- Извини. Ты видишь, как у нас тут… Мы не привыкли к появлению чужих в нашем городе. Мы предпочитаем, чтобы все шло так, как было всегда. Если ты ищешь, где остановиться на ночь… ну что же, повторю то, что я уже сказал: мы не привыкли к появлению чужих.
- Ты остановишься в моем доме, - сказал исцелившийся. - Это самое малое, что я могу для тебя сделать.
- Нет, - твердо сказал Иисус. - Сегодня тебе ни к чему чужие в доме. Ты должен быть с теми, кого любишь. А завтра приступай к служению Царству Небесному. Расскажи всем о том великом благе, которое оказал тебе Бог. Старайся любить ближних своих. - И он холодно посмотрел на этих ближних.
Иисус и его ученики провели ночь за городом, под открытым небом. Иоанн развел еще один костер, чтобы можно было согреться в холодные предрассветные часы. На этот раз Иисус благоразумно, что с ним бывало не всегда, лег спать чуть раньше остальных и поодаль от костра, сказав, что там ему будет достаточно тепло. Он понимал, что шестеро учеников должны узнать друг друга в непринужденной обстановке, без его стесняющего присутствия, а знакомясь друг с другом, они обязательно заведут разговор о нем, и разговор этот будет более откровенным.
Симон предложил Матфею:
- Я думаю, ты должен взять на себя денежные дела.
- Денежные дела? - удивился Матфей. - Какие еще денежные дела? Я думал, мы уже отказались от денег.
- Нам приходится иногда попрошайничать, - сказал Симон. - Мы ведь должны что-то есть. Нельзя же питаться только рыбой да ягодами, это хороший способ заработать понос. Нам нужен хлеб - хлеб насущный, как сказано в молитве. Найдутся такие, помяни мое слово, которые будут идти за нами, не отходя ни на шаг. А их надо будет кормить. В сущности, подаяние бедным - вот что я имею в виду, говоря о деньгах.
- Мы сами и есть бедные, - вмешался Иаков.
- Но всегда найдутся еще беднее, - возразил Симон. - Ты должен стать тем, кого называют казначеем, Матфей. Ты человек образованный и сможешь вести счет деньгам.
- Юный Иоанн тоже получил образование, - заметил Матфей.
- Иоанн глуповат по части денег, - сказал Иаков.
- О ужас, геенна огненная! - ухмыльнулся Иоанн. - Ты назвал меня глупцом!
- Не нравится мне это, - сказал Матфей. - Мне больше не хочется иметь дело с деньгами. Однако я возьму это на себя, попробую еще разок.
- Хорошо, - сказал Симон. - Ну вот, ребята, были мы когда-то мастерами в разных ремеслах, а теперь стали нищими, и иного будущего у нас нет.
- Я иногда думаю о будущем, - заговорил Филипп. - Когда, как сейчас, Иисуса нет рядом. Думаю - не глупец ли я. И считаю, что нет ничего страшного, если иногда назовешь себя глупцом. Так же было и с Иоанном - с тем Иоанном, настоящим, ты уж прости меня, Иоанн. Я был готов верить любым его словам, пока он не бросил нас. Я хочу сказать, неужели мы так теперь и будем жить? Еще лет тридцать - сорок?
- От тебя никто не ждет, чтобы ты думал о будущем, - произнес Андрей. - Слышал, как он говорил? Довольно для каждого дня своей заботы. Следует признать, что здравый смысл в этом есть.
- Да, - согласился Филипп, - но каждый человек строит какие-то планы. Насчет женитьбы, скажем, детей или собственного дома. И здесь возникает один важный вопрос. Все мы неженатые, а он как бы предполагает, что ни один из нас никогда и не будет помышлять о женитьбе. Или вообще о женщинах, если уж на то пошло. Во всем этом есть что-то противоестественное.
- Я вдовец, - сказал Симон. - Единственный по-настоящему одинокий мужчина среди вас. Но о женитьбе я и не думаю.
- Он тоже вдовец, - заметил Андрей. - Вам это известно?
- А я и не знал, - удивился Матфей. - Он сам тебе рассказал об этом?
- Иоанн нам рассказывал, - сказал Филипп. - Большой Иоанн, Креститель.
- Никогда бы не подумал. Я считал, что он… ну, как бы сторонник целибата.
- Сторонник чего? - переспросил Симон. - Не понимаю я этих мудреных словечек.
- Сторонник того, чтобы наилучшим образом использовать свои природные инстинкты, - ответил Матфей. - Слово "любовь" имеет два смысла, но нас, похоже, заботит только один из них.
Симон хмыкнул:
- Сказать вам, что я думаю, парни? Я думаю, все эти дела продлятся недолго. Год, самое большее - два. Почему недолго? Да потому, что он почти стремится наживать врагов. Я имею в виду фарисеев, любителей умывать руки. Фарисеи - люди важные, с большим влиянием. Вы только вообразите, что было бы, если бы он приехал в Иерусалим и стал распространяться, будто фарисеи - плохие ребята. Да они бы его живьем съели, друзья мои. И нас в придачу.
- А мы что, разве в Иерусалим собираемся? - удивился Иаков. - Я даже и не помышлял о таком. Надо же - Иерусалим!
- Придет пора, услышим и об этом, - сказал Андрей. - Всему свое время.
Наступила тишина, достаточно продолжительная, чтобы сидевшая где-то рядом сова успела несколько раз ухнуть. Затем Иоанн смущенно спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- А что вы на самом деле о нем думаете?
- О, он особенный, - отозвался Симон. - Я хочу сказать, мы ведь все видели, на что он способен. Он из тех особенных людей, которых называют Сыны Божьи. Вроде Моисея, царя Давида или Самсона. Надо быть круглым дураком, чтобы не захотеть следовать за ним. Я хочу сказать, что, помимо того, что он делает, имеет смысл и то, что он говорит. А вообще, если хотите знать, все это - настоящее приключение, - сказал он, потягиваясь. - И вам, молодым, никакого вреда от него не будет. Иоанн, подложи-ка хвороста в костер, а то становится прохладно. Мы с Матфеем посторожим часа два, а потом нас сменят Андрей с Филиппом. Нужно, чтобы было немного по-военному. Вокруг враги, как я говорил. Мне раньше приходилось бывать в этих местах. Веселые типы здесь бродят.
На рассвете, когда Иаков и Иоанн сидели у догорающего костра и размышляли, как бы поделикатнее разбудить своих товарищей, они заметили какого-то человека, который шел в их сторону. Это был мужчина средних лет, с озабоченным и печальным лицом. По причине утренней прохлады он тщательно кутался в плащ из крашеной ткани. Увидев Иакова с Иоанном, мужчина поприветствовал их взмахом руки, споткнулся, но удержал равновесие. Подойдя, он заговорил, переводя взгляд с одного на другого:
- Это ты, господин? Ты и есть тот самый? Или, может быть, это ты?
- Тот, который тебе, скорее всего, нужен, еще спит, - ответил Иаков, показывая большим пальцем назад. - Но ты можешь сказать нам, зачем он тебе.
- Меня зовут Иаир. Я начальник здешней синагоги. Правду ли говорят, что он исцеляет больных и изгоняет демонов? И правда ли, что он может воскрешать мертвых?
Иоанн и Иаков невольно вздрогнули, пораженные подобным предположением. Прежде им и в голову не могло прийти, что кто-то может воскрешать мертвых. Их с детства приучили верить, что если человек умер, то это навсегда, да и здравый смысл подсказывал то же самое. Тут они увидели, что Иисус, уже проснувшийся, опрятный и причесанный, сидит рядом, грея руки у почти погасшего костра. Иисус заговорил так, будто был знаком с этим человеком и давно поджидал его:
- Что случилось, Иаир?
- Это ведь ты, господин, правда? Ох, учитель, я слышал, что ты…
- О чем ты, Иаир?
- У меня есть дочь, ей всего двенадцать… Она тяжело больна. Она умирает! Я даже думаю, что она, быть может, уже… - Иаир зарыдал.
- Далеко твой дом? - спросил Иисус.
- Меньше мили. К югу отсюда, по главной дороге. Ох, учитель, если бы ты смог… Если бы ты смог хотя бы…
- Посмотреть, есть ли какая-нибудь надежда? Конечно, конечно. Иоанн, Иаков, позовите остальных.
Казалось, Иисус горел желанием взяться за дело. Возможно, Симон был прав, и времени у него действительно оставалось мало.
Когда они подошли к великолепному саду рядом с красивым домом Иаира, Матфей сказал Симону:
- Они наверняка накормят нас завтраком. Я готов позавтракать чем угодно, но только не рыбой. Хорошо бы съесть кусок жареного мяса со свежим, еще дымящимся хлебом.
- Здесь, кажется, нет таких, кто был бы в настроении готовить завтрак, - заметил Симон. - Ты взгляни на них.
Сад был наполнен рыданиями: у дверей дома рыдала семья, поодаль рыдали слуги. Громкие причитания перекрывали похоронную музыку барабана и флейты. К Иаиру подошел домоуправитель. По его пухлым щекам струились слезы. Заламывая руки, он простонал:
- Она угасает, господин. Ей уже ничем не поможешь.
Иисус очень решительно поднял руку и крикнул:
- Прекратите этот шум! Девочка не умерла. Она просто спит.
Седобородый насупленный слуга в зеленом халате - вероятно, садовник - столь же решительно подошел к Иисусу и сказал:
- Ты кто такой, чтобы являться сюда со своими дурацкими шутками? Мы то ее видели, а ты нет. Уходи прочь!
- Как тебя зовут? - спросил Иисус, улыбнувшись.
- Тебе-то какое дело? Прочь отсюда, наглец, со своими улыбочками!
- Это Фома, - пояснил Иаир. - Пожалуйста, проходи сюда, уважаемый господин! Если то, что ты сказал… Может ли быть такое! Я едва способен…
- Рад видеть тебя, Фома! - произнес Иисус все с той же улыбкой и учтиво поклонился сердитому бородачу в зеленом халате.
Затем, не спеша, он вместе с Иаиром вошел в дом. Два человека в черных одеяниях лекарей, стоявшие у распахнутой двери в спальню, скорбно покачали головами. Иисус прошел в полутемную комнату, наполненную пряными ароматами притираний, к которым примешивался горький запах лекарств. На кровати неподвижно лежала девочка - хорошенькая, но очень бледная. Стоявшая рядом женщина - очевидно, ее мать - с рыданиями бросилась к мужу. Иисус взял руку девочки и произнес:
- Талифа-куми. Девица, тебе говорю, встань.
Девочка не встала, по крайней мере, встала не сразу.
Но она открыла глаза, огляделась вокруг и нахмурилась, словно не понимая, где находится.
- Вставай же! Эти глупые люди думали, что ты умерла. Покажи им, как ты можешь стоять и ходить.
Она встала, но, когда попыталась сделать шаг, упала. И тут же рассмеялась над своей неловкостью. Девочка попробовала что-то сказать, но из ее рта вылетели какие-то нечленораздельные звуки, и она снова рассмеялась - специально, поскольку смех уж никак не назовешь нечленораздельным или бессмысленным звуком. Ее родители не знали, что делать - то ли благодарить Иисуса и упасть перед ним на колени, то ли броситься обнимать свою пробудившуюся дочь. Они так и остались стоять с выражением крайнего изумления на лицах. Потом мать обняла дочь, а отец попытался поцеловать край одежды Иисуса. Иисус сказал:
- Она, вероятно, голодна. Полагаю, что все голодны. Я-то уж - наверняка.
- Хорошо, очень хорошо, - тихо проговорил Матфей.
Среди всеобщего шумного ликования можно было ясно различить голос Фомы:
- Вы должны признать - именно так я и полагал с самого начала. Существовала явная вероятность того, что это не более чем транс, да-да! Что-то вроде глубокого сна, целебного по своей природе. А теперь, как видите, сон закончился!
Теперь все с радостью сели за стол и принялись за холодную еду, которую поглощали с большим аппетитом. Здесь были куски зажаренной накануне баранины и говядины, вчерашний хлеб, фруктовое печенье, варенье и засахаренные фрукты, белое и красное вино. Фома, даром что садовник, прислуживал гостям с явной неохотой. Хозяин, впрочем, и не приказывал ему этого делать. Подходя к Иисусу, Фома продолжал угрюмо хмуриться - взгляд оставался враждебно-недоверчивым, но все же в нем сквозило восхищение. Флейтист, хрупкий юноша с мечтательными, как у Филиппа, глазами, наигрывал веселую мелодию. Пробудившаяся девочка взяла немного хлеба, варенья и козьего молока. Ее родители полагали, кажется, что она теперь беспомощна, и вовсю старались накормить дочь. Руки отца и матери - в каждой по большому куску хлеба с толстым слоем варенья - одновременно тянулись к ее рту, но девочка твердо и решительно продолжала все делать сама, спрашивая при этом: "Что случилось? Где я была? Что происходило?"
Филипп спросил у юноши-флейтиста:
- Извини, ты называл свое имя, а его уже забыл.
- Фаддей.
- Да, да, конечно. Скажи, Фаддей, а не знаешь ли ты одну песню, которая, как мне кажется, появилась именно в этих местах? Она называется "Кареглазая девушка у колодца".
- Думаю, знаю. - Он сыграл один такт. - Это она?
- Да, да, эта самая!
Фаддей заиграл. Иисус поманил пальцем Фому. Тот нехотя подошел, продолжая хмуриться.
- Ну, чего тебе еще? Все, что есть, давно на столе. По вашей милости кладовая уже пуста.
- Фома, - сказал Иисус, - ты должен пойти со мной. Думаю, тебе это известно.
- Я ничего такого не знаю. Надо же, я должен идти с тобой! А куда идти-то? У меня ведь здесь есть свои обязательства, разве не так? Но даже если бы я и захотел, не могу же я вот так просто взять и уйти. Раскинь умом, приятель!
- Твой хозяин охотно отдал бы мне тебя в качестве подарка, - сказал Иисус. - Я это точно знаю, да и ты, должно быть, знаешь об этом.
- Ой, как смешно! Я не таков, чтобы меня можно было отдать, как какую-нибудь козу. Я свободный человек! Человек, который ведет независимый образ жизни и мыслит тоже независимо. Да будет тебе известно, я человек, который прямо говорит то, что у него на уме. Знай - я ни перед кем спину не прогибаю и поклонов не отвешиваю.
- Ты мне нужен не как слуга, Фома. Ты мне нужен как друг.
- Неужели? Что же, я должен над этим как следует подумать. И не надейся меня провести, не советую. Я человек, который знает, что к чему. У тебя ко мне все? Как я уже сказал, вся еда, что есть в доме, - на столе.
Итак, Иисус покинул дом Иаира уже с восемью учениками, поскольку флейтист Фаддей (к особенному удовольствию Филиппа) и Фома пошли за Иисусом. По дороге Фома сказал:
- Одной из главных причин, почему мне хотелось уйти, были плач и смертный ужас, которые эта деревянная дудка исторгала каждый день с утра до вечера. А теперь все могут убедиться, что у Господа Бога есть нечто такое, что он сам, несомненно, называет чувством юмора. Правильно, правильно - смейся! По крайней мере, когда ты смеешься, ты не дуешь в эту свою штуковину.
Матфей, ставший казначеем, получил в подарок от Иаира кожаный кошель с несколькими серебряными монетами. Иаир был готов наполнить его золотом, но Матфей сказал:
- Умеренность, умеренность, господин. На сегодня этого будет достаточно.
Они задумали снова взять лодку, чтобы переправиться на другой берег, но сначала Иисус решил поговорить перед большой толпой, собравшейся на окраине города. Слава о нем разошлась уже повсюду, и толпа слушала с большим вниманием. Иисус говорил громким голосом, простыми и ясными словами:
- Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что нить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело - одежды? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то подумайте: насколько больше своих забот посвящает Он нуждам вашим! Итак, не заботьтесь о пище и питье, потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.
У Фомы были особые соображения насчет этой философии. Он сказал своим новым друзьям, что в словах Иисуса, возможно, немало правды, но при этом добавил:
- Это еще под очень большим вопросом, что Бог, мол, кормит голодных и все такое прочее. За свою жизнь я много раз видел, как люди умирали от голода. И где же был при этом Бог?
ПЯТОЕ
Перед рассветом Иисус и восемь его учеников снова пришли на берег озера близ Капернаума. Лодочник на этот раз был не столь кислым и сказал им при встрече: "Народу у вас, кажется, прибавилось? По моим подсчетам, в тот раз вдвое меньше было".
На берегу их ожидали два человека. Филипп и Андрей, которым они были знакомы, приветствовали этих людей, назвав по именам - Иаков и Варфоломей. Они были учениками Иоанна Крестителя. Иаков сразу же узнал Иисуса и обратился к нему:
- Господин, ты знаешь, откуда мы пришли.
- Он по-прежнему в тюрьме, разве не так? - спросил Иисус. - Узник, но жив?
- А также полон сил и огня, - добавил Варфоломей.
Варфоломей, которому шел уже четвертый десяток, имел озабоченный вид и сильно сутулился, как бывает свойственно людям, склонным к занятиям наукой. Иаков же выглядел лет на двадцать. Он был очень мускулист и всего лишь на дюйм или около того ниже Иисуса. Речь его отличалась чрезвычайным напором - даже в тех случаях, когда содержание разговора того не требовало. Он сказал:
- Иоанн боится, что ему недолго осталось жить. Он сказал, что мы должны присоединиться к вам.
- Значит, тебя зовут Иаков… - задумался Иисус. - Но у нас уже есть один Иаков - вот этот наш невысокий друг. Как же мне обращаться к тебе?
- Иногда меня называют Иаковом-меньшим, - глядя с вызовом, ответил тот, - но ваш-то Иаков уж точно меньше меня.
- И все же ты будешь Иаковом-меньшим, - улыбнулся Иисус. - А чем ты занимался прежде?
- Перед тем как пойти за Иоанном? Выступал в соревнованиях борцов на деревенских ярмарках. Какое-то время, и к своему стыду, работал охранником при мытаре. - Матфей улыбнулся и кивнул, подтверждая сказанное. - Вот Варфоломей, он во всех смыслах на голову выше меня - умный, образованный.
Варфоломей пожал своими худыми плечами:
- Ни то и ни другое. Я не очень умен и не очень образован. Но в травах и снадобьях разбираюсь. Считайте меня скромным сельским лекарем. В этом деле я имел кое-какой успех. Правда, небольшой. Прежде чем мы присоединимся к вам, если вы нас, конечно, примете, мы обязаны вернуться к Иоанну и принести ему какую-нибудь весть от тебя.
- Ты имеешь в виду весть о Царстве? - сказал Иисус. - Хорошо, скажите ему, что слепые прозревают, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют. И еще передайте: что бы с ним ни происходило, имя его гремит, и гремит уже по всему царству. Среди рожденных от женщины не было ни одного, кто был бы более велик, чем Иоанн Креститель. Пусть он знает это. А потом возвращайтесь ко мне. Вам будет нетрудно найти меня.
- Учитель, - нахмурился Иаков-меньший, - есть одно дело… - Он колебался и в смущении чертил что-то ногой на песке. - Учитель, если проделана такая великая работа… Ну, в общем, когда древних пророков бросали в темницы, им являлись ангелы - ты знаешь, что я имею в виду, - и уносили их. Нельзя ли сделать так… Ты понимаешь, о чем я хочу просить, господин. И не только я. Мы с Варфоломеем уже обсуждали это.
Иисус покачал головой:
- Нет. Он так же несет свое бремя, как я буду должен нести свое, когда придет мой час. Так уж отмерено его величие на небесах, что чаша сия да не минует его. Чаша, до краев наполненная горчайшей горечью. А теперь идите и расскажите ему. Потом возвращайтесь ко мне.
- Я надеюсь, ты не… То есть мы, надо полагать… - бормотал Варфоломей.
- Кажется, он имеет в виду как раз то, чего мы и опасались, - произнес Иаков-меньший, глядя на Иисуса так, будто готов был сбить его с ног.