Бурнин дернул плечами.
- Сразу и не вспомнишь - такой случай неожиданный… Может, еще какую про Сибирь?
Мальчишки заметно оживились.
- Дак ночи не хватит. Про родную-то землю мы все, какие есть, песни знаем!
7
Наскочит ли судно на камни и рассечет корпус, пробьется ли тонкостенка-баржа, выйдет ли из строя двигатель - горячей авральной работы с избытком достанется каждому из членов команды.
Но даже если все в порядке, нелегко приходится речникам в дождливую ветреную непогодь, которая на Реке нападает то и дело, муторно бывает у них на душе, когда захватит в плен туман; мрачны бывают речники, пережидая бурю, когда между небом и водой может раскрутиться или град, или снежная метель.
Все это на Реке обычное дело. Маленькому теплоходику трудно двигаться в плохую погоду, не легче и стоять на якоре, пережидая разгул стихии. Ведь нет на нем уютной кают-компании с телевизором и музыкой, нет библиотеки с покойными креслами, нет красного уголка со свежими газетами и журналами, нет комфортабельных кают для экипажа. Все, что есть на теплоходе, это два смежных жилых кубрика: носовой, в котором помещаются только две койки (капитана и его помощника), и общий, с парой двухэтажных нар, круглым обеденным столом и двумя шкафчиками для одежды. И еще ходовая рубка, в которой, если соберется вся команда из пяти человек, уже не повернуться. Но именно здесь чаще всего собирается экипаж. Вот и получается, что ходовая рубка на теплоходах вроде "Ласточки" не только рабочее место несущего вахту у штурвала, но и кают-компания, и читальный зал, и красный уголок.
Зато когда не дует холодный ветер и в ясном небе стоит щедрое солнышко, когда на хороших оборотах спешит теплоход домой и все на борту нормально, становится судно плавучим домом отдыха. Только вахтенный в такую пору в напряжении сутулится у штурвального колеса и острым, тренированным взглядом читает судоходную обстановку по бакенам, вешкам и створовым знакам на берегах. Да кок доваривает борщ или моет после очередной трапезы посуду. Да моторист после ночной вахты отсыпается в сумеречной глубине кубрика. Зато уж для остальных членов экипажа теплоход в такое благодатное времечко настоящий дом отдыха. Можно загорать на палубе. Можно почитать книгу. Но лучше постирать свое бельишко, потому что хорошая погода на Реке все-таки редкость.
Таким вот делом и занимался Карнаухов, когда "Ласточка", ведя за собой две пустые баржи и сама ведомая "Альбатросом", теплоходом подмоги, проходила вверх по течению в виду села Михайлова.
Стирать на теплоходе - одно удовольствие! Горячей воды вдоволь, холодной, для полоскания, еще больше - целая Река. Расстелил на отмытой палубе заношенную майку или трусы, натер хорошенько куском хозяйственного мыла, пожмакал, не жалея молодой силы, и за борт. Прополоскал, отжал и на веревку, протянутую от мачты к корме.
Весь свой гардероб перестирал Карнаухов. И будто праздничными флагами украсился теплоход его бельишком.
А помощник капитана, раздетый до пояса, загорал на диванчике на передней палубе, разглядывал в бинокль дома села Михайлова, мимо которого проходили. Виден был в бинокль и тот бревенчатый ряж, к которому в прошлый раз швартовалась "Ласточка" для разгрузки муки, и черное пятно от костра, у которого отдыхали мужики, выгружавшие муку.
Ведерников передал бинокль присевшему рядом с ним отдохнуть после стирки Карнаухову.
- Смотри, даже пустые бутылки ваши целы. Помнишь, как "гудел" здесь с мужиками?
- Помню, - ответил Карнаухов, принимая бинокль. Посмотрел в окуляры: в самом деле, неподалеку от кострища блестела в траве бутылка.
- А что это взбрело тебе тогда остаться в Михайлове?
- Мужики были хорошие, - грустно ответил Карнаухов.
- Да чем же хорошие? - с долей учительской строгости спросил Ведерников.
- Добрые… Друг за дружку стоят.
- Да это тебе показалось! Отбившиеся от общества подонки не бывают добрыми. Например, эти твои браконьеры, они же вроде волков. Только ради удобства держатся вместе. И волки нападают сообща. А потом каждый рвет себе!
Карнаухов не стал возражать, вспомнив того, со светлыми усами и безжалостными глазами, который подходил к нему на острове. Может, правы Дорофеев и этот непонятный Ведерников. Может, и среди михайловских мужиков были такие, кто запросто может утопить человека.
А Ведерников, будто подслушав его мысли, спросил:
- Знаешь такое слово - иллюзия?
- Ну…
- Иллюзия - это кажущееся. Это тебе кажется, что, отбившись от общества, люди добры и благородны. На самом деле дикость - это всегда и жестокость. А доброта и благородство могут рождаться только в нормальных, сплоченных коллективах. Вот этого-то я и добиваюсь, если хочешь знать. А вы все почему-то принимаете меня за карьериста, выскочку, мечтающего спихнуть Дорофеева. Я же не против Кирилла, поймите вы! Я против анархии, которая Лехе Бурнину так нравится. И докладную записку я написал только потому, что капитан не хочет повлиять на Бурнина. По-моему, он побаивается Лехи. Ведь так, Пескарь?
- Не знаю я ничего, - ответил, нахмурившись, Карнаухов. - Только я это… В общем, значит, того… За Дорофеева я то есть… Уж не знаю, как там и что, только Дорофеев капитан нормальный.
- Да разве я говорил, что он ненормальный! - с усмешкой произнес Ведерников. - Ну ладно, хватит об этом. Значит, говоришь, постирался?
- Ну…
- Что ж, хорошее дело. Давай-ка теперь сделаем с тобой еще одно доброе дело. Тащи сюда из кубрика табличку насчет того, что мы соревнуемся за высокое звание. Надо же укрепить ее в конце концов!
Карнаухов послушно отправился в кубрик и скоро вернулся с запылившейся табличкой.
- Тряпка нужна, протереть, - озабоченно сказал Ведерников. - И проволока. Там, в машинном отделении, знаешь?
- Ну…
- И пассатижи захвати! - крикнул Ведерников вдогонку.
Когда Карнаухов принес проволоку и инструмент, капитан Дорофеев, стоявший в ходовой рубке у штурвала, сделал ему знак, чтобы подошел.
Оставив Карнаухова вместо себя управлять движением теплохода, Дорофеев, щурясь от яркого солнца, вышел на палубу.
- Слушай, Володя, что это ты так торопишься? - спросил он у Ведерникова.
- Я не тороплюсь, - не вполне понимая вопрос, ответил помощник капитана.
- Нет, торопишься! Хочешь, чтобы начальство отметило? Так ведь не тебя отметят, а меня. Потому что я пока еще капитан на "Ласточке". Так что получается: для меня ты хлопочешь. Спасибо, но я об этом не просил. Не надо для меня хлопотать, Володя!
- Не лезь в бутылку, Кирилл, - доброжелательным тоном откликнулся Ведерников. - Ты капитан, никто в этом не сомневается. А табличку надо укрепить там, где полагается. Вот и все!
Дорофеев остро взглянул на помощника.
- Суетишься ты, малый, - сказал он укоризненно. - К показухе гнешься… Я не знаю, может, в других местах такое и проходит, а тут сам видишь: Река, шиверы…
- Кирилл, ведь мы на базу возвращаемся! Надо же, чтобы судно выглядело как полагается!
- Да я вроде не против такого… Порядок есть порядок. Меня другое заботит: то, что на опасных участках тебе штурвал держать не хочется. Вот о чем ты должен волноваться в первую очередь, а не о том, как выглядит судно со стороны.
В глазах Ведерникова заиграли задорные искорки.
- Я могу и в шиверах. Только кто за баржи будет отвечать?
- За все отвечает капитан, - спокойно проговорил Дорофеев.
- Значит, ты?
- Конечно…
- Ладно!.. - Ведерников был заметно возбужден. - Только все равно: дисциплина у нас на судне хромает. Ты должен был списать Бурнина!
- Опять двадцать пять! - от возмущения Дорофеев широко раскинул руки. - Ведь о судьбе человека вопрос… Ну что ты на него взъелся?
- А то, что, если людей не наказывать, они быстро наглеют. Потому я с тобой категорически не согласен. И написал на Бурнина докладную записку!
- Интересно, что же ты там изобразил?
- Написал обо всем, что произошло во Временном, пока тебя не было. Такое безобразие нельзя скрывать. В том числе и такой факт, что ты не наказал Бурнина!..
- Да не беспокойся, Володя, я его наказал, - признался Дорофеев, отвернувшись от своего помощника и глядя на далекий лесистый остров. - Плохо то, что Бурнина ты совершенно не понял!.. Вообще тебе бы надо повнимательнее к людям быть. У нас в Сибири так принято. Потому что климат суровый. И работать здесь нелегко… А записки можешь писать. Это, как говорится, на любителя. Скорину многие пишут. И на Скорина…
Ведерников обиженно потупился.
- Если бы я писал доносы, - сказал он, - я бы о них помалкивал. А я хочу оздоровить моральный климат. Вот и табличка для того же. Надо, чтобы у людей была высокая цель, - вот в чем главное условие для сплоченности коллектива.
Дорофеев с интересом посмотрел на своего помощника.
- Ох, говоришь ты складно, Володя! Давай же действуй, раз такой сознательный. Скоро Главный порог будем проходить. Вот и покажи, на что ты способен. А то, знаешь, уж больно много стало людей, которые только громкие слова говорить умеют. Очень я не уважаю таких людей!
И капитан удалился в ходовую рубку.
Ведерников некоторое время сидел в глубокой задумчивости. Дорофеев его не переубедил. "Несерьезные все-таки у него отговорки. Прежде всего надо навести порядок на судне. А остальное приложится. Нет, Дорофеев, ты меня орсовской неразберихой не испугаешь! Порог - это другое дело. Только ведь, если я баржи потоплю, тебе за них отвечать, Дорофеев!"
Он встряхнул головой и бодро сказал вернувшемуся из рубки Карнаухову:
- Давай прикрути растяжки к табличке. И протри ее получше… чтобы блестела!
…Не мог капитан Дорофеев перед уходом в рейс сфотографировать своего Сережку. Единственное, что он успел, - застраховать жизнь сына. И то получилось неожиданно: как раз перед выходом "Ласточки" объявилась на базе бойкая женщина из Госстраха. Умеют выжимать информацию эти госстраховские женщины! Она поздравила Дорофеева с сыном и не отставала до тех пор, пока не выписала страховое свидетельство.
Теперь Дорофеев испытывал чувство благодарности к Госстраху. Потому что на приборной панели в ходовой рубке лежало страховое свидетельство, в которое красивым почерком было вписано имя застрахованного: Дорофеев Сергей Кириллович.
Три этих чудесных слова и утешали капитана, и радовали, и мучили тревогой. "Как ты там, Сергей Кириллович? - мысленно спрашивал капитан. - Как там твоя мамка? Все ли у вас путем?"
Как тревожился он за беременную жену, когда она уходила на работу или отправлялась по магазинам! А долго ли поскользнуться в гололед или в слякоть? Душа Дорофеева рвалась, чтобы защитить жену и будущего ребенка, хоть как-нибудь помочь им пройти через все опасности. Но получилось, что защищать себя должна была сама новая жизнь, которую обещала располневшая в беременности Наташа. И если в большинстве случаев все обходилось нормально, дети рождались в срок (а Среднереченск по рождаемости занимал одно из первых мест в стране), росли и вырастали, то, значит, не так уж слаба и беззащитна была эта новая жизнь, одолевавшая течение времени в будущих матерях.
Он приехал за Наташей в веселый весенний день. Плавился в тени забора последний почерневший снег, на асфальте под деревьями было насорено облетевшими с почек чешуйками.
Он позвонил, и по телефону ему сказали: "Ждите, сейчас выйдут". Забывшись, мял он коробку конфет, которую полагалось вручить медсестре в обмен за ребенка.
И вот прошли за дверью Наташа в просторном больничном халате и красивая высокая медсестра, которая так легко несла на одной руке голубой байковый сверток.
…Главный порог был едва ли не самым серьезным экзаменом для судоводителей на Реке. Тяжело приходится здесь капитанам, которые обязаны стоять в это время у штурвала. Но еще тяжелее было Дорофееву, решившему не вмешиваться в действия помощника капитана.
Весь этот час, пока надрывно, из последних сил стонал двигатель и Река была укутана бурым туманом выхлопных газов "Ласточки" и "Альбатроса", пока клокотала за бортом близкая и страшная в бешенстве вода, Дорофеев сидел за спиной Ведерникова. Ни о чем другом в тот час он не смог заставить себя думать, а вот представлять себе несмышленую мордашку сына с косящими, беспомощно плавающими зрачками ему удавалось.
В мрачноватом коридоре между покрытыми тайгой берегами Река переламывалась. Кончался горный массив, уровень русла понижался. Понижение совершалось не скачком, как в водопадах, а плавно; дно Реки представляло собой пологий, почти километровой длины скат, выстеленный диабазовыми плитами. В начале ската зеркало Реки явным образом искривлялось, и взбугрившаяся, точно взбесившая вода устремлялась по каменному спуску. В километре от верхнего слива вода успокаивалась, снова становилась гладкой - это был нижний слив Главного порога, со стороны которого и подходила "Ласточка", подтягиваемая "Альбатросом".
Средняя скорость "Ласточки" составляла около шестнадцати километров в час. Примерно с такой же скоростью неслась вода в пороге. Вот для чего нужен был теплоход подмоги: без него "Ласточка" остановилась бы, несмотря на работающий с максимальной нагрузкой двигатель.
Не сам Дорофеев придумал этот эксперимент в Главном пороге. Было время, когда капитан Чепуров вот так же сел на люк камбуза, поручив Дорофееву, тогда помощнику капитана, самостоятельно подняться в пороге.
Теперь все зависело от Ведерникова. От его выдержки и сообразительности. Если помощник капитана умный человек, он поймет, что основная его задача - не мешать "Альбатросу". Мухин капитан что надо. Он уже двадцать лет ходит на Реке. Он протащит и "Ласточку" и баржи, только бы Ведерников не мешал.
"Так как же, Володя? - мысленно спрашивал Дорофеев. - Умный ты человек или нет? Для капитана это очень важное качество!"
8
Главный порог прошли благополучно. За ним на листе лоции, лежавшей перед глазами Ведерникова, были изображены речка Школьница и остров Школьный, а выше по течению коричневыми засечками на правом берегу были помечены Свальные скалы, и цепочкой синих звездочек пересекала фарватер Свальная шивера.
Словно нарочно, чтобы зачаровать людей, притупить их бдительность, принарядилась Река на подступах к Свальной шивере, там, где впадала в нее таежная речка.
В ходовой рубке смолкли разговоры, только дымились сигареты, ребята поворачивали головы то в одну, то в другую сторону, точно пассажиры экскурсионного автобуса.
Справа под песчаным вогнутым обрывом, поверху уставленным отдельными соснами, синело устье Школьницы.
- Эх, вот бы где встать! - с детской мечтательностью сказал Карнаухов. - Уж здесь точно на голый крючок рыба берется!
Слева, напротив песчаного обрыва, небольшим, но крепким плотиком как бы плыл по Реке остров Школьный. Половину острова занимало ровное, как футбольная площадка, зеленое пастбище, а дальше, начинаясь, шарообразными комками кустарника, поднимался пестрый разнопородный лесок. Охотничья избушка с серыми бревенчатыми стенами стояла среди кустарника на опушке леса.
"Жить бы вот здесь, в той избушке!" - подумал Уздечкин, и от сильного чувства у него заблестели глаза. Несбыточная мечта! Увлекала Уздечкина мысль о том, что именно Маргарита должна стать его женой. Ведь это по глупости влюбилась она в Бурнина. Ну, сложились так обстоятельства! Зато теперь-то она разобралась, кто есть кто… Нынче же вечером, когда, поднявшись в Свальной шивере, "Ласточка" станет на ночевку, он вызовет с баржи Маргариту и скажет, чтобы выходила за него замуж. Вот и все! И нечего тут мудрить, колебаться, сомневаться!
Добросовестно трудился дизель, теплоход потихоньку карабкался против течения; остался позади остров Школьный, и уже тянулся слева остров покрупнее и поскучнее - лесистый остров, называвшийся Каменным, потому что густо-зеленая шерсть тайги местами как бы вытерлась, и проступали там каменистые осыпи. А справа берег разделился на сопки, также покрытые густой тайгой, но от Реки, снизу, она была снята, точно баранья шерсть ножницами стригаля. И там розовели выступы скал.
За верхушками деревьев острова Каменный сквозил белесый размыв скрытого облаками солнца. Точно в старом зеркале, поцарапанным бликом отражалось оно в воде. И от вечерней пасмури еще угрюмее казались и каменистые осыпи слева, и скальные ребра справа.
Ведерников хорошо знал лоцию. Не было ничего непонятного и на той шестой странице, в которую он смотрел теперь. "Здесь пройдем по створу, дальше между красным и белым бакенами, потом пойдут вешки, у нижнего слива и у верхнего…" При этом он ждал - с каждой минутой все более напряженно, - когда же наконец заменит его у штурвала капитан.
В Главном пороге, как убедился Ведерников, пределы теоретического, изображенного в лоции судового хода были намного шире реального хода, лежащего в сорокаметровом коридоре, размеченном бакенами и вешками. Потерять эту нить - значит коснуться днищем теплохода или, хуже того, днищами барж дна. И какого дна! Не известняковые шары-окатыши устилали здесь дно, а напоминавшие осколки брони диабазовые глыбы. Чтобы убедиться в этом, стоило только заглянуть через борт - прозрачная, "химически чистая", как писали в книгах о Реке, вода не таила донного рельефа.
Не знал Ведерников, где лежала такая нить в Главном пороге: спасение было в том, чтобы подчиняться маневру шедшего впереди "Альбатроса". Он точно и послушно повторял все, что делал на "Альбатросе" капитан Мухин, и они благополучно проскочили порог. До сих пор Ведерникову казалось чудом, что их не пробило - ведь все-таки дважды царапнулись корпусом "Ласточки" о камни, и он посылал Карнаухова в машинное отделение посмотреть, нет ли течи.
Но чудеса два раза подряд не случаются. Когда заправлялись топливом, начальник дебаркадера передал капитану "Альбатроса" Мухину радиограмму от Скорина: срочно следовать в Бредихино, где затонула скалобурильная установка. Это означало, что проходить Свальную шиверу "Ласточке" предстояло собственными силами.
А Дорофеев, единственный человек на "Ласточке", который знал, как продернуть теплоход и обе баржи над острыми камнями в шивере и который умел это делать, с отчужденно-задумчивым лицом смотрел вдаль и не спешил сменять Ведерникова у штурвала.
Капитан Дорофеев действительно знал тайну прохождения Свальной шиверы без подмоги. Открыл ему секрет капитан Чепуров, с которым Дорофеев ходил мотористом, а потом помощником капитана. Секрет был прост: надо довериться своему страху. Но не тому первичному, поверхностному страху, который кричит: "Я не пройду, я пропаду!" А тому, глубинному, который подсказывает: "Держи левее, там, кажется, дно мягче…"
В более широком смысле тайна состояла в том, что капитан как бы вел непрерывную, хотя и переменного азарта игру: она велась то спокойно, даже нудно, когда требовалось только не терять из виду обстановочные знаки, то взлетала на высоту самых рискованных ставок, когда проскочить сужение, порог, шиверу удавалось только ценой отчаянной решимости, которой обязан обладать капитан.
- Кирилл, ну что, встанешь? Уже подходим, - с вымученной, виноватой улыбочкой напомнил Ведерников. - Давай рули, я ведь пробьюсь!
Дорофеев молча кивнул. И передвинулся вправо, к штурвальному колесу. Ведерников встал на его место.