ЧЕТВЕРТОЕ
Мария, мать Иисуса, остановилась в доме, где была всего одна комната с земляным полом, а вместо тюфяков - мешки, набитые соломой. Колодец был во дворе. В этом же доме еще раньше поселились Мария Магдалина, маленькая Саломея и двое благочестивых белошвеек. Так встретились две Марии, и младшая тогда много узнала о первых днях жизни Иисуса. Она услышала также и о великом чуде его появления на свет от непорочного зачатия. Саломея была не слишком поражена рассказом о том, что мы с вами могли бы определить как партеногенез, поскольку прежде она жила под опекой матери и мало что в своей жизни видела. Она была ограниченна и неразвита и с трудом могла отличить обычное от сверхъестественного. Ее тяготили вынужденное безделье и скука здешней жизни: в Иерусалиме все ее впечатления ограничивались тем, что происходило во дворе Храма, да проповедями о Новом Законе. К тому же остававшиеся у Марии Магдалины деньги были на исходе, а достойных способов заработать они не видели. Саломея, по своей детской наивности, как-то заикнулась о танцах в тавернах, но Мария Магдалина сразу же отвергла этот замысел. Она была так же наивна, как и Саломея, присутствие которой более всего встревожило мать Иисуса, поскольку случай, когда принцесса Галилеи, без разрешения и не сказав никому ни слова, покидает дворец, оставив свою мать и своего царственного приемного отца, наверняка имел важное государственное значение. Было удивительно, что слуги тетрарха Ирода или же люди из окружения самой царицы не разыскивали Саломею в Иерусалиме и что прокуратору Иудеи не были отправлены письма с просьбой помочь найти исчезнувшую принцессу. Но Мария Магдалина говорила:
- Не имеет особого значения, что думают ее родители. Бедное дитя вовлекли в постыдное и грешное дело и сделали ее причиной смерти великого пророка. Она правильно сделала, что оставила свою порочную мать и приемного отца, безумного и развратного, судя по тому, что я о нем слышала. Теперь она моя сестра, а поскольку ей нужна мать, ты, благословенная, поступила бы правильно, если бы отнеслась к ней, как к дочери.
Услышав это, мать Иисуса сказала со вздохом:
- С радостью. Но есть закон, и есть права настоящих матерей, пусть и порочных. И есть военная сила и сила людей, имеющих власть. Я предвижу большие неприятности.
- Неприятности будут всегда, - просто ответили Мария Магдалина. - И правда то, что женщинам, следующим за Иисусом, пора объединиться перед лицом грядущей беды и самим стать армией. Именно этому делу мы, те немногие, кто здесь находится, себя посвящаем, и наша первая обязанность - сделать так, чтобы эта армия росла. Может быть, у нас и будут неприятности, но разве мы не дочери Того, Кто Явился, и не храним в себе силу его духа?
Мать Иисуса согласно, но с печалью в глазах кивнула. Ее тревожили нехорошие предчувствия. Ей казалось, что проповедническая деятельность ее благословенного сына непременно приведет к судебными неприятностям. И она еще более утвердилась в своих опасениях, когда узнала, что Иисус пошел на ужин в дом какого-то римского центуриона по имени Секст и по дороге подвергался осмеянию и угрозам со стороны зелотов, которые провожали его криками: "Подхалим! Дружок врага! Римский еврей!" - и швыряли в него камни. Но на ужин Иисус все же явился, ел там римские блюда и цитировал римских поэтов. Назад он возвращался в сопровождении всех своих двенадцати учеников, которые ворчали по поводу его безрассудной смелости и его явного стремления довести дело до суда, хотя и были довольны тем, что он наконец отказался от проповедования в Храме. Иисус намеревался оставаться в Гефсиманском саду или в летнем домике со своими учениками, проповедуя им, молясь, ожидая какого-то таинственного события, которое он не называл, обронив однажды по этому поводу всего несколько слов - что-то вроде "когда меня заберут" или "когда меня убьют".
Это произошло незадолго до наступления Пасхи. В тот день во дворе Храма Иуда просил милостыню для бедных. К нему подошел Зара, который начал с того, что дал ему серебряную монету, и сказал:
- Ты должен пойти со мной. Грядут важные события. Твой человек сейчас вне опасности?
- Благодарение Богу, мой учитель в надежном месте. До Пасхи он проведет время в уединении. После Пасхи будут новые планы.
- Я разделяю твое чувство благодарности к Богу. А теперь пойдем ко мне. Там будет один очень важный человек, с которым тебе необходимо встретиться.
В доме Зары их ждал человек незаурядной внешности, одетый в серый плащ с откинутым назад капюшоном. Услыхав его имя, Иуда тотчас же опустился на колени и попросил благословения.
- Встань, сын мой. Ты не нуждаешься в моем благословении. Я слышал, ты живешь праведной жизнью. Полагаю, Зара, сначала мы могли бы выпить вина.
Принесли вино. В комнате, где отсутствовали какие-либо украшения, но было множество свитков, написанных на трех языках, Иуда, Каиафа и Зара расселись вокруг простого стола и начали беседу. Каиафа сказал:
- Я хотел бы больше узнать о его опасениях по поводу смерти. Расскажи нам об этом подробнее, сын мой.
- О сих вещах он говорит постоянно. О том, что будет отвергнут священниками Храма, фарисеями и саддукеями, зелотами, даже простыми людьми, которых он исцелил. - Иуда сделал небольшой глоток сухого фалернского и повторил: - О том, что будет отвергнут. О собственной смерти. Он все время говорит об этом.
- Свет в Израиле, - пробормотал Каиафа, - и свет этот погаснет. Разве он не знает, как в нем нуждаются?
- Я думаю, вы должны рассматривать все это с точки зрения того, что я назвал бы его одержимостью. Он говорит, что пророчества Писания должны быть исполнены. Что Сын Человеческий должен быть убит во искупление людских грехов.
Каиафа и Зара посмотрели друг на друга, и Зара кивнул.
- Козел отпущения, - произнес Каиафа. - Последний козел отпущения. Называет ли он себя Сыном Человеческим? Или, может быть, Сыном Бога?
- И тем и другим, - ответил Иуда. - Однако он говорит только о своем Небесном Отце и никогда о земном. К тому же, святой отец, есть пророчество о зачатии Девы.
- Так. То, что я скажу сейчас, ужасно, - заговорил Зара, обращаясь к Иуде. - И я надеюсь, что ты не станешь повторять мои слова за пределами этого дома. Ибо я говорю, что он должен быть избавлен от исполнения пророчеств. Пророчества исполниться не должны. Ибо, - Зара развел руками, - можем ли мы сомневаться, что он тот самый, кто послан, чтобы нести свет?
- Он говорит, что его скоро заберут, - произнес Каиафа, - что его… слово это застревает у меня в горле…
- Он то и дело говорит о врагах, - продолжал Иуда. - Говорит, что скоро произойдет что-то ужасное.
- Как мне представляется, есть только один выход, - сказал Каиафа. - Его необходимо передать в руки друзей. Я имею в виду тех, кто сможет надежно его защитить. Прости меня за мой намек на то, что ты и твои товарищи здесь бессильны. Может быть, вы сильны благодатью, но благодать не в состоянии бороться с камнями, мечами и виселицами.
- Скажи мне, святой отец, какой ты видишь выход? Как его передать? Что будут делать его… прости меня, новые друзья?
- Он должен быть переведен в место по-настоящему уединенное, - пояснил Зара. - Святой отец, я полагаю, имеет в виду его собственное поместье, расположенное в очень отдаленном безлюдном месте на севере Палестины. Там твоего учителя можно будет убедить, чтобы он оставил мысли о своей неминуемой близкой смерти и при содействии хранителей веры делал свою работу, а мы могли бы мягко и плавно придать Новому Закону официальный характер и заменить им Старый Закон. Израиль так долго этого ждал, так долго…
- Его надо переправить отсюда даже вопреки его воле, - добавил Каиафа. - Неприятно это звучит, неприятно, но можем ли мы думать сейчас о какой-то иной возможности, сын мой?
- Я не возражаю, но могу вас заверить, что многие из его учеников будут против, - предупредил Иуда.
- У нас есть своя собственная вооруженная охрана, - пояснил Зара. - Тебе, может быть, известно, что римские власти поначалу возражали против этого, но потом все же поняли обоснованность подобных мер. Храм должен быть защищен, а равно должны быть защищены и его служители, но мы не можем допустить, чтобы в эту священную охрану были включены мирские силы. Вооруженное сопровождение будет предназначено исключительно для обеспечения его безопасности, и я сам займусь этим делом. У него слишком много врагов.
- Возможно, злейший его враг - это он сам, - заметил Иуда.
Его собеседники сдержанно кивнули в знак согласия. Зара спросил:
- Где его можно найти?
- Мы остановились в Гефсимании. Дом огорожен высокими стенами, железные ворота. Предлагаю сделать это поздно ночью. Ворота я могу открыть.
- Прими нашу благодарность, - произнес Каиафа. - То есть благодарность всего Израиля от нашего имени.
- И я благодарен вам, - ответил Иуда. - Когда вы намерены прийти?
- Следовало бы… - и это действительно чрезвычайно важно - следовало бы сделать эту… э-э… спасительную работу после того, как все мы исполним священный обряд благодарения Господа за освобождение нашего народа из египетского рабства, - произнес Каиафа. - В ночь Юпитера, если пользоваться навязанным нам языческим календарем. И еще раз - будь благословен, сын мой.
Иисус и двенадцать его учеников устроили свою пасхальную трапезу в верхней комнате постоялого двора, находившегося в нескольких сотнях шагов от Гефсимании. Все необходимые приготовления к ужину заранее сделал Матфей, который, кроме того, был вынужден заплатить вперед. Пасхальный ужин состоял из зажаренного целиком ягненка, листьев цикория, неподнявшегося хлеба без закваски и кувшина вина - пищи, которую ели евреи, когда ангел смерти проходил по Египту: простая еда, приготовленная в спешке и приправленная горькими травами. Все ученики, кроме Иуды, ели с аппетитом, а Иисус к еде едва притронулся. Сидевший рядом Иоанн обратил на это внимание. Иисус ответил:
- Меня многое тревожит, Иоанн. Если выразиться точнее - нет спокойствия духа. - Затем, откашлявшись, он обратился ко всем присутствующим: - Слушайте меня все. На каждой ступени нашей миссии, всю жизнь каждым поступком своим я стремился исполнить пророчества Писания. Но пророчества должны иногда исполняться сами, независимо от моей воли. Теперь - и это более горько, чем горечь любой из трав этого пасхального ужина, - мы стоим перед исполнением пророчества, которое никоим образом не может быть отдалено. Ибо сказано: тот, "который ел хлеб мой, поднял на меня пяту". А потому говорю вам, что я должен быть предан, продан врагу. И сделает это один из вас.
Все сразу же перестали жевать и сидели, открыв рты, набитые хлебом. Кто-то, вздрогнув, расплескал вино. Кто-то поперхнулся, пораженный услышанным. Матфей так закашлялся, что Фома был вынужден похлопать его по спине.
- Я говорю вам: один и только один.
Ученики смущенно переглядывались. Петр сбивчиво заговорил:
- Я говорю за всех нас, учитель, когда говорю… ни один из нас не мог бы даже помыслить о том, чтобы, как ты сказал, предать тебя. Был однажды случай - уже много времени прошло, - когда был тот разговор. Это я начал его тогда, но все уже в прошлом, и с этим покончено. Ты хочешь сказать… что одного из нас должна обуять злоба… вопреки его собственной воле? Хочешь сказать, что дьявол вселится в кого-то из нас для того, чтобы пророчество Писания могло исполниться? Мне, если можно так сказать, уже начинает несколько надоедать все это дело с исполнением пророчеств, честное слово!
- Вы должны ожидать того, чему быть суждено, - ответил Иисус. - Ждать вам придется недолго.
Все начали бурно обсуждать сказанное. О еде уже никто не думал. Иоанн тихо сказал Иисусу:
- Я должен знать, кто это, я должен. Скажи мне, учитель, если любишь меня.
- Я не называю имени, - ответил Иисус. - Только ты будешь знать то, что я скажу сейчас, и я запрещаю тебе что-то предпринимать. Тот, кто опустит свой хлеб в блюдо с соусом одновременно со мной, тот и предаст меня.
Затем, перекрывая шум, он громко сказал:
- Ибо грядет Сын Человеческий - именно так сказано в Писании, - и горе тому, кто предаст Сына Человеческого. Но давайте подумаем о другом. Хотя это, в некотором смысле, продолжение разговора, ибо смерть Сына Человеческого должна быть последней из жертв, и принесена она будет ради искупления всех людских грехов. Теперь вы должны полностью понять смысл этой жертвы. Она необходима. Отец Небесный желает смерти Своего сына, который есть часть Его собственной сущности, чтобы заплатить этой божественной чистотой, которой грех противостоит. И не будет меньшей платы за грех. Так вы поймете истинную тяжесть греха, который оценивает Предвечный. И теперь об этой жертве будут помнить до скончания времен, как помнят о Пасхе. Но о ней следует не только помнить - она должна возобновляться, она должна ежедневно совершаться вновь, чтобы искупление людских грехов продолжалось. Ибо совершаемый человеком грех, телесный и духовный, грех, унаследованный им от Адама, ни в коем случае нельзя полностью искупите только через собственное покаяние человека. Как человек каждый день совершает грех, так же каждый день человека нужно спасать. А теперь я научу вас тому, как должна эта жертва возобновляться. Ее следует не просто помнить, но действительно совершать вновь. - Он взял оставшийся хлеб и сказал: - Я беру его и возношу благодарение Отцу нашему за этот благословенный дар. Я разламываю его и каждому даю часть его.
Он разломил хлеб на куски и передал хлебницу по кругу. Когда очередь дошла до Иакова-меньшего, тот, не удержав кусок в своих больших неловких руках, уронил его на пол. Он поднял хлеб и обтер его рукавом. Ученики озадаченно глядели на свой хлеб. Последующие слова Иисуса поразили их.
- Ешьте. Сие есть Тело Мое. Ешьте. - Некоторые замерли, не донеся хлеб до раскрытых ртов ("Всегда у него разные неожиданности!"). - Ешьте! - приказал Иисус, и они начали есть. - Сие есть Тело Мое. А вы - те, кто получает силу, которую я оставляю вам. Те же, кому вы эту силу передадите, должны будут делать то, что сейчас сделал я, и так должно быть каждый день, до скончания времен, чтобы искупились грехи человеческие. По вкусу и по виду это хлеб, но на самом деле, когда произносятся слова, это и мое тело, мое присутствие.
Последовала напряженная тишина. Было слышно, как в кувшине булькало вино, которое Иисус наливал в чашу.
- А теперь я беру эту чашу - благословенный дар Отца нашего - и передаю ее вам, чтобы каждый отпил из нее. Это имеет запах и вкус вина, оно такое же прозрачное и жидкое, как вино, но на самом деле сие есть Кровь Моя - Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Пейте!
И они пили, передавая чашу по кругу. Они пили робко, скорее, отпивали из нее, и, когда чаша дошла до последнего, вина в ней оставалось еще много.
- Допивай, Иоанн, - сказал Иисус, - ты последний. - Затем он продолжал: - Когда вы останетесь одни и будете исполнять свой долг, проповедуя учение, вы должны повелеть всем, кто верит в меня, принимать эту еду из Плоти и Крови Моей. Я сказал "одни", но вы никогда не останетесь в одиночестве, ибо я буду с вами. И буду не только в духе, но и в Плоти Моей и Крови - в двух этих освященных формах - до скончания времен. Каждый день меня будут приносить в жертву, и каждый день я буду возрождаться.
Затем Иисус устало откинулся на спинку стула. Фома заговорил в своей обычной грубоватой манере:
- Есть вещи во всем этом деле с плотью и кровью, если мне позволено будет так выразиться, которые я никак не пойму. Я не принимаю это смертельное дело всерьез, потому что ты не погибнешь, когда мы с тобой…
- Фома, Фома! - остановил его Петр.
- Ну хорошо, хорошо, "отойди от меня, сатана" и все такое. Забудем на минуту о смерти. Ты говоришь, что нужно есть твою плоть и пить твою кровь, а так делает только зверь, который убивает и съедает то, что убивает. Но мы ведь люди, а не звери, и мне не нравится то, что ты говоришь.
- Ты выказываешь свою обычную смелость, Фома. Позволь мне изложить это следующим образом. Жертва - это уничтожение. Когда ты ешь хлеб и пьешь вино, ты уничтожаешь их. Но, уничтожая их, ты приносишь пользу своему телу. Однако кусочек хлеба и капля вина - жертва за грехи рода человеческого недостаточная. Поэтому хлеб и вино должны быть превращены во что-то - в какое-то тело, которое не будет жертвой слишком малой. И еще одно. В такой форме - в виде хлеба и вина - я буду вместе с вами. Но буду не как парящий или всепроникающий дух, а как нечто твердое и текучее. Вы можете использовать хлеб и вино, только принимая их внутрь. - Он заговорил громче: - Достаточно легко, слишком легко - и вы поймете это - говорить о хлебе и вине как о простом напоминании, о знаке или символе. Но я действительно должен быть с людьми в этой форме. Простые вещи из нашей повседневной жизни - что может быть лучше?
Снова все замолчали, уже более спокойные, удовлетворенные сказанным. Фома повторял про себя: "Да, да, да". Иисус быстро спросил у Иуды:
- Ты доволен тем, как я это изложил, сын мой?
Иуда улыбнулся, а некоторые засмеялись, и все принялись за недоеденного жареного ягненка, который успел уже остыть. Здесь возник шутливый спор из-за того, кто должен обглодать кость. Петр любезно обратился к Иуде:
- Ты не доел свой хлеб. Когда он такой черствый, он, понятно, плохо идет. Вот так! - Выхватив у Иуды кусок хлеба, который тот держал кончиками пальцев, Петр опустил хлеб в соус в тот самый момент, когда то же сделал Иисус.
От неожиданности Иоанн громко вздохнул. Иисус взглядом предупредил его, чтобы он не подавал виду. А Петр добрыми глазами смотрел на Иуду, который доедал свой кусок.
- Вот так-то лучше, дружище, - сказал Петр. - Нам всем надо подкрепиться. А ты совсем отощал.
Иисус сказал Иоанну:
- Ты видишь? Видишь, Иоанн? Я становлюсь хлебом и вином - плодами земли, которая принадлежит Богу. Я становлюсь жертвой Нового Закона. Но не думай, что они - другие - убьют меня. Вы все причастны к убийству Сына Человеческого.
Снова наступила тишина. Теперь уже никто не жевал.
- И хотя я говорил только об одном, но все вы причастны к его предательству.
- Со мной такого не случится, - решительно заявил Петр. - Я пойду с тобой до конца. Если ты должен умереть, я…
- Нет! - закричал Иисус. - Ты - живой камень церкви. Ты - сообщества тех, которые следуют слову. И все же ты - человек, Петр. Ты грешен, как любой человек, и дух твой по-человечески немощен. Ты отречешься от меня, и сделаешь это с готовностью. Сам увидишь.
- Нет, нет! Этого не будет! Не будет страданий, про которые ты говоришь, не будет убийства! Нет, им не удастся сделать то, что они задумали! Клянусь, я не поступлю так! Я не отрекусь…
- Трижды, Петр. Ты отречешься трижды - прежде чем прокричит на рассвете первый петух. Запомни мои слова.
- Никогда! Никогда! Никогда… - Петр был потрясен.