* * *
Утром, проведя кошмарную ночь, она еле поднялась: голова трещала, болел желудок, ее продолжало лихорадить. Дочь уже уехала на занятия, а Феня отправилась в магазин. Приготовив себе жидкую овсяную кашу, Калерия через силу позавтракала и, взяв чашку с чаем, вышла в сад - подышать и подумать.
"Самым правильным сейчас будет - подождать, - решила она, - лучше и дальше не проявлять инициативы - пусть снова приползет сам…"
В том, что он приползет, она не сомневалась - он ведь понимает, что до конца еще ничего не решено, и эта неопределенность, при его слабом характере и сверхчувствительности, должна нервировать его. Залег, как в берлоге, не высовывает носа, интересно, насколько его хватит. Ну, ничего, ждать она умеет…
Он вышел только к вечеру. Ничего не подозревающая Феня привычно сидела в гостиной и, не отрываясь, смотрела телевизор. Увидев наконец появившегося необычно бледного и сгорбившегося главу семейства, она тут же засуетилась, задавая традиционные вопросы:
- Опять заработались, Сергей Петрович? Забыли о здоровье? Себя не бережете… А не пора ли накрывать на стол?
Калерия остановила ее, сказав, что обойдется без нее. Дочь еще не вернулась с занятий - последнее время она совсем отдалилась и раньше двенадцати домой не заявлялась. Подходящий момент все закончить, до ее прихода оставалось не более двух часов.
- Поужинай, сегодня у нас чудесный балык. Можно и рюмочку пропустить под такую рыбку.
Она поставила перед ним тарелку с ужином и налила рюмку водки. Он сделал все, что ему велели, - выпил, долго и безучастно жевал, а потом безжизненно сказал:
- Как я вынесу все это? Начнутся косые взгляды, расспросы…
- Ну и что? Мы же не в джунглях живем.
- А что же объяснять, если спросят?
"Все, он спекся, - подумала она, - теперь самое время начинать дожимать - не спеша, понемногу…"
Разливая по чашкам свежезаваренный чай, она решила сменить тональность и осторожно продолжила:
- Сейчас никому ничего не нужно объяснять. Нужно на время затаиться, никуда не выезжать. Подходить к телефону тебе вовсе незачем, трубку буду брать только я. Нужно запретить Фене кидаться к телефону, на сплетни ведь особого ума не надо, все тут же и поймет и где-нибудь наговорит лишнего.
- А слухи? Что делать с ними?
- А ничего и не надо делать… Конечно, они уже поползли, и думаю, ползут давно, с самого начала твоего завихрения, но тут уж ничего не попишешь - придется смириться. Ну и пусть их ползут… От кого мы зависим? Кому принадлежим? Только самим себе… Не стоит никому ничего объяснять, никого ни в чем переубеждать…
- Но что-то же нужно делать…
- Нужно, и мы уже начали…
- Что-то я не пойму…
- Прежде всего, запомни - когда обстоятельства против, нужно уметь не высовываться, а научиться держать паузу, вот мы и держим ее. В лицо ведь никто не осмелится ничего спросить, а за глаза пусть болтают что угодно. Мы же не многое знаем из того, что говорили о нас за нашей спиной раньше, так почему же нас должно волновать то, что будут говорить теперь?
- Потому что теперь для этого есть все основания…
- Глупости… Да хотя бы и так, ну и что из того? И вообще, много ли ты знаешь известных людей, которых не коснулись бы всевозможные сплетни и домыслы? Почему мы должны быть исключением? Уясни себе одну истину - если бы на твоем месте был печник дядя Вася или наш столяр Генрих, никто бы об этом никогда и не заговорил - при всех основаниях… И сейчас все будет зависеть от твоего внутреннего настроя и нашей общей выдержки.
- Легко сказать - держать паузу, а как это сделать?..
- Сделать не так уж и трудно. Все ведь примитивно просто и абсолютно понятно - чтобы пересуды не мешали жить, не нужно в них вникать, их следует полностью игнорировать.
- Представляю, как мне сейчас перемывают кости…
- Не представляй. Сам знаешь - со временем все забудется и появится новая волнующая тема… Помнишь, как трепали Доронину, академика Семенова, жену историка Сорокко, Галустяна? А кому они интересны сейчас? Не надо слишком убиваться и казнить себя, все это - временные трудности, мелкие неприятности… да и некому пенять - сам же и подвел себя под монастырь… Ладно, будем надеяться, что со временем и это пройдет, забудется… А тебе давно пора остановиться…
- Что ты имеешь в виду?
- Пора позабыть о флиртах и интрижках на стороне… зря думаешь, что перехитрил меня и тебе удалось скрыть все свои жалкие амуры с Матильдами, Риммами, Элен и прочими калифшами на час… Давно пора научиться из всего вовремя извлекать уроки.
Она внутренне напряглась, переходя к кульминации - ничто не выдало ее волнения, и ей удалось будничным тоном небрежно произнести:
- Думаю, лучшим выходом из всей этой пошлости будет короткий звонок и…
Он подскочил как ужаленный и не дал ей договорить:
- Пожалуйста, только не это, я не смогу звонить, говорить с ней, я не выдержу ее голоса, слез…
- Тогда… напиши письмо…
- Письмо?! О чем… что писать?
Трус, опять, как всегда, - любовь к себе пересиливает; не может напрячься и быстро все закончить, канючит и извивается… снова придется подтолкнуть.
- Напиши - в любой форме, но ясно дай понять, что к случившемуся - по вполне понятным причинам - ты не можешь иметь никакого отношения, и, кроме этого, четко разъясни, что продолжения не последует…
- Да не смогу я, - простонал он, опять впадая в прострацию.
- Сможешь. Если возникнут трудности в разъяснении вполне понятных причин, я помогу тебе. Или хочешь - продиктую весь текст? Я готова…
- Не надо… я сам…
- Да, именно так - напиши письмо… я могу его отправить… Встречаться с ними тебе совершенно бессмысленно, ведь наверняка они будут ходить в паре - чего доброго, еще и накинутся, там ведь всякое возможно…
* * *
Он не помнил, как оказался один. Все, что жена предлагала, являлось вполне реальным планом, по которому можно было как-то действовать, а не сидеть истуканом. Можно было действовать, отгоняя от себя все человеческое, но жить так было страшно, невыносимо… Он сжался в комок и, уткнувшись в колени, закрыл глаза. Как избавиться от внутренней боли, от ощущения полной катастрофы всей жизни?
Он еще не знал, что навсегда избавиться от боли воспоминаний не сможет, что тоска вместе с угрызениями совести войдет в его мысли, будет преследовать даже во сне, раздавит его… Не помогут ни постепенно собранные мудрые - свои и чужие - мысли, не утешит ни дочь, ни семья, ни работа, не спасет внушение, не поддержит лечение - все будет заведомо безнадежным. Свою боль и тоску он сможет лишь загнать вглубь, придавить, но не забыть, не умертвить, не вырвать их из себя - не получится, они расползутся, как метастазы, навсегда отравят, искромсают душу, разбудят бессонницу, приведут к утешительной бутылке, к депрессии…
Но это будет позже, а сейчас, утопая в своем одиноком ужасе, он пытался сосредоточиться на конкретном задании, которое следовало исполнить. Сидя над чистым листом бумаги, Загорский тупо и напряженно разглядывал его, ничего перед собой не видя…
Ему хотелось одного - забыться, хоть ненадолго затушить свою боль… любым способом… скорее - выпить…
В шкафу оставалась вторая бутылка Камю - первую он опустошил вчера. В безуспешной попытке распечатать спасительное средство задрожали руки, и от нетерпения он чуть было не выронил бутылку. Наконец, справившись с ней, он сделал несколько первых глотков прямо из горлышка - сразу стало немного легче. Через полчаса осталось не больше половины содержимого.
В голове прояснилось, появились какие-то мысли… Он должен отказаться от нее и от всего, что с ней связано. Нужно уничтожить эту свою зависимость, свой позор, свое несчастье… Сегодня же… нет, сейчас, сию минуту…
Но ведь у него еще есть возможность не быть последним подлецом - стоит лишь выскользнуть из жениных цепких рук и закрыть за собой дверь…
Закрыть - не трудно. А что дальше? А дальше будет именно то, что так образно обрисовала жена - вселенский позор, всеобщее осмеяние и полная собственная катастрофа… Нет, ничего из этой затеи не выйдет…
А как же она?! Если он затаится и подло и безжалостно закончит их отношения - перенесет ли она все одна? Как она выйдет из всего этого? Как сможет день за днем тянуть свою ношу? Ведь она так молода… Хотя, наверное, именно в этом ее сила, в молодости ведь все легче воспринимается и переживается… да еще и в ее красоте - этот дар ее обязательно вывезет, ей будет не так уж трудно устроить свою дальнейшую жизнь…
"Господи, прости меня и отпусти ей… Пусть она окажется сильнее меня и сможет пережить трудное время без больших страданий… Жена совершенно права… письмо…"
И, почти не понимая, что делает, он начал писать, строка за строкой, что-то лихорадочно вычеркивая, добавляя, переставляя местами…
К утру, покончив с бутылкой и с последними возможностями для отступления, он встал из-за стола и взял в руки исписанный, без подписи, лист… Пробежав глазами написанное, он с минуту помедлил, потом решительно дописал последнее слово: "Прости!"
Он совершенно не сомневался в том, что она правильно поймет его: последнее "Прости!" одновременно означало - "Прощай!".
В полном бессилии он прошел в библиотеку и положил лист на стол. Затем вернулся в кабинет, запер дверь изнутри и лег на диван. Пусть теперь жена решает, что с этим делать…
* * *
Спустившись утром и зайдя в библиотеку, Калерия увидела на столе исписанный лист без подписи и взяла его в руки. Это были стихи без названия.
Не расстаться мне с этой болью…
Чтоб забыть, что угодно отдам.
Только ужас я этот помню -
Ужас рвать себя пополам…Я и не был на райском облаке…
До сих пор еще снится мне.
Как по острой бритве, по проволоке
Через пропасть иду я к тебе…Что не должен - я это знаю,
И опасен сам переход.
Через грань я переступаю -
Начинается мой поход…А потом мой сон обрывается…
Спит мой дом, все вокруг во тьме.
Не могу от него избавиться.
Ведь Голгофа моя - во мне…И когда кошмар отступает.
Говорю я себе - терпи…
Пусть меня изнутри сжигает,
Сам взвалил этот крест - неси…
Прости!
"Очередной свежеиспеченный опус", - подумала она. Первое впечатление было - неприятие и раздражение. Немного поостыв, она поняла, что ничего другого из него больше не удастся выжать, поэтому, взяв чистый лист бумаги, автоматически, как сделала бы это раньше, перепечатала текст. Так, на всякий случай… Привычка бережно относиться ко всему, чем он занимается, и сейчас взяла верх - написанная его рукой страница нашла свое место в очередной пронумерованной папке, стоявшей на полке под названием "Романсы", - в нее она обычно складывала все его стихотворные порывы, которые как-то могли пригодиться в последующей работе…
"Привычка свыше нам дана, замена счастию она", - подумала Калерия. Вот уж точно - ни убавить, ни прибавить. Ее немного смутило это последнее "Прости", но, с другой стороны, с ним было понятнее, что это - конец. Она решительно допечатала последнее слово и с удовлетворением поставила точку.
Было раннее утро, и тишину дома нарушал лишь мирный храп, доносившийся из его кабинета.
"Выставить бы его ко всем чертям да посмотреть, как он повертится вокруг пеленок, попрыгает по очередям и узнает, что значит быть на побегушках у молоденькой, безмозглой дурочки", - с новым приливом раздражения подумалось ей.
Она еще раз пробежала глазами текст и с новым приливом раздражения отметила - и тут он верен себе: все смягчено, малодушно завуалировано.
"Не мог вразумительно написать что-нибудь однозначно-определенное, изложил в сумбурных стихах. Попробуй разберись, что за Голгофою и крестом стоит обыкновенный разрыв… Да к тому же, вместо того чтобы недвусмысленно отрицать факт отцовства, плачет о своих терзаниях - страдалец невинный, впору пожалеть…"
Ну, что ж, сойдет и это мычание… Теперь-то уж точно все получилось, ведь если вместо ужаса по поводу содеянного и угрызений совести сплошняком идет жалость к себе, значит, бояться нечего - никаких трагических финалов ждать не стоит… Но каков хитрец - поэтические образы, метафоры, все в общем смысле и никакой конкретики, попробуй догадайся - кто, кому и о чем. Остается надеяться, что филологическое образование пошло впрок, и до девицы как-нибудь дойдет, что продолжения не последует, что это - конец.
Она свернула лист и вложила его в конверт - стихи любительские, напечатаны на машинке, без подписи, пусть ее демонстрирует всем подряд, нет никаких доказательств, что их автор - он…
Да, покой нам только снится - а сколько еще придется жить в напряжении? А расслабляться она не имеет права. Хотя бы ради дочери, уж ее-то в первую очередь нужно оградить от кошмара, да и ради него самого - тоже, ведь совершенно понятно - уйди он из дома, ему навсегда пришлось бы покончить с творчеством, она знает, что ему без нее не справиться. Он ведь не имеет ни малейшего понятия о всей профессиональной кухне, да и давно успел забыть, что такое проблемы и нужда, он вообще не знает жизни, раздухарился и в помутнении рассудка не понял, во что ввязывается - максимум пять-шесть лет и девица полностью выпьет его, тридцатилетняя разница не просто смешна, она - опасна. И кроме нее, Калерии, ему никто не поможет… Но нет худа без добра - кажется, он наконец-то полностью осознает мысль о своем бессилии и, судя по всему, навсегда должен распрощаться с собственными инициативами - на всех фронтах….
Да и о себе иногда не мешает подумать, она ведь отдала ему лучшую пору своей жизни, поставила на него, ради него отказалась от личной карьеры и вполне реальной перспективы стать главным редактором "Факела"… Да что там журнал, забралась бы куда-нибудь и повыше: и амбиций доставало, и возможности были… И что же теперь - обычный житейский финиш: болячки и унылое прозябание жалкой, одинокой старухи, бессмысленно доживающей свой век, над несчастьями которой будет зубоскалить пол-Москвы? На дочь рассчитывать бесполезно, она и сейчас домой приходит только ночевать, давно оторвалась и живет своей жизнью… да это, в общем-то, естественно, и нечего тут обижаться - рано или поздно дети всегда уходят…
А он на какое-то время вполне еще и утешился бы, с молодой женой и младенцем… ему, как всегда, все сошло бы с рук, все простилось… Да, пожалуй, лет десять наверняка еще попрыгал бы, и - кто знает, может, удалось бы произвести на свет не только детишек, но и, вдохновившись, пойти дальше, вперед, раскрыться новой стороной, отточить скрытые грани?.. Заблистали же заново Давыдов, Щеголев, да тот же Долинский со своими новыми фрау, молодыми туповатыми гусынями, откуда что и взялось! Да зачем далеко ходить, четвертая жена Раевского на двадцать пять лет младше его, и - ничего, оба, кажется, вполне довольны жизнью, более того, именно роскошная Вероника ревнует его к хорошеньким актрисам, ей ли не знать, сама не раз присутствовала при сценах, которые та закатывала своему благоверному.
Нет уж, дудки, веселиться за свой счет она никому не позволит. Это - не для нее, и вообще, хватит сомнений, самоедства - они никуда не ведут, ведь есть хорошо продуманный план, который уже запущен, и пока все идет точно в соответствии с ним - самое трудное уже позади.
А с Портнягиным получилось славно, он хоть и спился, но профессионализм есть профессионализм, ход с фотографиями, большую часть которых он вполне талантливо смонтировал, - выше всяких похвал, лучше просто не бывает. Но вся эта история далась ей невероятными усилиями, сколько нервных клеток пришлось угробить…
Что ж, понемногу добрались и до финального акта, а там, с Божьей помощью, и до занавеса недалеко, но чтобы его опустить, требуется последнее усилие - закрыть глаза на все, что мешает, сжать зубы и терпеливо действовать - до конца.
* * *
Позавтракав и одевшись, она уехала в Москву, где сначала зашла к своему парикмахеру - никогда не помешает освежить стрижку и сделать маникюр. Потом пообедала в ресторане и долго бродила по магазинам, ничего не покупая, просто перебирая ненужные ей вещи.
Сегодня предстояло завершить эту написанную не ею, но четко завершающуюся по ее сценарию историю, и она тянула время, ожидая вечера - ее никто не должен видеть у этого дома. Когда стемнело, она вошла в подъезд и бросила конверт в почтовый ящик известной ей квартиры.
На следующее утро, когда он еще спал, раздался телефонный звонок - звонила разъяренная мать. После многочисленных попыток Калерии все же удалось прервать поток угроз и ругательств и довести до ее воспаленного сознания единственно доходчивый аргумент, который смог заставить фурию замолчать, - его бесплодие.
- Если потребуется история болезни, я могу прислать выписку. А вам советую не терять времени и поговорить со своей дочерью - попытайтесь все-таки вместе выяснить имя настоящего отца будущего ребенка…
- Ах ты старая стервь, что же ты несешь, тварь отпетая! Отец - твой муженек, потаскун и развратник Загорский… да спроси у него сама, кошелка драная, будьте вы трижды прокляты…
- Понимаю, матери нелегко узнавать такую правду о собственной дочери, но весь факультет знает о ее похождениях и всем известны имена мужчин, с которыми она имела отношения, она их никогда и не скрывала. Если угодно, могу зачитать весь список…
- Ничего мне зачитывать не надо, лоханка замшелая, сама грамотная, читать и без тебя умею! Да я вам обоим такое устрою!
- А вот этого делать не советую. Пока мы, в отличие от других, готовы помочь молодой женщине в непростой жизненной ситуации и поддержать ее материально, но это, конечно, при одном жестком и безоговорочном условии - вы не станете устраивать скандального спектакля. Обдумайте это предложение и позвоните нам. Разумеется, мы скупиться не будем. Вам все ясно?
Она говорила спокойно, немного отстранение, как бы за кадром… Она знала, что это действует гораздо эффективнее, чем эмоциональные всплески. Да и чем еще можно было остановить поток сознания подобного пошиба? Она интуитивно почувствовала психологию своей собеседницы: после последнего предложения - "скупиться не будем" - ее грязно-воинственный пыл прошел, как с "белых яблонь дым", и они тут же договорились о встрече. "Мы", понятно, было сказано намеренно - оно убедительно демонстрировало их совместную позицию.
Через три дня состоялась встреча с существом, как Калерия и подозревала, выглядевшим типично - без малейшей надежды на возможность внешнего и внутреннего изменения, сплошная вульгарность. Жаль, что ему не пришлось лицезреть этой гармонии - абсолютно полного слияния несуществующей формы и навсегда отсутствующего содержания. Об этой встрече никто не знал, да и сама Калерия предпочитала о ней больше никогда не вспоминать. За освобождение пришлось выложить немало, но здесь скупиться действительно было глупо - оно того стоило.