- Вы его любите, - сказал Иисус. - Давайте больше не будем говорить о возможных исходах. Идите же, и да поможет вам Бог.
В один из дней - еще до того, как Варфоломей и Иаков-меньший смогли передать Иоанну весть от Иисуса, - Крестителя, с которым в тюрьме обращались хуже, чем с диким зверем, истощенного, больного и грязного, извлекли из его ямы. Для этой цели сквозь решетку в полу коридора, под которой Иоанну пришлось провести столько дней, опустили лестницу. "Вылезай наверх!" - скомандовал стражник. Когда Креститель карабкался наверх, ему едва удавалось перебирать по ступенькам иссохшими руками и ногами. Наконец Иоанн достиг последней ступеньки, грубые руки подхватили его, и он оказался на полу коридора, который вел к комнате стражников. Крестителя бесцеремонно окатили водой из ведра, затем положили на старую мешковину, чтобы он обсох, после чего стражники накинули на него плащ из тонкой ткани и, наряженного таким образом - никакой другой одежды на Иоанне не было, - повели к сверкавшему золотом и источавшему ароматы дворцу, по пути толкая в спину и подгоняя остриями копий. У входа их встретил какой-то офицер высокого ранга, который и препроводил Иоанна в личные покои Ирода Антипатра. Тот, сидя в глубоком кресле, уже ждал Крестителя. Перед Иродом на медном столе были разложены лакомства и стояли два серебряных кувшина - с вином и со свежей родниковой водой. Несмотря на сильную боль, Иоанн стоял в полный рост, давая Ироду возможность разглядеть своего пленника - избитого, подавленного, истощенного, неприлично измаранного.
Ирод заговорил:
- Они, то есть мы, как я могу видеть, обращались с тобой не лучшим образом. Ну что же, все это может измениться. Садись, поешь немного, выпей вина. Расслабься, если можешь. Прогони страх, не думай, что тебя немедленно казнят. Это не причастие перед смертью. Проклятье, да расслабься же, Иоанн! Мы ведь знаем друг друга. Когда-то мы были друзьями.
Иоанн стоял, не произнося ни слова, не беря ничего со стола, глаза его сверкали.
- Чего ты хочешь, Иоанн? - нетерпеливо-раздраженно спросил Ирод. - Может быть, все дело в том, что я нарушаю брачные законы? Но ведь я намерен раскаяться в содеянном и исправить положение. Это удовлетворит тебя?
- Но можешь ли ты очиститься от греха, взяв на себя еще больший грех? - сказал Иоанн. - Ведь ум твой заражен мыслью о новом грехе. Я знаю тебя, Ирод.
- Да, я знаю, что ты знаешь меня, - надул губы Ирод. - А вот насчет того, знаю ли я тебя… Было время, когда мы действительно знали друг друга. Тогда мы были всего лишь детьми. Мы одной крови, Иоанн, мы из одной и той же семьи. Как ты думаешь, что я должен чувствовать, когда ты гниешь в тюрьме, а по ту сторону решеток воет вся эта свора? Почему ты идешь против здравого смысла, Иоанн? Почему забываешь, кто ты?
- Так кто же я, Ирод?
- Человек, которого я мог бы использовать. - Ирод наполнил кубок и осушил его тремя жадными глотками. - В этом несчастном царстве для тебя есть работа. Если ты хочешь власти, ты получишь ее. Власть созидать, но не разрушать…
- Созидать на продажности еще большую продажность.
- Я понимаю, - сказал Ирод. - Делегированных полномочий тебе было бы недостаточно. Послушай, Иоанн. Мне известно, что ты проповедуешь. Ты проповедуешь новое Царство. Но в твоих жилах течет царская кровь, и толпа знает об этом. Так что же, ты хочешь царской короны?
- Моей задачей было подготовить путь тому, кто будет носить царскую корону, - ответил Иоанн. - Но это не та корона, которую изготовляют золотых дел мастера, а священники освящают.
- О, эта твоя дешевая риторика, рассчитанная на толпу! Эти тщательно сбалансированные фразы, напыщенный негативизм. Ты имеешь в виду того нового проповедника, что бродит где-то поблизости? А добропорядочный ли он человек? Стоит ли он того, чтобы о нем беспокоиться? Не послать ли мне за ним, чтобы он прочитал маленькую проповедь нашему двору? Мы хотим чего-нибудь новенького, Иоанн. Нам так наскучили пиры, танцы, все эти игры в бирюльки… Где он теперь?
- Ты хитрая лиса, Ирод. Но тебе не удастся заманить его в ловушку и уничтожить, обвинив в государственной измене. Можешь не бояться, что твой трон будет сокрушен. Никто не собирается свергать тебя, никто не будет срывать с твоей головы это драгоценное украшение. Прежде чем сменятся царства, должны измениться люди.
Некоторое время Ирод молчал, задумчиво пощипывая свою недавно выкрашенную мурексом бороду, затем сказал:
- Если бы я освободил тебя, как бы ты распорядился своей свободой?
- Я последовал бы за ним, - сказал Иоанн. - За тем, чью стезю я уготовил. Но ты не освободишь меня.
- А ты в этом уверен? Ты всегда слишком уж во всем уверен, Иоанн, - вот твоя вечная беда. Это было твоей бедой еще в ту пору, когда мы вместе играли в детские игры. Названия цветов, имена царей Вавилона, вся эта ерунда… Ты ведь всегда все знал, не так ли? Ну что же, хорошо, возвращайся в свою грязь. Окажи мне услугу, ударь, пожалуйста, в тот гонг. Мне нужна стража.
- Когда ты собираешься меня казнить? - спросил Иоанн.
- Никогда, никогда, никогда! - воскликнул Ирод. - Хотя бы ради того, чтобы досадить этой суке, моей жене. Ты будешь и дальше гнить в своей дыре. Ударь же в тот гонг. Тебе до него ближе. Очень хорошо, не хочешь - не надо. Не думаю, что могу надеяться на благосклонность того, кому суждено гнить в тюрьме.
Ирод подошел к медному гонгу, нетерпеливо ударил по нему железной колотушкой, затем переместился к столу, взял кончиками пальцев одну из сладостей и предложил Иоанну:
- Ты уверен, что не хочешь чего-нибудь съесть, перед тем как вернешься к хлебу и воде? Попробуй-ка вот это. Изысканное кушанье! Акриды в диком меде!
Вошли стражники во главе с капитаном. Иоанна увели. Широко раскрыв рот и глаза, за происходившим тайком наблюдала маленькая Саломея.
Когда Ирод с женой и приемной дочерью (одновременно и племянницей) сели обедать, его аппетит был испорчен громкими причитаниями Иродиады:
- …Не могу и шагу ступить за пределы дворца - моего дворца! - чтобы не услышать эти вопли толпы: "Прелюбодейка! Прелюбодейка!" Почему я, царица, должна жить здесь, как в тюрьме?! Я, между прочим, царица Галилеи, если ты помнишь. Говорю тебе: немедленно останови это!
- Толпа все равно будет кричать: "Прелюбодейка! Прелюбодейка!", - проговорил Ирод, сосредоточенно вырезая из куска телятины нечто, своими очертаниями напоминающее его тетрархию. - А еще будет выкрикивать: "Убийца! Убийца!"
Саломея, на вид - совсем невинное дитя, выглядела в должной степени испуганной.
- Милое дитя, - улыбнулся Ирод, - ты совсем ничего не ешь.
- Когда он умрет, о нем быстро забудут, - не унималась Иродиада. - Толпа всегда так ведет себя.
- Я далек от того, чтобы поддерживать твои кровожадные устремления, моя дорогая, и намерен его отпустить. В свой день рождения, знаешь ли. Этого ждут - ждут, что я проявлю неожиданное милосердие. Саломея, сладкая моя, тебе нравится такой ход мысли? Это и есть то, что называется парадоксом. Или аномалией. В общем, как-то так…
- И позволишь ему перебраться в Иудею, где он сможет кричать "Прелюбодейка! Прелюбодейка!" в самые уши Понтия Пилата? Ты добьешься того, что Пилат поедет к императору Тиверию и посоветует ему ввести в Галилею римские войска, поскольку Ирод Антипатр не может поддерживать у себя порядок. Убей Иоанна!
Ирод встал.
- Я поем это мясо в холодном виде перед сном, - сказал он. - Сейчас нет аппетита, и это неудивительно. Сегодня меня еще ждет заседание совета.
- Тогда вышли его в Египет, - настаивала Иродиада. - Там он для нас будет не опасен. Освободи его и отправь в Египет. При этом условии я согласна на его освобождение.
- Ты странная женщина. Но это, конечно, то же самое, как если бы я просто сказал, что ты - женщина. Слишком быстро меняешь планы. Но я вижу тебя насквозь. Как только Иоанн шагнет за пределы тюрьмы, с ним может произойти - а может и не произойти - какой-нибудь несчастный случай. Это, конечно, лучше, чем казнь. Очень умно! Но недостаточно умно, не так ли, дорогая Саломея?
- Женский ум как раз у тебя, мой дорогой господин, - сказала Иродиада. - Я имею в виду женский ум, как его понимают мужчины. Ни о каких несчастных случаях - это твои слова - я не думала, а говорила лишь о том, как отделаться от этого человека с наименьшими хлопотами. Ты убедил меня, что убийство Иоанна было бы для тебя опасным. Так вышли его в Египет, и он для меня будет все равно как мертв.
- Когда Иоанн выйдет из темницы, чтобы покинуть мое царство, - произнес Ирод, - имей в виду, я не сказал "если", я сказал "когда", - он получит вооруженное сопровождение до самой границы. У меня ведь нет твоих одноглазых головорезов с характерным прищуром, у которых просто руки чешутся пустить в ход свои кинжалы. И еще одну вещь скажу тебе, любовь моя. Если, несмотря на все принятые мною меры предосторожности, Иоанну будет причинен какой-то вред - с этого момента и до моего дня рождения, - всю вину за это я возложу только на одного человека и, смертельно тоскуя, с великой скорбью в душе повелю, чтобы опустился топор палача. Сильно сказано, не правда ли, прелестная маленькая Саломея? А что ты подаришь мне на мой день рождения? Нет, нет, не говори, пусть это будет для меня приятной неожиданностью! Теперь же, мои дорогие женщины, я должен вас покинуть.
Варфоломей с Иаковом-меньшим (Иаковом Иоанна, которому вскоре суждено было стать Иаковом Иисуса) смогли донести свою весть до учителя только тогда, когда барабаны и трубы уже возвестили о дне рождения Ирода. Пророк, вымытый и одетый против воли (хотя иначе ему пришлось бы остаться абсолютно голым) в прекрасную тунику и плащ, из гардероба самого тетрарха, стоял, щурясь от света, у своей бывшей тюрьмы в плотном окружении стражников. В это время остальные стражники, раздавая пинки и удары, отгоняли возбужденную толпу. Иаков не оставался в долгу. Мало обращая внимание на уколы копий и удары мечей, наносимые плашмя, он крикнул:
- Иоанн! Учитель! Посмотри сюда! Мы здесь - Иаков и Варфоломей! - Иоанн обернулся в их сторону. - Послушай, учитель! Мы с ним виделись и говорили. Работа идет хорошо, твои пророчества начинают сбываться. Это известие и его благословение мы получили из его собственных уст.
- Скажите всем моим друзьям и последователям, - ответил Иоанн, - что теперь они могут идти к нему. Здесь моя работа закончена. Меня изгоняют из царства. Я ожидал смерти, но изгнание - та же смерть. Благослови вас Бог. - И стражники увели его.
Последователи Иисуса составляли уже децемвират - организацию, которая была слишком велика, чтобы обладать прежними свойствами свободной группы случайно собравшихся людей, и теперь с необходимостью должна была приобрести качества манипула, преданного своему командиру. Ученики, даже когда их было восемь, редко произносили слово "мессия" и не особенно задумывались над той настоятельной задачей, предсказанной Писанием и громогласно подтвержденной Иоанном, которая состояла в спасении Израиля от греха и создании святого Царства. Воодушевленные учением своего наставника, в котором главное внимание уделялось достаточности хлеба насущного и обличению зла, они тем не менее имели весьма смутное представление о своей будущей жизни. Им виделось, что отныне они будут скитаться по Галилее и помогать Иисусу проповедовать его новую философию тем толпам, которые они смогут собирать, а их собственная убежденность в истине понадобится лишь там, где еще не слыхали о способностях Иисуса как целителя. Нынешняя работа учеников сводилась скорее к сдерживанию толп людей, которые жаждали чудес и не очень-то заботились о том, чтобы платить Иисусу вниманием и прислушиваться к смыслу его учения. Но теперь, с приходом Варфоломея и Иакова-меньшего, ученики стали привыкать к мысли о более высокой цели. Иаков отличался грубоватой прямотой деревенского борца. Варфоломей был более тонким человеком и обладал высокой точностью мысли. Тем не менее существо их речей сводилось к одному и тому же: Израиль должен быть спасен, Иерусалим, хотя и крепкий орешек, поскольку его держат две железные руки - римские оккупанты и синедрион, рано или поздно будет занят, а Царство - не поэтическое словечко, подходящее для песенок Филиппа, но надвигающаяся реальность. Иисус был для них Мессия, Избранный, Помазанник, или Христос, если называть по-гречески, и все, что было сказано в книгах Исаии и других древних пророков, им будет исполнено, причем не через сорок или пятьдесят лет, а в течение ближайших месяцев - десяти, двадцати или тридцати. Симон, который однажды заявил, что все эти скитания, исцеления и проповеди не могут продолжаться долго, в своих предчувствиях оказался прав, хотя он и полагал тогда, что конец их деятельности положат фарисеи. Теперь же Симон знал, что фарисеи непременно будут сломлены, и победит их общественное мнение, которое выковывалось под воздействием нового учения. Римляне? В Писании о римлянах ничего не было сказано. Римляне, как говорил Варфоломей, это временное оккупационное войско - водоросли и обломки деревьев, проплывающие по великой реке жизни Израиля. Иудейская вера их не заботит. Работа Мессии прежде всего должна происходить в мире духа. Мир, где идет купля и продажа, где строятся дороги, ремонтируются улицы и охраняются переулки, где собираются подати, а людей судят за преступления, - это не мир Мессии.
Десять человек были группой посвященных, которых объединяла великая преданность друг другу. Но в этой группе оставалось место и для более частных проявлений дружбы. Так, Филиппа и Фаддея, наслаждавшихся соединением звуков голоса и флейты в приятную, тонкую гармонию, сближала любовь к музыке. Оба они, натуры мечтательные и деликатные, были склонны к искусству, но вовсе не к забою скота. Матфея и Симона, из которых один был когда-то жестоким мытарем, а другой жестоко страдал от поборов, роднило флегматичное смирение перед неизбежными несправедливостями жизни - эта сомнительная благодать часто нисходит на людей среднего возраста. Фому тянуло к Матфею и Симону, но, будучи человеком сварливым и придирчивым, он не стал настоящим другом ни тому, ни другому. Фоме было трудно угодить, и он отличался таким пессимизмом, что непременно остался бы недоволен, если бы дождь, который он, по цвету зари, предсказал на рассвете, к концу дня не пошел бы и не вымочил бы их насквозь. Может быть, это походило на шутку, но оба Иакова быстро стали друзьями. Обычно они находились рядом, что облегчало задачу обращаться к тому и другому по именам: фразы вроде "Я не тебя имел в виду, Иаков, а другого Иакова" почти не произносились. Варфоломей, несколько меланхоличный и задумчивый человек, в свободное время любил собирать травы, а затем проверять, не оказывают ли их случайно подобранные сочетания успокаивающего действия на его желудок, не отличавшийся крепостью, и (по просьбе Фомы) не снимают ли они боли в суставах, возникающие от сна под открытым небом и воздействия резкого, колючего ветерка в предрассветные часы. Варфоломей не был мастером разжигать костры, тогда как Андрей, более или менее добровольно взявший на себя заботы по приготовлению еды для своих товарищей, мог развести костер в мгновение ока (Иоанн помогал тем, что добывал кремни и щепки для растопки). Свои нехитрые блюда Варфоломей просто доводил до кипения, Андрею же, чтобы приготовить рыбу на вертеле или рыбу, запеченную в листьях, нужен был хороший огонь. Бывало, они ссорились, но продолжалось это недолго и случалось нечасто. Обедали они после захода солнца и ели обычно рыбу, зелень, маслины, смоквы и хлеб, запивая все это водой. На рассвете - кусок черствого хлеба и та же вода. Проводя почти весь день в пути, они для поддержания сил жевали плоды деревьев и кустарников, колосья, мясистые листья, и это отвлекало их от мыслей о еде. Иногда семья исцеленного мужчины, женщины или ребенка с радостью подносила им куски холодной баранины, хлеб, кувшины с вином. Гораздо реже их приглашали к столу, где еду подавали слуги.
Иоанн, громогласный (когда громкая речь не обижала ничьего слуха), но имевший довольно хрупкое телосложение и тонкие черты лица, был если и не ближайшим другом Иисуса, то, по крайней мере, его ближайшим спутником. В дороге он всегда держался к нему ближе, чем другие, стирал его одежду, преданно заботился о нем, когда тот бывал в унынии, успокаивал его в минуты гнева. Но Иисус, проявляя холодную беспристрастность, не выказывал к Иоанну какого-то особо благосклонного отношения. И все-таки однажды он несколько раз назвал во сне его имя - громко, словно терзаясь в муках. Его возглас разбудил спавшего рядом Иоанна и других, но только не Иакова-меньшего, который спал как убитый. Варфоломей в это время еще потягивал охлажденное варево для своего желудка, никак не желавшего примириться со съеденной на ужин ильной рыбой. Иоанн подошел к Иисусу и спросил:
- Учитель, что случилось? Иоанн рядом с тобой, учитель.
Иисус посмотрел на него так, словно никогда раньше не видел, потом глубоко вздохнул и произнес:
- Другой, другой Иоанн, не ты. Ложись спать. Я должен молиться.