***
Спустя два дня после выписки из МНЛ Дельский почувствовал недомогание. Головные боли, случайные гости непьющего и некурящего доктора, оплатили долгосрочную аренду, став явлением обыденным и каждодневным.
Четко следуя предписаниям старших товарищей Семен Андреевич выпивал утром две синие таблетки, в обед добавлял к синим одну зеленую, а вечером приправлял парой коричневых и белых.
Несмотря на плохое состояние работал он много больше обычного. Недомогания усиливались, но доктор Дельский был стоек, как матрос крейсера "Варяг".
– Все ради науки! – как заклинание повторял Семен Андреевич и бежал в туалет, дабы облегчить желудок.
Через три недели он примирился с болью. Интенсивность работы увеличилась в разы. Завороженный новыми способностями Семен Андреевич ПОНИМАЛ раннее сокрытое, проникал в самое ядро проблемы. За месяц он сделал больше, чем за годы прошлой жизни.
"Я другой. Превращаюсь в другого. В… гения!"
Семен Андреевич пробовал знакомое слово, применял его к себе. Вкус доктору нравился.
Вопрос денежных знаков, никогда особо его не волновавший, решился окончательно. Ежемесячно, в один и тот же день тонкоусый Валентин приносил пухлый конверт с наличными.
Семен Андреевич пробовал отказаться, но Снежницын убедил:
– Буржуйский грант! – сказал он. – Тратьте, у них этого добра навалом!
Дельский поверил. Купил дорогой костюм чистой шерсти, нейтральный галстук и новую зубную щетку. Пах он теперь французом Пьером Карденовым.
Скорее всего аромат Франции и выдал его бывшей жене.
– Ты в порядке, Дельский? – спросила Маргарита Ульяновна строго, став карикатурно похожей на главного бухгалтера.
– Да, – ответил он.
– Точно?
– Да.
– Не врешь?
– Не вру, – ответил Семен Андреевич и неожиданно для самого себя добавил. – Ты больше не приходи, Рита. Я устал от твоей жалости.
Бывшие супруги молчали. Он помог женщине надеть пальто, с затаенной радостью заметив слезы в уголках немолодых уже глаз.
Больше Маргарита Ульяновна не приходила. Через три дня в квартиру Дельского переехала Лидочка. Тридцати пяти лет, коллега. Тоненькая, как осинка, бледненькая и большеглазая. Семен Андреевич не понимал, каким образом согласился на переезд, но не противился. Ему было приятно, когда зеленый взгляд молодой женщины восторженно наблюдал докторскую работу. Лидочкины пирожки с капустой были пышными и вкусными, присутствие тихим, а поцелуи робкими. Дельского это устраивало.
***
Прошел год и восемь месяцев.
В течение этого времени Дельский добился многого. Он чувствовал себя всемогущим. Уже не пробовал свою гениальность, а ел ее полными горстями. Казалось, что нет во вселенной тайн, способных укрыться от пытливого ученого ума. Обновленного ученого ума, зараженного паразитами.
Семен Андреевич чувствовал в голове жизнь колонии. Почти видел, как микроскопические лапки перебирают клетки мозга. Строят, конструируют, модифицируют. Иногда Дельский садился на диван и фантазировал. Он представлял их мир, это огромное сообщество крошечных демиургов, живых мыслительных моторчиков. Императору колонии он дал имя Наполеон.
"Я знаю, что ты попытаешься меня убить, – говорил Семен Андреевич императору и грозил пальцем. – Но я не дамся, не дамся…"
Однажды ему ответили. Голову прошил болезненный спазм, дернул лицевые нервы. Наполеон принял вызов.
***
"Теория расчерченных сингулярностей", пришедшая Дельскому на ум под струями утреннего душа, была готова. Семен Андреевич очень гордился собой. Но докторская гордость достигла предела, когда тонкоусый адъютант Валентин принес вечером новый конверт.
О, что это был за конверт! Не тот, денежный, с запахом банков и клерков. От розоватой бумаги исходил аромат знаний и моря, аромат университетов и пыльных библиотек!
"Уважаемый, доктор Дельский! – гласил заголовок. – Вы номинированы на премию Фреда Кавли…"
Семен Андреевич не дочитал. Столь часто приближавшийся обморок, наконец-то зашел к доктору в гости.
***
Париж встретил Дельского улыбками, солнцем и запахом круасанов. Город любовников и романтиков в этом году принимал, раскрывал объятия международной неврологической премии имени Фреда Кавли.
Огромный зал отеля "Парк-Хаятт". Свет хрустальных люстр, фраки, высокие прически, умные лица… У Семена Андреевича кружилась голова. Звучали ноктюрны Шопена и вальсы Шуберта. Бокал игристого вина. Рукопожатия. Взгляды. Прикосновения.
"Ты на родине, Наполеон, – мысленно обратился Дельский к императору. – Надеюсь, нас ждет триумф!"
Наполеон не отреагировал.
Имена претендентов были засекречены до самого последнего момента, что придавало научной премии пикантную остроту.
Ведущие церемонии, молодые французы. Мужчина и женщина. Добрые глаза. Красота. Улыбки. И вдруг Семен Андреевич почуял неладное.
Ожил Наполеон. Императорский приказ, грубый и хлесткий, рванул черепную коробку. Боль сдавила виски. Дельский пошатнулся, облокотился на колонну. Игристое вино попросилось наружу.
– Уважаемые дамы и господа…
– Премия Кавли…
– Выдающийся вклад…
– Неврология…
Обрывки фраз, бессмысленные и бессистемные, пафосные, но пустые ускользали от сознания Дельского. Сверло недоверия буравило мозг.
"Это сон, – подумал Семен Андреевич и зажмурился, – Я ущипну себя и проснусь. Прямо сейчас…"
Щипанье не помогло. Дельский открыл глаза.
На сцену под оглушительные аплодисменты мировой неврологической элиты поднимался академик Снежницын.
– Поздравляю, месье Снежницын! – протянул руку ведущий.
Карл Робертович ответил рукопожатием, принял поцелуй юной красавицы-ведущей и букет тигровых лилий.
Академик улыбался. И столько торжества, неприкрытого превосходства было в этой улыбке, что Семена Андреевича согнуло пополам.
Догадка, невероятная в мерзости своей, вильнула хвостиком. Семен Андреевич не успел ее поймать.
– Мадам и месье! – бас академика рванулся к вершинам зала. – Благодарю за то, что вы по достоинству оценили масштаб титанического труда! Верю, что наши милые "Анти-паразиты" перевернут жизнь многих и многих достойных людей…
"Анти-паразиты – эхом отозвалось в голове Дельского, – Анти-паразиты"
– Что есть мысли? – поза академика Снежницына вызывала восторг собравшихся, – Мысли – строители нашего мира. Мысли невидимы, но что если не они позволяют человеку добиваться поставленных целей?! Что если не мысль, тот маяк в бушующем океане хаоса?! Но мысли это палка о двух концах. Они могут вознести вас к сердцу звезд, но способны превратить сердца ваши в камень!
"Сердце камня", – повторил Семен Андреевич и его наконец вырвало. Никто не обратил внимания на докторский конфуз. Бас Снежницына держал гостей церемонии за горло крепче гуннского аркана.
– Мы назвали наш проект "Анти-паразиты". Это препарат, лекарство от дурных мыслей, способствующее мутации мыслей негативных, их трансформации в мысли со знаком плюс. Мы сжульничали. Обманули внушаемого, убедив его в поддержке, помощи в мыслительной деятельности со стороны колонии паразитов. Паразитов, поселенных в мозг. Почти два года он пребывал в уверенности, что обитатели колонии способствуют активизации его мыслительной деятельности. И это происходило, но не из-за мнимых микроскопических помощников, а посредствам собственных ресурсов объекта! Его собственные мысли – правильные и рациональны, настроенные на созидание и творческую деятельность…
Дальше Семен Андреевич не слушал. Животный крик, готовый рвануться наружу, комом застрял в горле.
"Обманули! Использовали, как блохастую мартышку!"
– Результат превзошел самые смелые ожидания! – академик Снежницын пробежал взглядом по залу, – Прошу вас, Семен Андреевич, присоединитесь ко мне. Разделите момент торжества, ведь без вашего участия не видать нам успеха!
Вновь раздались аплодисменты, переросли в овации. Доктор Дельский на негнущихся ногах шел по сцене, чувствуя себя пингвином в черном фраке на смотре клоунов.
– Простите, Семен Андреевич, – сказал Снежницын тихо и протянул руку. – Вы не в обиде?
Семен Андреевич попытался улыбнуться, но вышло кисло.
"Почему я?! – хотелось закричать Дельскому, но он сдержался. Пожал протянутую руку.
– Еще раз извините, милейший доктор, – повторил Карл Робертович, – Извините за наш маленький… эксперимент. Но ведь вы понимаете…
В голосе академика не было раскаяния.
– Да уж, что уж, – перебил Дельский. – Это же ради науки, ради… человечества.
***
Он уже покинул зал "Парк-Хаятта", когда поставленный голос ведущего объявил имя победителя в категории "Прорыв". Его имя.
***
Семен Андреевич брел по осенним парижским улицам. Солнце спряталось за стальной ватой туч. Мелкий дождь спрыскивал непокрытую голову безвкусным одеколоном. Зонта у Дельского не было.
"Как мартышку! Маленькую, хвостатую мартышку!"
Семен Андреевич выругался и попытался сплюнуть. Не вышло. Во рту было сухо.
Он зашел в первую попавшуюся уличную кафешку. Звякнул колокольчик. Дельский снял плащ и медленно опустился на стул. Скрестил руки. Приготовился ждать, но к нему уже шли.
– Что угодно месье? – улыбнулась молодая официантка.
– Водки, – сказал Семен Андреевич по-русски и подумав добавил. – И сигару. Толстую.
Официанта кивнула и через считанные минуты принесла заказ.
– Па-жа-люй-ст а , – сказала она и улыбнулась, явно довольная собой.
Семен Андреевич улыбнулся в ответ.
– Посидишь со мной? – спросил он с надеждой.
Девушка отрицательно мотнула головой.
– Besogne, – сказала она. – Ра-б о т.
Семен Андреевич понимающе кивнул и откупорил бутылку.
"Ради науки. Ради человечества , – думал Дельский и опрокидывал очередную стопочку во внутреннюю пустоту.
В голове вершилась траурная церемония: хоронили императора Наполеона. Звучала лакримоза. Было грустно.
Убить вождя!
1
"Жарко, душно и потно-противно. Лето в наших широтах – натуральное издевательство над человеческим организмом! За что только массы любят его?!"
Молодой мужчина, в столь презрительных интонациях размышлявший о парадоксах любви российского люда к лету, никогда не бывал в других широтах. Равно, как и долготах, меридианах и прочих параллелях. Он вообще нигде не бывал! Но бурное воображение, острый ум и донельзя мечтательная натура не раз уносили юношу, то к колоннам античного храма, времен правления императора Траяна, то в пыльную Долину Фараонов, то на премилые пляжи Копакабаны, а то и вовсе черт знает куда.
Однако не банальное подражание праздным туристам, фанатичным ученым или скучающим бездельникам гнало разгоряченный разум юноши в далекий путь. Он не искал вкусных развлечений, забавных впечатлений или милых курортных интрижек. Юноша искал знаний . Не тех мифически-древних и всеобъемлющих, способных враз осчастливить человечество, исцелить немощных и накормить страждущих. Знания приобретались в частном порядке, а человечество и составляющие его человечки… Плевать он на них хотел!
Безусловно, были люди, стоящие вне категории толпы. Великие ученые, правители, музыканты, художники, писатели… Ломоносов, Бах, Шишкин, Булгаков, Лермонтов, Иван Грозный… Они заслужили искреннее уважение, почитание и толику здравого преклонения. Их было мало и трудной была их дорога. Их не понимали и не принимали. Тяжело быть каплей творящего света в океане беспросветной глупости!
Наш юный герой не боялся трудностей и искренне верил: знания помогут ему стать одним из немногих, занять подобающее место в обществе, поменять статус детдомовца на роль Великого…
"Нехер заниматься достоевщиной! Грандиозные свершения! Сонмище избранных! Холодная голова, горячее сердце, чистые руки! Поход по трупам ради великой цели! Дерьмо собачье! Проблем по горло, а ты вновь ныряешь в мечты!"
Внутренний голос был прав как никогда: деньги, выданные Дмитрием Ивановичем – директором детдома, таяли со скоростью сверхзвукового истребителя. А где их взять сиюминутно, Андрей Владимирович Вяземский, 17 лет отроду, в меру красивый и исключительно одаренный, не знал. В его выпускной характеристике значились и вспыльчивость, и замкнутость, и крайняя озлобленность, "вызванные неуверенностью и неопределенностью по отношению к выбору профессии и сложностью межличностных отношений". Прочитав психологические вирши, Андрей долго смеялся, поражаясь тупости воспитателей и учителей.
"Морально-убежденный эгоист-индивидуалист, свято верящий в правильность выбранной жизненной позиции и стремящийся к Высокому".
Ему нравилось такое самоопределение, не раз обдуманное и утвержденное всеми высшими инстанциями: разумом, сердцем и духом.
Он знал наверняка: только эгоист способен к великим свершениям и крупным поступкам. Не ради кого-то, но ради себя любимого. Все альтруисты и человеколюбцы, – жалкие и ничтожные вруны, камуфлирующие собственные интересы под общечеловеческие ценности.
Несмотря на это, он последовал совету педагогов поступать в ВУЗ и вот она, мать её, столица. Черствое "Сердце Родины" Москва.
Пыльная мостовая Нового Арбата отталкивает его дешевенькие туфли, плохонький серый костюмчик и душу, полную ненависти ко всему миру. А еще это дьявольское пекло! Словно Астарот и Вельзевул решили поиздеваться над людьми и накалили солнце до немыслимого предела. А все довольны! Лето, жара, обнажёнка! Не люди, а куча пустых оболочек с потухшими буркалами!
Андрей приостановился и принялся изучать лица прохожих: вот парочка красномордых толстяков переваливается подобно императорским пингвинам. В глазах коктейль из добродушия и скуки, в пропорциях четыре к одному. Гаденькая смесь, премерзостная. Такие ради шутки способны вытворить любую подлость, даже не поняв, что совершили.
Следом движется толпа "сынов гор". Похотливая алчность или алчная похоть. Любая из данных формулировок полностью отражает их сущность. Вон, повернули головы вслед милой молоденькой девушки, чей взор, на радость, оказался приятен: легкая грусть вперемешку с искорками нежности. Хорошее сочетание. Быть может, она влюблена?
Кто-то толкнул его в спину, сбив приближающуюся мысль. Обернувшись, Андрей наткнулся на целящие взгляды молодого парня и красивой девки. Именно девки, вежественное обращение "девушка" неприменимо к подобным кобылам. Глаза парочки излучали насмешку и наглую самоуверенность.
– Че встал, деревня? Дай пройти, а то укушу! – пробасил парняга, выпятив челюсть.
Его подружка хихикнула, и ее взгляд преисполнился гордостью за своего героического спутника.
Неприкрытое хамство позволяло драться или грубить, но Андрей подвинулся. Сладкая парочка, чеканя шаг, почапала своей дорогой. До его слуха долетела их прощальная фраза:
– Понаехали всякие! Уже и прогуляться негде! Сидели бы в своих колхозах да коров доили!
Говорила бабенка, что было вдвойне обидно, но он сдержался. Ему ли, потомственному графу Вяземскому обижаться на разное плебейское быдло? Пытаться что-то им разъяснить и доказать?! Неужели всем и каждому необходимо предъявлять документы, подтверждающие его дворянское происхождение?
Бумаги действительно имелись. Перед смертью мама рассказала ему о подвигах предков, нарисовала генеалогическое дерево и передала, чудом сохранившиеся, царские грамоты. В их роду были и храбрые воины, и ловкие дипломаты, и предприимчивые дельцы. Разные были, но он – последний из оставшихся в России. Да и вообще последний.
***
Прапрадед Андрея – молодой гвардейский офицер Петр Николаевич Вяземский не покинул Родину во времена революционного беспредела и погиб на колчаковких фронтах. Он до конца был верен императору и не запятнал свою честь предательством. Узнав о случившемся, его жена, Анастасия Михайловна, схватила в охапку детей, старшего Николая и младшего Алексея, и попыталась бежать в Париж, но…
На поезд с беглыми аристократами, напала ватага отважных красногвардейцев. Как же, драгоценности вывозят за пределы Родины! Немедленно экспроприировать!
В адской мясорубке, устроенной красными, в живых остался только Алёша, прадед Андрея. Так началась самостоятельная жизнь новоявленного графа, имевшего за душой лишь пять лет отроду. Годы скитаний и лишений оборвались в 43-ем на Курской дуге. Извлеченному из подбитого танка обгоревшему трупу капитана Вяземского посмертно присудили звание Героя Советского Союза.
Так его восьмилетний сын Коля стал наследником родового титула. Воспитанный в духе советского тоталитаризма он, тем не менее, помнил последние слова уходящего на фронт отца:
"Помни, сынок: ты – последний Вяземский. Если я погибну, наш род продолжать тебе. Никогда не забывай об этом! Честь нашей фамилии в твоих руках!"
Геройская гибель родителя в одночасье превратила мальчика Колю в юношу Николая…
Андрей хорошо помнил своего деда, этого сильного, честного и справедливого человека. Николай Алексеевич не перенес смерти дочери и через две недели после трагедии, скончался от обширного инфаркта. Так Андрей стал круглым сиротой…
Хотя где-то и существовал его отец – запойный водитель автобуса. За всю жизнь они встречались дважды, и данные встречи оставили в душе Андрея лишь горечь и непонимание. Как его мать могла сойтись с таким … Отца нет. Он умер. Точка.