Бенделасов перепрыгнул одну колею, из второй, поскользнувшись, черпнул ботинком грязи, чертыхнулся, потопал ногой на сухой стороне дороги и влез в довольно просторную кабину, увешанную какими-то фигурками и уклеенную полунагими девицами, выдранными из настенного календаря.
– Вам к какому поезду?
– Мне обратно в Москву надо.
– Ну, так вы чего-то рано собрались. В Москву только вечерний из Рыбинска идет.
– А проходящие какие-нибудь бывают?
– Бывают только пролётом. Не та станция у нас. Если только автобусом до Некоуза добраться. Там и на дневной можно попасть. А вас чего к нам занесло?
– Да так… – нехотя отозвался Бенделасов. – По делу. А дело не состоялось. И левака я отпустил…
– И что же за дело было у москвича в нашей глухопердени? – полюбопытствовал тракторист, ловко лавируя колесами трактора в лужах.
– Да так… Сугубо личное… Сказали поп у вас интересный служит. Даже патриарха, говорят, исповедовал. Вот я и приехал… Лопух! В Москве мне попов оказалось мало!
– Да уж! Отец Павел у нас всем попам – поп! А его чего, нет дома что ли?
– Сторож позвал какого-то черного старикана. Мне он не показался таким-то уж, я и ушел.
– Вот и зря! – И парень остановил трактор. – Он, значит, в храм, а вы – из храма? У нас никто так не делает…
– Это – у вас! А у нас делают, как хотят. Мне захотелось обратно, – сказал Бенделасов. – Чего стоим?
– Приехали. У нас от отца Павла даже трактор не убегает. Так что, если дальше, то вы уж пешком, – уткнувшись в руль, сказал парень.
– Ты сдурел? – спросил Бенделасов. – Поехали. Я же тебе заплачу!
– Я тоже могу заплатить, чтоб ты, дядя, валил из машины, – все так же глядя в руль, сказал тракторист.
Бенделасов поглядел на дорогу, убегающую размытыми колеями в дымку утреннего тумана, представил себя топающим по грязной обочине, и ему опять стало зябко до внутренней дрожи.
– Тысячу дам, поехали! – сказал он.
– У меня столько нет, а были бы, дал бы и две! – парень дотянулся до дверцы со стороны Бенделасова и открыл ее. – Вали, я сказал.
– Подожди. У вас тут секта, что ли какая, а поп этот пахан при ней, что ты рад за него человека в грязь выкинуть?
– У нас нормальное село. А отец Павел – человек, которого все уважают. Кто не уважает его, тот, значит, и на всех нас положил. Так что, валил бы ты, дядя, по-хорошему…
– Да!?. Не ожидал… Ну, ладно… А обратно у тебя трактор пойдет?
– Запросто.
– Ну, крути.
Кода Бенделасов вновь вошел в храм, сторожишко сунул ему в руки голик:
– Чай, не в конюшню идешь, почисти обутки-то. За паперть вон поди, там и скребок есть. А то дак и в луже бы помыл. А я пока бы сказал батюшке, что вернулся человек-то…
– Может, еще и разуться велишь? – пробурчал Бенделасов.
– Да ведь есть которы и разуваются… У меня вот тут опорки есть, их тогда насунь, если мыть штиблеты не охота. – Старик выгреб из-под лавки нечто вроде валяных галош и сунул их гостю под ноги.
– Оставь его, Василий! Не мечеть у нас. Была бы душа чиста у человека. – Раздался голос из глубины храма. – Пройди сюда, добрый человек. А ты, Василий, скамейку нам пока поставь в придел.
Обернувшись на голос, Бенделасов увидел того же мужчину в черном, только теперь из-за черного клобука на голове он казался выше ростом и улыбался так, будто встречал давнего и доброго знакомого. Лучезарность его улыбки слегка смутила Бенделасова. Ни по служебным делам, ни в телевизоре он никогда не видел так легко и радостно улыбающихся священнослужителей. Обычно они наставительно серьезны, будто и впрямь им ниспослана на хранение величайшая в мире Истина. Смутившись, Бенделасов, сам того не желая, наскоро переобулся в просторные опорки и, стараясь не шлепать ими, подошел к отцу Павлу. В мозгу пролетела много раз виденная в телевизоре картинка рукоцелования священника. Но там-то целуют сперва крест с распятием, потом руку, которую ему тычут для целования. А этот протягивает обе руки и без креста…
– Из далёка, слыхать к нам? – вопросом погасил Павел смущение гостя и повел его под руку от алтарных врат в придел, где Василий приготовил им лавку у стены с темной фреской бушующих вод.
"Это Потоп что ли у них изображен? – подумал Бенделасов, вглядываясь в барашки крутых волн, над которыми в темноте туч проглядывает чей-то суровый лик. – А где Ковчег с Ноем? Он же должен быть… Или ковчег столь же призрачен, как мой орден? Понятно, почему этот хмырь Ярославский меня сюда намыливал… и, видно попа своего научил встретить меня у фрески Потопа…"
– Из далёка, слыхать, пожаловал-то к нам? – повторил вопрос отец Павел. – Садись, рассказывай: кто, откуда и с какой нуждой?
– А разве сторож не сказал, кто я и зачем здесь?
– Чего-то говорил… Но уж сам-то не сочти за труд, а то Василий и напутает чего.
– Я велел ему передать, что к вам на исповедь приехал командор Международного ордена Святого Ковчега, – чуть повысив голос, сказал Бенделасов.
– Вон, что! А откуда и как звать-величать?
– Это что, так важно? Сергей. По отцу Остапович. Из Москвы. Паспорт нужен?
– В Москве у вас, может бы и нужен был. А у нас любому человеку рады. Раз Бог послал, значит к месту. Так чем служить-то можем?
– Говорят, грешен я, – пробурчал Бенделасов.
– Да ведь говорить-то всякое можно. А сам-то как думаешь? – спросил Павел.
Бенделасов вскинул глаза на сидящего рядом монаха. И верно, какой-то он не такой, каких доводилось видеть в Москве, улыбается, вопросы какие-то странные для всезнающих священников задает.
– Сам-то? Да вроде думал, что всё у меня нормально… Правда, практически не исповедался. В Москве в храмах часто бываю, Новодевичий монастырь из окна вижу, но как-то в голову не приходило. А вот один ваш знакомый говорит, что мне необходимо исповедаться и именно у вас. Вот я и приехал…
– Значит, по чужому слову, а не по Гласу Божьему? – и Павел теплыми ладонями тронул холодные руки Бенделасова. – Так не бывает. Раз приехал, значит, Бог послал. И давай-ко мы сперва причастимся по-хорошему, вкусим Тела и Крови Христовой, чтобы Спаситель открыл тебе душу для исповеди. Погоди, я сейчас… – И Павел ушел скорым шагом в алтарь, вернувшись оттуда с подносом в руках, на котором стояли бокал и рюмка с каким-то красным напитком и небольшая краюшка ржаного хлеба. – Так-то будет способнее. Не просвирка да капля кагора, а по завету Христа: вкусим Тела и Крови его…
– Если надо, я с удовольствием, – растерянно отозвался Бенделасов.
– Ну, и ладно. – Павел поставил поднос на лавку, преломил пополам хлеб, взял рюмку, кивком предложил гостю сделать то же самое.
Бенделасов отщипнул кусочек от своего хлеба, по привычке болтнул бокал и понюхал напиток и, заметив, что Павел уже выпил рюмку до дна, спросил:
– А всё надо выпить?
– Да ведь, как знаешь, – ответил Павел. – Моё дело предложить, твоё дело вкусить, сколько Бог даст. Знай только, что кровью Христовой считают не бормотуху, а истинный кагор.
Бенделасов в два глотка осушил бокал и, не жуя, проглотил кусочек хлеба.
– Спасибо, – сказал он и поставил бокал на поднос.
– Дай Бог здоровья! Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа! А теперь, как на духу, рассказывай, что привело ко мне. – Павел снова взял холодные руки Бенделасова в теплые ладони.
– Грешен, говорят… Сам я, правда, не очень понимаю в чём, и хотел бы разобраться…
– Бог даст, вместе и разберемся…
Почувствовав, как в груди начинает теплеть от кагора, Бенделасов выдохнул:
– Тогда все по порядку… – И задумался: "А надо ли выворачиваться наизнанку? Поймет ли сельский попишко, если и сам еще не разобрался в последних годах жизни? Вроде ведь ни в чём не было сомнений, пока Этот не упрекнул в отсутствии совести – чёрт его послал по мою душу!.
– Что тебя мучает-то? – участливо спросил Павел, слегка пожав руки гостя.
– С чего начать не знаю… Вырос я в хорошей семье, по отцу есть даже дворянские корни, правда, узнал о них не от отца, а когда уже сам начал ковыряться в своей родословной. Нашел, что один из предков наших служил в ополчении князя Пожарского, за что и был жалован землей и парой сотен крестьянских душ. Потом были в роду чиновники. А сам я сначала пошел в инженеры, вернее учился на инженера-энергетика, но как-то очень быстро меня занесло в журналистику, и очень неплохо там получалось. Отыскивал необычных людей, первооткрывателей в своем деле, писал о них. Хорошо зарабатывал. Мне казалось, что хорошо в сравнении с коллегами. А когда однажды сравнил свои доходы с доходами одного из своих героев, оказалось, что я – голодная крыса в его мясной лавке. Когда поведал ему об этом, он позвал меня к себе в артель горнорабочим. Попробовал. За первую же неделю получил больше, чем имел за полгода. Но тут же и понял, что выдохся: не по мне грести деньги лопатой из-под кирки – кость тонка. И меня, конечно, выперли бы из бригады как нахлебника, но хозяин артели предложил другую работу. Время тогда было такое, что заниматься можно тем, что придумаешь. И хозяин тогда придумал любопытное дельце. Имя его после моего очерка гремело на всю страну, ему доверяли не только такие же артельщики и кооператоры, правительство ставило его в пример другим. И он придумал учредить награду своим старателям. А поскольку заглаза его звали "орлом", вот он и назвал ее "Орденом Орла". Меня из горнорабочих перевел заведовать канцелярией ордена. Зарплату дал больше, чем получал я в журнале, и жить можно было не на приисках, а в Москве. Один мой приятель из художников нарисовал эскиз ордена. А в натуре заказали его ювелирам села Красное под Костромой. Здорово получилось – золото, эмаль. Государственные награды так не выглядят. По итогам года вручили "Орла" пятерым лучшим старателям. Я написал о ребятах в журнал. А там сделали вкладку к очерку с изображением ордена. И пошли нам звонки! В последние годы в стране появились новые награды, но вручали их по-прежнему: исключительно известным людям к юбилеям, ну и военным, конечно за особые заслуги. А работяги, предприниматели остались как-то в стороне. Мы тут со своим Орлом стали как бы первооткрывателями. Ну, вот люди и звонили, а нельзя, мол, распространить награду за пределы предприятия? И шеф сообразил: "Можно. Только ведь Орел нам денег стоит. Честь мы не продаем, а если вернете нам наши затраты на изготовление знака, – ради Бога!" Тщеславного народу оказалось много. Шефу и без того дел хватало, и он поручил сторонние наградные дела мне. Тут вот чёрт меня и попутал! Я стал накидывать немного сверх себестоимости ордена и не стал говорить об этом шефу. Деньги мне нужны были на организацию съезда дворян России, который я затеял, чтобы как-то объединить её лучших людей. А то шваль всякая, вроде новоявленных демократов, объединяется в партии, лезет к власти. А "соли" России будто и нет.
Провел Съезд. Народу оказалось не шибко много, но получилось все достойно. Сначала хотели собраться в доме бывшего Дворянского собрания на Моховой, но денег на это не хватило, сняли на два дня бывший дом графа Алексея Толстого. Там сейчас музей-квартира Горького. Смешно – бывший босяк в доме бывшего графа…
– Да только ли это смешно теперь в России-матушке? – согласился Павел.
– Не столько смешно, сколько горько. Я, дурак, шефа не пригласил на съезд, потому что не те у него корни. Он не так меня понял, спросил: откуда, мол, "дровишки" набрал на такое собрание? Пришлось сказать, что сэкономил, и как это у меня получилось. Он похвалил, но тут же и отставил от ордена. А, значит, и от денег, к которым я уже привык. Вернуться в журналистику? Жить опять от получки до получки? Писать книги? Да ведь теперь за них не тебе платят, а ты. А много ли потом продашь? И я решил создать свой Орден! Долго думал о его идее. Повторять историю с Орлом не хотелось – больно узкое у него назначение, да и в названии что-то не серьезное: "О, да ты у нас – Орел!" говорили о его кавалерах то ли завидуя, то ли издеваясь… В общем, не так это оказалось просто – придумать название и статус ордена. Но дает же Бог ищущему! Попалась мне в руки потрепанная рукопись фантастического романа какого-то неизвестного автора о Ноевом Ковчеге. И я решил: вот же всеобъемлющая цель ордена – спасение жизни на Земле! Не дворовый какой-нибудь орден, не отраслевой, а всепланетный, международный "Орден Святого Ковчега"! С широчайшей сферой применения: за спасение всего и вся, за благородные дела и цели, да за всё, что угодно! И ведь никто пока не додумался до учреждения такой награды – ни Церковь, ни правительства какой-либо из стран.
– Наградой Ною было, что Бог его благословил, – вставил отец Павел. – А ты у кого благословения просил на такое дело?
– А у кого я должен был просить? Если Бог дал мне волю и разум, значит, Он и вдохнул мне эту идею, – сообразил, что сказать Бенделасов.
– Разум-то Господом дан человекам, чтобы они различали Добро и Зло…
– Так Орден исключительно Добру и служит! Он вручается за исключительные заслуги перед человечеством: первооткрывателям, выдающимся деятелям искусства и культуры, известным меценатам и благотворителям…
– И что же тут кому не подошло? В чём грех-то? – спросил Павел.
– Да всем, всё подходило! Люди с трепетом принимали его… Но ведь орден денег стоит. Видели бы вы его! Красносельские мастера умеют делать не только брошки из скани, но и подлинные шедевры из чистого золота. Самым выдающимся людям я вручаю его бесплатно в торжественной обстановке в лучших залах Москвы, которые мне сдают тоже не за здорово живешь. Поэтому иногда и приходится объявлять цену такой награды. Поврете, желающих полно, да не каждому дается. Только уж когда случается исключительная нужда на дела Ордена. А их у нас масса! Забота об инвалидах, помощь интересным начинаниям, издание книг, экспедиции на Арарат… Понятно, что кавалеры Ордена хотят, чтобы о них знали – грех тщеславия присущ каждому, поэтому на церемонию вручения приходится приглашать журналистов… И это, конечно, беда. При нынешней вседозволенности каждый из них по-своему смотрит на награду. Есть, кто с добрым сердцем воспринимает событие, хватает и таких, которые из зависти в любом добром деле видят корысть. Знакомый ваш – не исключение. А я-то считал его приятелем и даже настолько своим человеком, что советовался о подборе кандидатов на кавалерство. И он называл мне какие-то фамилии… На одной мы даже сошлись. Но он не сумел с ним договориться. А еще на одном общем знакомым мы просто разошлись. Зная доходы человека, я посчитал его кандидатом на Орден. А друг ваш стал кричать, что я хочу посвятить в кавалеры святого Ордена клопа, неправедно сосущего свои доходы, и что он ославит меня, если я это сделаю. Начал ковыряться в моих списках кавалеров Ордена, нашел там кое-какие фамилии… В общем, разошлись мы. И довольно крепко. Я наорал на него, не выбирая слов. Кто бы терпел, если ему такое дело рушат!.. И начал ещё мораль мне читать, хмырь!..
– Нравоучительствовал, значит? – спросил Павел.
– Послал я его по-мужски! Велел на глаза не попадаться. А он только говорил: "Желчь попридержи, а то печень лопнет!" Ночью оставил на крыльце моей дачи записку с вашим адресом. Мол, лучшее, что я могу сделать для себя, это съездить к отцу Павлу для исповеди. Мол, он сможет понять тебя и помочь осознать, в чем заблудился в жизни. Я, если честно, плюнул на это, а через пару месяцев чувствую – и, верно, болит печенка. Как сглазил он меня… По врачам побегал – толку нет. Вспомнил про его записку, нашел ваш адрес, и вот я здесь. Говорю, видимо, и правда в чём-то грешен… Помолитесь за меня, отец Павел! – выдавил из себя Бенделасов. – Я заплачу, сколько надо…
– Помолюсь я, конечно. Как не помолиться? Только и ты помни, что корень всех зол есть сребролюбие, ибо сказано: "желающие обогащаться впадают во искушение и в сеть, во многия вредные похоти, которые и погружают людей в пагубу".
– Какое "сребролюбие"?! Я просто придумал свой "четыреста первый способ сравнительно честного отъема денег", брал себе только то, что заработал, и на штат Ордена! Не один же я возился с тем, что мы делали!.. А вы-то все, не берете что ли ничего? Святым Духом сыты? И за крещение, и за венчание, и за отпевание – только дай! Значит, вам можно, а нам, грешным, нельзя – "сребролюбие"! – разошелся Бенделасов, выдернув из теплых ладоней Павла свои руки.
– Ты вот чего, сын мой, – поднялся с лавки Павел. – Поезжай-ко в свои палестины и там подумай хорошо, как живешь. Осознай. А я буду молить Бога о прощении души раба Божьего Сергия… Поезжай с Богом! Да вот еще сольцы великочетверговой я отсыпал тебе маленько. Возьми. Хорошо помогает от всяких недуг. – И Павел ушел из придела вглубь храма.
Бенделасов вышел на улицу. Трактор, на котором он возвратился сюда час назад, тарахтел за белой оградой церкви. Тракторист копался в каком-то ящике на подножке. Увидел Бенделасова, улыбнулся, помахал рукой. Бенделасов подошел в надежде побыстрее добраться до станции.
– А чего-то злой какой, дядя? Лицо красное. Влетело от отца Павла?
– Не сошлись мы с ним. До станции подкинешь?
– Чего тебе отец Павел сказал?
– Да почти ничего. Вот соли какой-то чёрной дал кулёк и сказал: поезжай домой. Не поняли мы с ним друг друга… Вернее, он не понял меня, а я – его! Ты до станции меня бросишь?
– А ты, значит, меня тоже не понял? – весело спросил тракторист. – Ну, так на упрямых воду возят, а беспонятные ходят пешком.
– Слушай, брось, а… Я бы и верно пошел отсюда, но чего-то печёнку опять схватило… Дойду ли – не знаю.
– А ты черной сольцы пожуй, помогает.
– Чумные что ли вы все тут в этой вашей… как ты утром сказал?
– Глухопердени?
– Вот-вот! Каков поп, таков и приход.
– Дядя, ты бы топал, а? Все равно ведь не поеду…