Что же касается того, корыстный человек Шарара или нет, то мнения расходятся. Одни говорят, что при всех своих пороках он не был стяжателем, другие же считают его жуликом, ловким и очень осторожным. Известно, что он (по его словам, на деньги жены) приобрел виллу в Хелуане и дом в Докки. После июльской революции 1952 года, во время чистки государственного аппарата, Шарару на основании поступивших на него жалоб вызывали в комиссию по чистке. Но обвинение, по-видимому, не подтвердилось, так как он продолжал оставаться на службе. Говорили, что он избежал наказания благодаря заступничеству сына-офицера. Как там все было, один аллах знает. Потом он был назначен заместителем министра, а после издания социалистических законов - директором компании. Дважды его постигало большое горе - на йеменской войне был ранен сын, а во время студенческих волнений, вспыхнувших вслед за поражением 5 июня 1967 года, от шальной пули прямо за столиком в кафе погиб зять. С тех пор как Шарара покинул министерство, я его больше не видел. Лишь изредка до меня доходили случайные сведения о нем. Последнее, что я слышал, - это рассказ о том, как один мой друг встретил его в 1970 году в Мекке во время хаджа.
Шаарауи аль-Фаххам
Из моих друзей по Аббасии он был самым добрым. Доброта в нем сочеталась с редкостным простодушием и беззаботностью. Вспоминая о нем, я всегда представляю его смеющимся по какому-либо поводу, а то и вовсе без повода - ему достаточно было услышать случайную реплику или ругательство, чтобы залиться смехом. Спорили мы о политике - он смеялся, ссорились из-за футбола или кино - он опять не мог удержаться от хохота. А когда нам случалось оказаться вместе с ним на похоронах какого-нибудь нашего родственника, мы, опасаясь скандала, старались вовсе не смотреть на Шаарауи. Однажды хоронили молодого родственника Гаафара Халиля. Почти обезумевшая от горя мать покойного вышла из дома босая, с распущенными волосами; она била себя по щекам домашней туфлей, а потом в приступе скорби пустилась в бешеный пляс. У нас при виде этого зрелища к горлу подступали слезы. Я случайно обернулся к Шаарауи и увидел, как он кусает губы, чтобы не рассмеяться, и все его тощее тело сотрясается от едва сдерживаемого хохота. Он не был ни жестоким, ни глупым - просто странным, ни на кого не похожим.
Жил Шаарауи с матерью, по соседству с домом Сайида Шаира. Отец его умер, когда он лежал еще в колыбели. Мать получала десять фунтов пенсии, и примерно столько же - доход от земельного участка. Поэтому их семья считалась обеспеченной. Так оно и было, пока Шаарауи не вырос и не стал швырять деньги направо и налево. В учении он не преуспел. И не только из лени и озорства, как Халиль Заки и Сайид Шаир, а еще и потому, что не имел никаких способностей к наукам. Из начальной школы его исключили, и он проводил время на улице и в кофейнях. Добродушный по натуре, он сторонился Халиля Заки, но с удовольствием водил компанию с Сайидом Шаиром, проводя с ним все вечера в Хусейнии, а позже - в публичных домах. Там он научился пить и постепенно сделался настоящим алкоголиком. Однажды, когда мы еще вместе учились в начальной школе, он сказал мне:
- А я знаю!
Я спросил, что он имеет в виду.
- Знаю, что ты любишь Ханан Мустафа, - ответил он.
От неожиданности и смущения я промолчал.
- И я люблю Ханан! - продолжал он.
Я приготовился к ссоре, а может быть, и драке, вместо этого он только засмеялся и сказал:
- Думаю, мы с тобой поладим!
- Что ты хочешь этим сказать?
- Зазовем ее вместе в кактусы!
- Будь ты проклят! - воскликнул я.
Разговор этот состоялся за несколько дней до отъезда семьи Мустафа из нашего квартала, поэтому размолвка скоро забылась. Но с тех пор я не знал за ним ни одной любовной истории. Он так и остался холостяком. Его отношения с женщинами ограничивались посещением публичных домов.
Когда мать Шаарауи поняла всю безнадежность своих попыток заставить сына учиться, она стала искать ему работу. У нее вошло в поговорку, что любая работа лучше безделья. Она обратилась к своему влиятельному родственнику Ахмеду Неде-паше, и тот устроил Шаарауи в министерство вакуфов. Но Шаарауи редко появлялся на службе. Целыми днями просиживал он в кафе "Аль-Фишауи", дожидаясь, пока Сайид Шаир закончит работу в лавке отца. Вскоре его уволили из министерства. И все то время, пока мы учились, да и потом, когда уже работали, Шаарауи не пропустил ни одного из наших еженедельных сборищ. Пил он ежедневно, причем самое дешевое и плохое вино - то, что было ему по карману. Можно себе представить, как горевала его мать. Он сам как-то сказал нам в кафе Сайида Шаира:
- Мать моя не знает покоя, все хочет подыскать мне занятие! Но какое? А то говорит, чтоб я женился. А на ком?
- У тебя твердый доход в десять фунтов, - поучал его Ид Мансур. - Это не так мало, если пить не чаще одного раза в неделю. Тебе следовало бы поискать жену с приданым…
Шаарауи, как всегда, засмеялся и подмигнул:
- Скоро мне привалит счастье.
Он имел в виду своего родственника Ахмеда Неду-пашу, занимавшего пост начальника королевского дивана. Ид Мансур, которого денежные дела интересовали больше, чем любого из нас, спросил:
- А какое у него состояние?
Наливая в стакан какую-то дьявольскую смесь, именовавшуюся коньяком, Шаарауи ответил:
- Двадцать тысяч федданов земли, а что касается наличных, то лишь один аллах знает…
- И у него нет наследников, кроме вас?
- Моя мать - его единственная оставшаяся в живых родственница…
Реда Хаммада, ссылаясь на данные, которыми располагал его отец, подтвердил нам достоверность этих сведений. Интересно, что о родстве Шаарауи с Ахмедом Недой-пашой мы узнали с таким опозданием. В начальной школе он это скрывал, поскольку паша пользовался дурной славой как королевский придворный и враг Саада Заглула.
- Моя мать, - разъяснил Шаарауи, - его единственная наследница, а я - единственный наследник матери. Паше сейчас семьдесят пять лет. Так что можно надеяться!
- И что же ты сделаешь с наследством, если получишь его? - спросил Гаафар Халиль.
- О, если бы мечта моя сбылась, я построил бы один дворец в Каире, другой в Александрии, как сейчас у паши, наполнил бы подвалы лучшими сортами выдержанного вина. А уж женщины…
- А что достанется нам, твоим друзьям? - прервал его Сайид Шаир.
- Мы каждый вечер будем собираться в парке моего дворца, и я буду угощать вас роскошными яствами, поить лучшими винами и приглашать для вас женщин. Клянусь аллахом…
- Это будет исторический день, когда наш друг получит свое сказочное наследство… - прошептал мне на ухо Реда Хаммада.
Шаарауи продолжал пьянствовать и мечтать о наследстве, мечтать и пьянствовать. Он очень похудел, кожа его высохла, хотя он еще был молод, в волосах уже блестела седина. И вдруг старый паша привел в изумление весь Каир неожиданной выходкой. Вернулся из поездки в Австрию в сопровождении прелестной двадцатилетней блондинки. Пронесся слух, что он собирается жениться на ней с соблюдением всех законов шариата. Общественность негодовала. Наша же компания была потрясена. Шаарауи чуть не лишился рассудка. Не успели мы опомниться от изумления, как узнали, что Шаарауи предъявил иск о наложении ареста на имущество паши на том основании, что тот впал в старческое слабоумие. Нам оставалось только разводить руками и гадать, что за всем этим скрывается. Наконец выяснилось, что Шаарауи поступил так по совету Халиля Заки. Но тут вмешались какие-то тайные силы, и дело было улажено. Блондинка неожиданно уехала. Говорили, что она согласилась на отъезд, лишь получив двадцать тысяч фунтов. Под нажимом со стороны дворца газеты воздерживались вдаваться в подробности этой истории. По той же причине был отклонен иск Шаарауи. Паша заперся в своем доме, никуда не выходил и никого не принимал. А потом снова вызвал настоящую сенсацию, объявив о своем решении отказать все имущество мечетям и благотворительным учреждениям. Мы страшно огорчились за нашего друга Шаарауи. Он появился в кафе "Аль-Фишауи", как всегда пьяный, с покрасневшими глазами и блуждающим взглядом. Долго всматривался в наши лица и вдруг разразился смехом! Сняв башмаки, забрался на длинную лавку у стены, уселся по-турецки и запел:
Если счастье отвернулось, то напрасны все старанья…
И снова засмеялся, да так, что и мы не выдержали, захохотали с ним вместе. С тех пор ничего нового в его жизни не происходило, разве что пил он все больше и больше. Пил и днем и ночью. Денег у него хватало лишь на самые дрянные, дешевые напитки, которые он покупал в захудалых винных лавчонках на улице Мухаммеда Али и неподалеку от нее. Он потерял вкус к еде и к женщинам. Жил в иллюзорном, им самим созданном мире. Изъяснялся на языке этого мира, состоящем преимущественно из жестов, смеялся каким-то своим видениям или отрешенно молчал, рассматривая доступные одному ему призрачные картины. Он таял на глазах. Гаафар Халиль пытался найти ему занятие на киностудии, как сделал это для Халиля Заки, но Шаарауи наотрез отказался и при этом долго смеялся. Сайид Шаир предложил ему работу у себя в кафе при условии, что он перестанет пить. И снова ответом был только смех. Он ничем не интересовался, ничего не хотел, ни к чему не стремился.
Началась вторая мировая война. В том же году умерла мать Шаарауи. Он отдал свой дом внаем, а сам переселился в маленькую каморку на крыше. В 1941 году итальянская авиация совершала ночные налеты на Каир. В одну из таких ночей Шаарауи, совершенно пьяный, сидел на крыше перед дверью своей каморки. По-видимому, во время налета он даже не поднялся со стула - так и нашли его сидящим на стуле с осколком в голове. Гибель Шаарауи была первой утратой в нашей компании. Больше всех горевал Гаафар Халиль, который всегда с особым сочувствием относился к нашим "заблудшим" приятелям вроде Сайида Шаира и Халиля Заки. На похороны пришли все, даже те, с кем мы в последние годы редко виделись. И Сайид Шаир с искренней скорбью сказал:
- Да упокоит аллах его душу. Шаарауи был единственным, кто частенько ко мне наведывался…
Садек Абд аль-Хамид
Представляя его мне в своем салоне в Докки, устаз Гадд Абуль Аля сказал:
- Доктор Садек Абд аль-Хамид.
Я протянул руку для приветствия, а произнесенное устазом имя продолжало звучать у меня в ушах, подобно раскатам грома. Его, это имя, я вспомнил сразу. Вспомнил, как Дария, жена этого человека, рассказывала мне о нем. Может быть, спрашивал я себя, передо мной кто-то другой, носящий такое же имя? Но эта надежда рассеялась, стоило Гадд Абуль Аля сказать:
- Недавно он вернулся после стажировки в Англии. Но докторскую степень получил раньше, тоже в Англии, когда учился там. Он превосходный терапевт, а кроме того, еще и литератор, и художник, и философ, и политик.
Итак, сомнений нет - это муж моей любовницы! Человек, едва достигший сорока лет, блестящего ума и кипучей энергии. Меня сразу покорили широта его взглядов и глубокие экскурсы в искусство, философию и политику. Я почувствовал к нему искреннюю симпатию, личность его словно излучала обаяние. Удивительно быстро между нами установились прочные дружеские отношения, которые крепли день ото дня. Они стали еще более искренними после того, как прекратилась связь между мной и Дарией, хотя всякий раз, вспоминая ее, я испытывал чувство неловкости. По просьбе доктора Садека я ввел его в салон доктора Махера Абд аль-Керима и в кружок устаза Салема Габра, а также представил Зухейру Кямилю. Я серьезно подозревал, что доктор Садек намерен испробовать свои силы как писатель, но до поры до времени он ограничивался тем, что внимал спорам и сам принимал в них участие. Он был страстным спорщиком. Июльскую революцию он поддерживал со всей убежденностью, а о социализме мечтал еще со студенческих времен. Не существовало никаких обстоятельств - ни старых партийных связей, ни принадлежности к феодальным кругам в прошлом, - которые помешали бы ему принять революцию.
- Неужели у вас не вызывают возражений хотя бы какие-то мероприятия правительства? - спросил его однажды Реда Хаммада.
Доктор Садек с пафосом - он всегда говорил так - ответил:
- Нет. Я поддерживаю позицию революции в отношении партий, в том числе в отношении "братьев-мусульман" и даже коммунистов.
- А почему "даже"?
- Я не коммунист, но приветствую сотрудничество между революцией и коммунистами. Революция и коммунизм - это два течения, у которых общий источник и которые стремятся в конечном счете к достижению сходных целей. Я также поддерживал правительство в вопросе о единстве с Сирией и в йеменской кампании.
- Следовательно, все обстоит так хорошо, что лучше и быть не может… - заметил Реда Хаммада.
- Я не закрываю глаза на недостатки, - сказал доктор Садек засмеявшись, - но их невозможно избежать в периоды общественной ломки. Можно одним успешным ударом опрокинуть старый режим, но, чтобы изменить характер общества, требуется время. Возьмем, например, сельскохозяйственные кооперативы. О них говорят немало плохого, и говорят справедливо. Между тем в принципе это превосходная форма организации. С коррупцией когда-нибудь будет покончено, а кооперативы останутся. То же самое можно сказать и о государственном секторе. Вы помните банк земельного кредита? Исмаил Сидки использовал его, чтобы порочить своих врагов и подрывать единство нации. Однако же Исмаил Сидки ушел, а банк остался!
Когда произошла катастрофа 5 июня 1967 года, доктор Садек растерялся, утратил душевное равновесие. Он ходил по друзьям, бродил из дома в дом, слонялся по кофейням с таким видом, будто настал конец света. Между нами состоялся долгий телефонный разговор, который он закончил словами:
- Неужели наша прошлая жизнь была только иллюзией?
Через несколько дней я встретил его в доме Реды Хаммады в Гелиополисе. Он был вне себя от гнева и без конца повторял с возмущением:
- Сколько злорадствующих! Смеющихся! Издевающихся! И никто не сошел с ума, никто не покончил с собой, никого не хватил инфаркт! Наверное, это мне следовало бы сойти с ума или застрелиться.
Однако постепенно он обретал присутствие духа и стал смотреть на поражение как на тяжкое испытание, которое, однако, должно помочь нам правильно оцепить самих себя. И чем чаще он слышал о стремлении врагов революции задушить ее, тем убежденнее становился в своей правоте и проникался все большим энтузиазмом. Даже искренне уверовал в то, что дальнейшее развитие революции важнее, нежели возвращение оккупированных арабских земель. Ибо что пользы, говорил он, в том, чтоб вернуть земли, но потерять самих себя? К тому же продолжение революции - единственная гарантия того, что захваченные земли будут рано или поздно возвращены, главная предпосылка возрождения арабского народа.
- Наш бич - отсталость. Именно отсталость, а не Израиль наш главный враг. Израиль наш враг потому, что он угрожает нам увековечением отсталости.
Однажды ночью мы вместе вышли из дома доктора Махера Абд аль-Керима. Я уселся рядом с доктором Садеком в его машину "наср", и она медленно тронулась с места, разгоняя темноту фарами, закрашенными синей краской. Неожиданно для себя я сказал ему:
- Абдо аль-Басьюни рассказывал мне странные вещи…
- Что именно?
- Он сказал, что доктор Зухейр Кямиль влюбился в журналистку-практикантку по имени Ниамат Ареф…
- И что в этом странного?
- Ему, как ты знаешь, шестьдесят, а ей двадцать.
- Любовь всегда любовь, невзирая на возраст, - засмеялся доктор Садек.
- Он собирается на ней жениться.
- Дорогой мой, войны уносят тысячи, а то и миллионы жизней, во время землетрясений гибнут тысячи людей. Что же до женитьбы Зухейра Кямиля, то вполне возможно, что все пройдет мирно, а если кто и пострадает, то всего лишь один или два человека!
Мы немного помолчали, потом он снова заговорил:
- Признаюсь тебе, что и я люблю…
Я вспомнил, что говорила Дария при нашей последней встрече, но предпочел не выказывать свою осведомленность.
- … итальянскую танцовщицу из "Оберж де пирамид".
- Может быть, это только увлечение?
- Любовь наша длится уж десять лет…
- О, тогда это действительно любовь!
- Иногда мне кажется, что она затянулась дольше, чем следовало бы!
Я чуть было не спросил его о жене, но вовремя удержался. Он сам, будто прочитав мои мысли, сказал:
- А как я любил когда-то жену…
И спокойно рассказал мне об их любви - любви молодого врача к медицинской сестре - все то, что я уже слышал.
- Она была бедна. И несмотря на то что и моя семья не была богатой, родия ни за что не соглашалась на наш брак…
- Но ты женился на ней…
- Мы любили друг друга как сумасшедшие…
Я не сдержался и заметил:
- А потом любовь остыла!
Доктор Садек повысил голос, словно защищаясь:
- Все дело в том, что ее отношение к любви совсем изменилось, как только она стала матерью.
- В каком смысле изменилось?
- Не знаю.
- Как это не знаешь?
- Возможно, она испытала какую-то другую, более возвышенную любовь, но вкус к обычной любви потеряла… И тут я…
- Что, "ты"?
- Я полностью к ней охладел.
- Бедная женщина, она заслуживает сожаления!
- Я очень забочусь о ней, ни в чем она не знает нужды! Но порой мне хочется, чтоб она нашла себе другого мужчину и была бы с ним счастлива!
Я подумал о том, что история Дарии получила логическое завершение. Но до сих пор меня иногда мучают сомнения.
Случилось так, что Садека и меня одновременно познакомили с женой доктора Зухейра Кямиля. Садек пригласил всех нас прокатиться в Файюм, провести там ночь и вернуться обратно. Жену свою он с собой не взял, сославшись на то, что она занята с детьми. Через год после этой поездки Гадд Абуль Аля сказал мне:
- Я видел их вместе.
- Кого?
- Ниамат Ареф и доктора Садека Абд аль-Хамида в Кинг-Мариуте.
Скрывая охватившее меня неприятное чувство, я пробормотал:
- Быть может, это просто…
Но он, насмешливо перебив, запел:
Говорят, она переменилась,
Но, быть может, это просто сплетня…