- Думаю, я сжигаю в день около пяти тысяч калорий. Наверное, столько же и в вашем знаменитом солодовом напитке.
Она улыбнулась.
- Эти порции я готовила сама. В них калорий меньше.
Я зачерпнул ложечкой и попробовал густую жидкость.
- И долго вы еще собираетесь жить в этом месте? - спросил я.
- Вообще-то, я живу не здесь, а в Пеншастине. Насчет сколько - пока не знаю. Может, год или два. Я жду.
- Чего именно?
Элли пожала плечами:
- Более выгодного предложения. А вы? Утром снова в путь?
- Собираюсь. Как называется ближайший город?
- Ливенуорт. До него около двадцати миль. Вы когда-нибудь там бывали?
- Нет.
- Он бы вам запомнился. Настоящая приманка для туристов.
- А что за приманка?
- Раньше Ливенуорт был городом сплавщиков леса. А затем лесосплав стал затухать, лесопилки закрылись. Город почти умирал. И тогда кому-то пришла спасительная идея превратить его в баварскую деревушку.
- Во что?
- В баварскую деревушку. Кусочек Германии в центре штата Вашингтон. И попробуйте доказать, что это не так. Говорят, у них самый крупный Октоберфест после Мюнхена. Жаль, что вы пропустили эти торжества.
- Не рассчитал время, - произнес я, радуясь, что этот праздник миновал.
- Во всяком случае, Ливенуорт действительно выжил. Теперь туда ездят миллионы туристов. Действительно маленький уголок Германии. Все, как игрушечное. А самая главная достопримечательность - Музей щелкунчиков. Их там пять тысяч, и вы не найдете двух одинаковых.
- Надо будет туда заглянуть, - сказал я, понимая, что меня вряд ли потянет разглядывать фигурки щелкунчиков.
- Вам понравится, - весело заверила Элли. - Как это не иронично, но ведь если бы с городом не приключилась беда, Ливенуорт не стал бы кусочком Германии. Был бы обычным городишком, похожим на тысячи других. Это доказывает, что плохие события на самом деле не являются совсем уж плохими. - Она зачерпнула новую порцию напитка. - Наверное, вы очень устали от ходьбы.
- Не то чтобы сильно, но устал. Идти через Стивенс-пасс, когда там снег, нелегко.
- Разумеется. А как ваши ноги?
- Побаливают.
- Давайте, я вам помогу.
Элли взяла меня за руку и повела к дивану.
- Садитесь, - велела она.
Я послушно сел. Элли уселась по-турецки на полу и стала развязывать шнурки моих ботинок.
- Вы уверены, что это поможет? - спросил я.
- Да. Если, конечно, вы не станете убеждать себя в обратном.
- Не буду.
Элли сняла с меня ботинки и принялась осторожно разминать ступни и икры ног.
- Скажите, если я мну очень сильно или, наоборот, слабо.
- Меня все устраивает.
Некоторое время мы сидели молча. Я даже не представлял, сколько облегчения способен принести ногам такой нехитрый массаж. Я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
- Расскажите о себе, - попросила Элли.
- Я уже рассказывал.
- Вы рассказывали о себе прежнем. Никто не проходит через подобные испытания, не изменившись.
Я открыл глаза.
- А что вы хотите узнать?
- Правду. Например, чем вы собираетесь заняться, когда придете в Ки-Уэст?
- Не знаю. Может, войду в море.
- Не делайте этого.
- Что еще вы бы хотели узнать? - спросил я.
Она помолчала.
- Вы верите в Бога?
- Сложный вопрос.
- И у вас совсем нет ответа?
- Я очень сильно сердит на Бога за то, что Он не вмешался.
- Вините Его в том, что с вами произошло?
- Наверное. Мне так кажется.
Она нахмурилась. Видимо, мои слова ей не понравились.
- Простите, Элли. Я не хотел вас обижать.
- Вы и не обидели. Я просто подумала: почему мы виним Бога за все, кроме того, что нам кажется добром? Разве вы обвиняли Его, что он дал вам замечательную женщину? Размышляли, сколько людей за всю жизнь не испытали даже крупицы такой любви?
Я опустил голову.
- Конечно, вы имеете право сердиться. Жизнь сурова.
По ее тону чувствовалось, что она знает, о чем говорит, и что говорит далеко не все. Я вспомнил о ее шрамах на правом запястье.
- Элли, мне тоже хочется спросить вас кое о чем. Откуда у вас шрамы на правой руке?
Она перестала массировать мои ноги. Некоторое время она глядела в пол, а когда подняла глаза, в них я увидел решимость и силу.
- Это подтверждение моих слов о суровости жизни… У отчима был нездоровый интерес ко мне. В семь лет он начал ко мне приставать, и так продолжалось до двенадцати. Я взрослела, и его извращенный сексуальный интерес усиливался. Однажды мне стало совсем невмоготу, и я решила вскрыть себе вены. Это тоже надо уметь делать. У меня не получилось. Я потеряла много крови. Может, я бы и умерла, если бы не соседская девочка. Она позвонила в службу спасения.
- Вы попали в больницу?
- Да. Там со мной возилась социальный работник. Я отмалчивалась, но ей все-таки удалось вытянуть из меня, почему я вздумала резать вены. Отчима судили и дали семь лет тюрьмы. Мать во всем обвинила меня. Обзывала малолетней шлюхой и утверждала, будто я сама соблазнила отчима. Потом она заявила, что у нее больше нет дочери, и выгнала меня из дома. В тринадцать лет я впервые попала в приют. В пятнадцать я убежала из шестого по счету приюта вместе со своим парнем. Ему было девятнадцать. Очень скоро я ему надоела, и он бросил меня.
Почти год я прожила на улицах Далласа. Меня поймали в крупном супермаркете, где я подворовывала еду, и направили в окружной центр содержания несовершеннолетних правонарушителей. Там я встретила Лею.
- Тоже несовершеннолетнюю правонарушительницу?
- Нет. Она была старше меня. Работала волонтером. Лея стала мне подругой и наставницей. Когда я освобождалась, она пригласила меня к себе жить. Мне хотелось поскорее убраться из Далласа. Я сказала, что поживу у нее не более недели. Но она была настолько добра ко мне, что я добавляла одну неделю за другой.
Чувствовалось, Элли было приятно вспоминать о дружбе с Леей. Она улыбалась.
- Я прожила у нее целых пять лет. Потом уехала учиться в колледж.
Она завернула рукав и показала мне шрамы.
- Странно, но сейчас я испытываю к этим шрамам благодарность. Они мне постоянно напоминают…
- О чем?
- О необходимости жить, - ответила девушка, глядя мне в глаза.
Я задумался над ее словами.
- Когда Маккейл умерла, я едва не покончил с собой. Высыпал на ладонь горсть таблеток и уже готовился проглотить их.
- И что вас остановило?
- Голос.
Мне было неловко рассказывать об этом, но в ее взгляде не было ни капли скептицизма.
- Что вам сказал тот голос?
- Что я не вправе обрывать свою жизнь. А Маккейл перед смертью взяла с меня обещание жить дальше.
Элли кивнула.
- Думаю, нам всем приходится делать подобный выбор. В ресторане я каждый день вижу мертвых людей.
- Каких?
- Тех, кто перестал бороться за жизнь. А ведь этого смерть от нас и добивается - перестать бороться за жизнь.
Может, и я показался Элли одним из таких ходячих мертвецов?
- Самый важный признак жизни - это рост. А рост сопряжен с болью. Значит, выбирая жизнь, мы одновременно принимаем боль. Некоторые люди всеми силами стремятся избежать боли и ради этого готовы отказаться от жизни. Они раньше времени хоронят свои сердца или травят их наркотиками и алкоголем, пока сердца не превратятся в кусочки льда или камень. И только в конце эти люди убеждаются, что бегство от боли еще болезненнее, чем ее принятие.
Я смотрел на эту хрупкую девушку с рассуждениями философа.
- Вы правы, Элли. Но не знаю, смогу ли я жить без своей Маккейл. Вместе с ней умерла и часть меня.
- Я понимаю вас. Но ваша жена не ушла совсем. Она по-прежнему остается частью вас. Какой именно - зависит от вашего выбора. Она может быть источником радости и благодарности. Или фонтаном горечи и боли. Все целиком зависит от вас.
Мне и в голову не приходило, что я способен сделать память о жене источником страданий.
- Вам нужно решиться и посмотреть сквозь боль.
- То есть?
- Лея мне говорила: мы находим именно то, что искали. В этом состоит величайший секрет жизни. Не какие-то силы, а мы сами решаем, направить ли свою жизнь на добро или на зло, сделать ее красивой или уродливой.
Я задумался над ее словами.
- Лея рассказала мне историю. Одна газета решила устроить эксперимент. Город не помню, но это и неважно. Человек спустился в метро и стал играть на скрипке. Был час пик. Мимо него спешили тысячи людей. А он играл. Редко кто бросал ему деньги. Большинство даже не поворачивали головы и проходили мимо. Потом он закончил играть, убрал скрипку в футляр и ушел.
- И кто же это был? - спросил я, впервые слыша про такой эксперимент.
- Один из величайших скрипачей мира - Джошуа Белл. Билеты на его концерты в Карнеги-Холле распродаются заранее. Самый дешевый стоит сто долларов. Пьеса, которую он играл, - одна из красивейших и сложнейших произведений для скрипки. К тому же он играл на скрипке Страдивари стоимостью в два миллиона долларов… Мне очень нравится эта история. В ней - все жизненные принципы Леи.
- Наверное, ваша подруга остановилась бы и дослушала до конца, - предположил я.
- Не сомневаюсь. Накануне моего отъезда она сказала: "Элли, в мире хватает тех, кто перестал искать красоту. А потом они еще и удивляются, почему все в их жизни складывается отвратительно. Не будь одной из них. Способность воспринимать красоту дана Богом. Особенно способность видеть красоту в других людях. Ищи ее в каждом, кто тебе встретится, и ты ее найдешь. Каждый несет в себе искорку божественности. И каждый, кого мы встречаем, способен нам что-то передать".
Мне почему-то вспомнился Уилл - безрукий и бездомный бородач, толковавший мне что-то об "учительской книге".
- Наверное, вы до сих пор переписываетесь или перезваниваетесь с Леей, - произнес я.
- Нет. Лея покинула этот мир. Она умерла от рака, когда я училась на первом курсе. - В ее глазах блеснули слезы. - К счастью, в последние минуты ее жизни я находилась рядом.
Элли опустила голову, вытерла слезы и продолжила:
- За день до смерти Леи я сидела возле ее постели. Она протянула руку, потрепала меня по щеке и сказала: "Когда тебя привезли к нам после кражи в супермаркете, члены суда видели в тебе еще одну проблемную девчонку. А я увидела тебя иной. Способной на большее. И не ошиблась".
- Она умирала в сознании?
- Да. А в тот вечер она мне сказала еще вот что: "Всегда помни, Элли: Бог не просто так приводит к нам людей. Только помогая другим, мы можем спасти себя".
- Потому вы утром и спросили меня, как я себя чувствую?
- Я поняла: вы - один из тех, кто послан мне на жизненном пути.
- Я очень рад, - признался я.
Элли сильно стиснула мою ногу.
- Пожалуй, вам пора спать, - сказала она.
У меня в голове еще звенели слова Элли. Мне не хотелось ее отпускать.
- Вы завтра работаете?
- Нет. Я обещала подруге помочь ей с покраской гостиной.
Я встал, взял Элли за руку и помог подняться. Мы дошли до двери и некоторое время молча смотрели друг на друга.
- Спасибо вам, Элли. И за массаж, и за пищу для тела, и за пищу для размышлений…
- Надеюсь, вам помогло.
Она обняла меня. Когда мы расставались, она произнесла:
- Дадите мне знать, когда доберетесь до Ки-Уэста?
- Конечно. Как мне вас найти?
- Через "Facebook". Эллисон Линетт Уокер.
- Значит, ваша фамилия - Уокер?
- Она бы лучше подошла вам, - улыбнулась Элли.
- Обещаю прислать вам песка с океанского побережья.
- Буду очень рада.
Она вышла на крыльцо.
- Элли! - окликнул я.
Она повернулась.
- Спасибо вам.
Элли поцеловала меня в щеку.
- Легкой вам дороги.
И она растворилась в темноте.
ГЛАВА 28
"Мы не знаем, о чем написано в книге, пока не раскроем ее. Сегодня мне встретилась просто удивительная женщина".
Из дневника Алана Кристофферсона
Проснувшись утром, я не торопился вставать. Лежал и думал. Впервые за многие дни на меня не давил груз горя. Что-то во мне изменилось, причем сильно. Я начал ощущать надежду. А может, я снова (пусть только частично) почувствовал Маккейл. Настоящую Маккейл, а не тот призрак, что я соткал из горя.
Я встал, принял душ и собрал вещи. Все, что я вчера стирал, высохло, не считая двух пар самых толстых носков. Времени досушивать их у меня не было, и я запихнул их в рюкзак.
Я запер бунгало и направился в ресторан, надеясь все-таки увидеть там Элли. Меня встретила другая официантка. Я вернул ей ключ от бунгало и заказал себе завтрак: блины с банановым сиропом и фирменный омлет с ветчиной, луком, помидорами и зеленым перцем. Сверху это произведение кулинарного искусства украшали сыр чеддер и сметана.
В половине девятого я двинулся дальше. Дорога по-прежнему тянулась под уклон. Рядом неспешно текла река Виначи. Я шел в том же направлении и тоже довольно неспешно.
Я шел весь день. В закусочной, встретившейся мне по пути, я съел яблоко, банан и пару оладий. Узнал, что в Ливенуорте есть неплохой супермаркет.
Элли очень точно обрисовала мне Ливенуорт. Городок выглядел так, будто его аккуратно вырезали и перенесли из Альп в центральную часть округа Челан. Главная улица встретила меня остатками Октоберфеста - декоративными снежинками, свисавшими со старомодных фонарных столбов (наверное, такие столбы были когда-то в немецких городах). Я ничуть не удивился, насчитав в этом туристском раю не менее дюжины гостиниц. Выбрал ту, что подешевле, - "Рыцарский постоялый двор".
Естественно, мне захотелось отведать немецкой еды. Я быстро нашел подходящий ресторан, где заказал самую что ни на есть немецкую пищу: шницель по-венски, печеночный паштет, квашеную капусту и клецки по-швабски с "егерской" подливой.
Однажды мы с Маккейл решили сходить в немецкий ресторан. Там она чувствовала себя, словно больной диабетом на шоколадной фабрике. Маккейл тщетно пыталась найти в меню что-нибудь помимо громадных хот-догов. Закончилось тем, что я повел ее в ближайший "Макдоналдс".
Вспоминая тот случай, я рассмеялся. Надо же, впервые от мыслей о жене у меня не перехватило горло и не сжалось все внутри.
ГЛАВА 29
"Ночь я провел в Ливенуорте - игрушечном баварском городке, перенесенном в штат Вашингтон. Я съел настоящий немецкий обед, который, как мне кажется, ближайшие две недели будет путешествовать в моем желудке. У немцев есть поговорка: "Ради хорошего обеда можно и на виселицу пойти". Не знаю, находились ли такие любители, но в том, что съеденная пища будет теперь "висеть" у меня внутри, я не сомневаюсь".
Из дневника Алана Кристофферсона
Я проснулся очень рано. Принял душ, оделся и прошел в находящееся напротив "Бистро эспрессо", где заказал легкий завтрак: чашку кофе и булочку с сыром. Судя по ощущениям, мой желудок все еще переваривал вчерашний обильный обед.
Позавтракав, я навестил местный банк. Сам банк, естественно, был закрыт, но уличный банкомат работал. Я засунул туда кредитную карточку и проверил баланс. Оказалось, у меня на счету 28797 долларов. Когда я уходил из Бельвью, там было меньше тысячи. Фалина даром времени не теряла. "Я люблю эту женщину", - думал я.
Вернувшись в номер, я собрал вещи, расплатился и покинул "Рыцарский постоялый двор". В нескольких кварталах от него находился супермаркет сети "Фуд лайон". Там я пополнил запас продуктов (включая и пачку бисквитов), после чего распрощался с Ливенуортом.
Прошагав около часа, я добрался до Пешастина - крохотного городишки, где жила Элли. Все утро я вспоминал наш разговор. Мне было приятно ощущать, что Элли где-то поблизости. Еще через два часа я оказался в Кашмире, раздумывая над тем, кому могла прийти в голову мысль дать этому городу индийское название. Меня поразило обилие садов. Я представил, как красиво здесь весной. Сейчас деревья чернели голыми ветвями, к которым было привязано множество серебристых ленточек. На полях стояли ветрогенераторы.
Вскоре я увидел склад с большим логотипом фирмы "Три-топ". В свое время мы пытались сотрудничать с ними, но успеха не достигли. Причину нашей неудачи я уже забыл. Повсюду мне попадались плакаты с изображением яблок, абрикосов, вишен и груш. Я миновал десяток пустых придорожных лотков. Чувствовалось, в сезон урожая здесь кипела жизнь.
На выходе из Кашмира я пристроился на пятачке пожухлой травы - дать отдых ногам и перекусить кукурузными лепешками, купленными в ливенуортском супермаркете.
Ландшафт заметно изменился. Дорога тянулась среди равнин. Леса исчезли. Конечно, идти по ровной дороге гораздо проще, чем подниматься в гору. И все же я бы предпочел горы. Горные леса навевали спокойствие и давали ощущение безопасности.
Я по-прежнему двигался параллельно реке Виначи. Глядя на ее поблескивающие воды, я сделал очередной краткий привал. Достал французский хлебец и швейцарским армейским ножом намазал на него арахисовое масло. Центр одноименного города находился далеко от шоссе, и делать крюк мне не хотелось. Я стремился как можно быстрее достигнуть Спокана. Ночь я провел в яблочном саду, под звездами.
ГЛАВА 30
"Сегодня был долгий переход, в основном мимо садов. Ландшафт полностью изменился. Сплошные равнины, словно природа здесь прошлась по земле своей скалкой.
По пути останавливался, чтобы помочь женщине, у которой сломалась машина".
Из дневника Алана Кристофферсона
Ночью пошел дождь. Около трех часов ночи быстро поставил палатку, в чем я уже поднаторел. К утру дождь прекратился, но земля успела промокнуть. Когда я покидал место своего ночлега, мои ботинки были испачканы грязью.
Возле поселка с громким названием Орондо-Сити (по-видимому, в расчете на будущий рост) дорога разветвлялась. Я двинулся по восточной развилке, в сторону Уотервилла и Спокана. Образно говоря, я сейчас находился в районе "пряжки" фруктового пояса штата Вашингтон. Изменился не только ландшафт, но и быт местных жителей. Большинство магазинных вывесок было на испанском языке.
Невдалеке от развилки располагалась автозаправка. Я зашел в их закусочную и взял порцию яичного бисквита с колбасой. Среди посетителей я был единственным не говорящим по-испански.
Словно подслушав, что я устал брести среди равнин, природа вновь повела меня в горы. Справа тянулось глубокое ущелье. Пешеходная полоса заметно сузилась. Шоссе было темным и мокрым. Почти каждая машина обдавала меня брызгами. Крутизна подъема напомнила мне путь к Стивенс-пассу. Но с тех пор сил во мне прибавилось. Теперь я шел в гору, почти не замедляя шага.