - Макар подмигнул Денису, щекотнул приятеля озорно, как бабу. - Веселый-то чего, говорю?
- Пошел в баню! - отмахнулся Михаил Лукич.
- Да ничего бы баньку-то истопить. На-ко вот, потаскайся, нечего тезево-то греть!
Михаил Лукич перехватил у Макара вилы и скорым шагом пошел к дальней большой копне, которую Денис собирал для себя. Встал возле нее, поплевал на сухие ладошки, чтобы скользкий навильник не ехал в руках, прихлопнул копну зубьями, потом с выдохом воткнул их в сено так, что почувствовал, как достал до земли.
- С пупка сдернешь, эй! - подзадорил его Макар.
- Свою-то грыжу побереги, - откликнулся Михаил Лукич, разом опрокинул копну вверх дном над головой и почувствовал, что она и впрямь тяжела для него. Видать, сено не досохло. Лишний раз поворошить было лень. Сопреет все, сгорит.
- Сено-то вяленое, куды прячешь-то его? - выговорил он из-под копны, которая плохо уже держалась на весу, садилась ему на голову.
- А ничего, Михайла, ничего! Давай ходом ее, окаянную. Пущай преет - слаще будет. Кому камушком, а мне дак и с душком. Ходом ее, Михайла, ходом! - Макар громко говорил эти слова, как мальчишек задорят на драку. - Ну-ка, Дениска, полезай наверх, ходом Михайла подаст!
Денис быстро вскарабкался на сено, под самую крышу, и только успел развернуться, копна легла к его ногам, но тут же поползла вниз. Не удержал ее старик.
- Щас поддам, - сказал он из-под копны, и голос у него трясся от натуги.
- Погоди, подсоблю! - Макар хотел подбежать на помощь, но запутался колодой в сене, завалился на бок. - Брось ее. Тяжелая ведь, дурень!
Михаил Лукич упер навильник в колено, перевел дух, перехватился и подсунул копну повыше. Денис подхватил ее и откинул в угол, из которого сквозь щель толстым тугим пластом падал в сарай солнечный свет. Михаил Лукич смахнул сено с головы, достал ветку клевера из-за ворота и присел тут же в сарае, потому что ноги ослабли до дрожи. И, чтобы Макар не начал донимать его за это, сделал вид будто озаботился ласточкиными гнездами.
- Дениско, ты щель-от не завали, гляди. Оставь ее. Гнезда, вишь, на стропилах-то. Им, чтобы летка была… И тебе, чтобы время там знать. Свет-от, - ткнул он вилами в пыльный пласт света, - как он сломится, в крышу упрется, так и солнышко, считай, село.
Хитрил старик! С подзадору-то хватил лишку, теперь заговаривает. Да Макара-то разве проведешь?
- Хватил, Гаврила, не свое мерило? - спросил он приятеля.
- Отстань, не то домой уйду!
- Да посиди, голова. Глядишь, и я с тобой присяду. - Макар сел рядом, обнял приятеля за плечи, подмигнул ему, дескать, молодец ты у меня, Михайла!
- Чего моргаешь-то? Неси сам теперича ходом-то. Али тоже тезево перехватило?
- Тоже, Михайла, тоже. Как тебе.
- А мне чего? Я, мил мой, и не такую еще снесу.
- А валяй-ко!
- Поспорим мы с тобой?
- Осталось там чего от обряда-то? - спросил Макар.
- Больно ты догадливый! Ты на свою спорь.
- На маленькую?
- На "ма-а-ленькую"! - передразнил Михаил Лукич и, почувствовав себя победителем в предстоящем споре, пошел из сарая подобру-поздорову.
- А не снести такую-то другую! - зацепил его Макар.
Михаил Лукич досадливо плюнул в землю, подбежал к сараю, схватил вилы и забегал между копен, подыскивая подходящую. Но крупных больше не было. Он сгреб две средних копешки, насадил их на вилы. Насадились они неровно, повели его в сторону. Он бросил сено, снова воткнул в него вилы и доволок до сарая, уронив копну на порог.
- На вота, Макарушко! - трудно выговорил он, попробовал вытащить вилы из сена и не смог.
Макар молча махнул Денису рукой, чтобы тот слезал с верхотуры, концом колоды пораскидал сено перед воротами, захлопнул их, припер вилами и пошел с овинника в деревню.
- Чего это он? - спросил Денис.
Михаил Лукич только слабо улыбнулся. Он не знал, что ответить, да и не говорилось ему - видать, надсадился.
Ужинать сели при лампе. Матрена принесла холодного молока и его хлебали по-деревенски, ложками из общего блюда, накрошив туда хлеба. Один Василий попросил себе парного молока и пил его из кружки, прикусывая батоном. Хозяин ел мало - ложка тряслась в руке и горечь какая-то встала во рту.
Пришел Макар. Молча поставил на стол поллитровку и сел рядом с Михаилом Лукичем. Василий чего-то хотел сказать насчет завтрашнего дня, но Денис остановил его взглядом. Он и Матрену Ивановну увел за переборку и тихо там сказал, чтобы она не бранилась - так надо, у стариков свои счеты сегодня.
Гости вышли на улицу покурить перед сном, присели на остывающие ступеньки крыльца.
- Поспорили они сегодня у сарая, - объяснил Денис Василию. - Макар проспорил. Боюсь только, что дядя Миша поднадорвался.
- Ох уж эти мужики! Вечно они меры не знают, - вздохнул Василий.
- Там было дело чести, я не стал их останавливать.
- Тоже мне рыцари!
- Ну, вот так вот, - неопределенно возразил Денис.
В деревне густела темнота, над головой накрапывали звезды, ровно и неярко посвечивали окна деревни. Почему-то Митька не завел сегодня свою "станцию, и в домах горел керосин. Было тихо, и потому каждый возникающий звук слышался определенно. Вот на дворе заворошились куры. Подлетел и закружил рядом комар. Где-то недалеко прыснули смехом девчата, пробасил чего-то парень. А за стенкой негромко запели. Денис поднялся с крыльца, заглянул в окно. Приятели обнялись и, чуть покачиваясь на лавке, выводили какие-то слова.
- Ну вот и порядок. Старики помирились. И с дядей Мишей, кажется, ничего страшного, - тихо сказал Денис.