Костырев едва уловимо изменился в лице, несмотря на способности к самоконтролю. От него требовалось высказать мнение по сложной теме, тет-а-тет генеральному – задача нетривиальная. Впрочем, не было сомнений в том, что он как-то выкрутится: гибкости и осторожности ему было не занимать. Он не раз выплывал, когда другие тонули. Если обсуждался важный вопрос, по которому не было единого мнения, он в начале дискуссии никогда не высказывался ясно и недвусмысленно, предпочитая, чтобы слушатели вязли в его рассуждениях и каждый слышал что-то близкое своему сердцу. Он избегал слов "да" и "нет". Он растекался мыслью по древу. Он был сама деликатность. Так продолжалось до тех пор, пока внутреннее чувство не подсказывало ему, кто победит. С этой минуты он был с победителем. Он много раз проделывал этот фокус, так чисто и мягко, что мало кто видел в нем конформиста. Он знал, что и когда сказать, его внутренний флюгер редко давал сбои. Он выжил при новой власти. Его спасло то, что он пробыл с прежней командой только три месяца и под занавес крупно с ними поссорился, не согласившись ставить подпись на липовых документах. Он знал, что власть скоро сменится. Его хотели слить перед сделкой, но не успели. Не доверяя ему сначала, новые собственники долго думали, что с ним делать, а пока думали, он мягко втерся в доверие. Он был профи и знал толк в том, как повысить рентабельность, что было кстати. Он работал по двенадцать часов в сутки и выглядел соответствующим образом: бледная кожа, взгляд внимательный и усталый, щеки впалые, на них румянец как у чахоточного. У него были жена и дочь, но работа всегда была первой в списке. Он был трудоголиком. Однажды он признался по пьяни, что ему нравится так впахивать, в противном случае он не чувствует удовольствия и совесть ему докучает.
Никто из коллег не знал его и не стремился узнать. Он был не из тех, с кем рвутся дружить.
В эту минуту, обдумывая ответ, он глубоко затянулся, выдохнул и, поставив локти на стол, стал говорить громко, щурясь от дыма:
– Это может быть интересно, если цифры не врут. Я бы еще раз взглянул на опекс, для подстраховки. – Он вновь затянулся и выпустил вниз струю дыма. – Плохо, что у нас нет экспертов.
"Скользкий он тип, голыми руками не схватишь", – подумал Беспалов.
– Так вы "за" или "против"? – Он не сводил глаз с Костырева.
Истинный смысл вопроса был глубже, много глубже, под верхним слоем слов. Костырев понял, о чем его спрашивают.
"Ты со мной или с Витей?"
До недавних пор он был ни с кем, не было смысла в том, чтобы быть с кем-то, но теперь смысл был. Отношения между партнерами портились на глазах, об этом все знали. Кроме того, Виктор стягивал вокруг себя силы, что-то вроде ближнего круга – как бы промежду прочим и ненавязчиво. У него всегда были холопы и прихлебатели, но он не тратил на них время, на винтики созданной им машины, он жил на Олимпе, выше них, смертных. Сейчас он спустился к ним. Он общался с народом, прощупывал почву и, по словам Шлеина, даже спрашивал очень тактично о том, кто что думает о генеральном. Не хочет ли Витя выйти из тени и сесть в это кресло?
Костырев думал. Просчитывая сложную многоходовку, он не спешил с ответом.
– В целом я не в восторге. – Выдал он после паузы. – Мало вводных и много предположений.
Он флегматично выпустил новую порцию дыма. Он был прекрасным актером.
– Ясно.
Беспалов глянул на него поверх бокала с вином: искренне говоришь?
Тот выдержал взгляд: да.
На стекле – отпечатки пальцев: линии и завитки, столь любимые криминалистами. По ним изобличают преступника – и совершенно иное дело с мыслями человека, не оставляющими следов.
К столу подошел Белявский: загорелый, в белой рубахе, с желтой цепью на бычьей шее. Он прилетел утром из Мармариса, был весел и полон сил. Он не выглядел как человек, над которым сгустились тучи и который об этом знал. Он балагурил, пил водку, с азартом играл в бильярд. Да и сгустились ли тучи? Витя стал его прикрывать. "Может, не будем спешить? Может, дать ему шанс? Он старается", – так сказал вчера Витя. Витя, жаждавший посадить Диму на кол. Это политика. Почувствовав в нем единственную защиту, Дима будет ноги ему лизать, как пес, продастся ему с потрохами.
Раскрасневшийся, с пылу с жару, Белявский сел и осушил стакан минералки. На лбу выступил пот.
– Ух! – выдохнул он. – Классная партия!
– Кто выиграл? – Костырев затушил сигарету. Кажется, он усмехнулся, губы чуть шевельнулись.
– Шлеин выиграл! – Белявский включил бас на полную громкость. – Главное, классно сыграли! О, Светочка!
Его взгляд залоснился, толстые губы засахарились.
Пришла Света Томилина, главный бухгалтер.
– Здравствуйте, мальчики!
– Здравствуйте, наша любимая и уважаемая Светлана Григорьевна! – Белявский вперил взгляд в вырез ее платья. Ее место было напротив, и ему это нравилось. Взмахнув тонким шлейфом духов, она села.
Она не была красавицей, нос с горбинкой портил ей профиль, но в то же время было внешнее сходство с принцессой Дианой. У нее был гражданский муж, а с первым, официальным, она рассталась три года назад. Он бросил ее с двухлетним ребенком, и пришлось все начинать заново. Сейчас, в тридцать пять, она наконец-то почувствовала вкус жизни, была удовлетворена собой и смотрела в будущее с оптимизмом. Она даже помолодела. Она начала с того, что покрасила волосы в светлый цвет, первый раз в жизни, и сразу услышала от знакомых, что похожа на принцессу Диану. Что ж, для начала неплохо. Можно двигаться дальше.
– Мне чуточку водки! – сказала она с улыбкой.
Бросившись выполнять ее просьбу, Белявский в порыве энтузиазма налил ей полную рюмку.
– Дима, ты шутишь? – Она подняла брови.
– Светочка, – пробасил он. – Разве может быть много водки?
Так пошутив (кое-кто усмехнулся), он налил себе с горкой.
– Жаль, нет Олега, – сказал он.
Олег Шлеин, главный службист, играл в бильярд с директором по производству Аркадием Ярославцевым. Белявский выразил искреннее сожаление по поводу отсутствия Шлеина, но нужно было знать его и нынешнее его положение, чтобы понять, в чем корень его чувств. Им двигал страх. Сам он, судя по всему, не догадывался об этом. Он искал общества Шлеина, тянулся к нему как бы по-дружески и, не встречая взаимности (треп о футболе – не в счет), боялся. Чем больше боялся, тем больше тянулся. Он смотрел в глаза Шлеину и не мог оторваться – как под гипнозом.
Приглашая Костырева и Беспалова, он поднял рюмку:
– Есть предложение выпить!
Одновременно он бросил взгляд в сторону: там шла Оксана, помощница генерального. Джинсы в обтяжку, полоска кожи между топом и джинсами, длинные темные волосы, – немудрено потерять дар речи, что и случилось с Белявским. После паузы он выдал банальность:
– За нас и нашу компанию!
Дзинь, дзинь!
Дзинь, дзинь, дзинь!
Все выпили по чуть-чуть, и лишь Белявский вылил в рот рюмку с горкой.
– Светлана, как настроение? – спросил Александр.
– Отлично!
– Как ваши девушки? Не скучают?
– Пьют и танцуют.
– И женихов ищут? – прибавил Дмитрий со сладкой улыбкой.
– Может быть. В основном у нас девушки незамужние.
– Одно другому не мешает. – Снова та же улыбка.
– Дмитрий Олегович, вы, с вашим опытом, лучше знаете. Может, кому-то и нет. Пойдите спросите.
Подобные пикировки на грани фола были делом обычным. Белявский, в силу бычьей прямолинейности, делал Свете намеки, не пряча чувств и намерений, а та отшивала его в той же манере, с тем же юмором ниже пояса.
– Я еще мало выпил, – нашелся Белявский. – Да и как вместе работать? Вдруг женишься? Утром вместе, днем вместе, ночью вместе. Где личная жизнь?
Слушая эту чушь, Беспалов думал о том, что с удовольствием ушел бы отсюда – если бы мог. Его ждала Света. Но он не мог, он был генеральным директором, это связывало его по рукам и ногам. Noblesse oblige.
Вяло поковырявшись в тарелке, встал Костырев:
– Я в бильярдную.
– Виталий Игоревич, я скоро буду! – Белявский ткнул вилкой в семгу. – С вас матч-реванш!
– Жду с нетерпением. – Костырев усмехнулся.
Белявский снова взялся за водку. Было верное правило: чем больше он пил, тем доступней казалась Света. Он пытался ее споить – и всякий раз тщетно. Он был мягко послан на новогоднем вечере. Обнадежив его медленным танцем и, как ему показалось, флиртом, Света уехала с мужем. Дима остался ни с чем. Сейчас он пробует снова.
Пришли Шлеин и Ярославцев. Шлеин – плотный, крепкий, ниже среднего роста, темноволосый, с большими залысинами; Ярославцев – высокий, широкоплечий, с шапкой светло-русых волос. Резкий контраст между ними.
– Как успехи? – спросил Александр.
– По-разному, – Аркадий ответил с улыбкой. – Олег выиграл, а я на втором месте.
– Бились на равных. – Шлеин взял воду.
– Кто там играет?
– Костыревым с Моисеевым.
– Интригующе! Я загляну к ним.
Он встал.
Не то чтобы ему была интересна партия Костырев – Моисеев – просто он устал быть здесь, есть, пить, говорить.
– Я с вами! – Встала Томилина.
Никто не заметил, как Дмитрий Белявский, уткнув взгляд в стол, вмиг погрустнел.
– Играете? – спросил Беспалов у Светы.
– Делаю вид.
– Кстати, вид девушки с кием, склонившейся над бильярдным столом, очень даже приятен, – высказался Ярославцев.
Он озорно смотрел из-под упавших на лоб светлых волос, открыв в улыбке два ряда ровных белых зубов – этакий русский Ваня, искренний и простой. В нем было что-то мальчишеское. Он был компанейским, легким в общении и при этом – первоклассным специалистом и управленцем. Он лично устраивал дегустации. Без предупреждения заходил в цех, брал образцы и оценивал их не только в лаборатории, но и с помощью собственных ощущений. Если что-то не так – всем доставалось. Консервный цех всегда был на особом контроле, но чем дальше, тем меньше было претензий. Анна Проклова, начальница цеха, едва не уволенная в две тысячи пятом, рьяно взялась за дело, вымуштровала подчиненных, и была готова собственноручно бросить в чан провинившегося сотрудника. Помня встречу с Беспаловым и встряски у Ярославцева, она чувствовала решимость делать дело как можно лучше. Она была благодарна за шанс, который ей дали.
– Пойдем, Аркадий, посмотришь на вид, – Света за словом в карман не лезла.
– Сейчас, только выпью для храбрости.
Дружеский обмен шутками и улыбками. Совсем иначе, чем с Димой Белявским, без дискомфорта и грязи под сладкими водами.
Беспалов и Света пошли в бильярдную.
Они подошли к бухгалтерии.
– Как жизнь молодая? – спросил Александр.
– Жизнь молодая отлично! – ответила бойкая красивая женщина.
– Производственные вопросы не обсуждаете?
– Нет!
На него смотрели серые глаза Гали Сотниковой, с легким хмельком в них. Поговаривали, что несколько лет назад один молодой человек едва не покончил с собой из-за неразделенной любви к ней (вскрыв вены, он испугался и вызвал "скорую"), а ее будущий муж лазил к ней по водосточной трубе на третий этаж, чтобы добиться ее внимания и благосклонности. Он понимал их. Когда-то он был на их месте и тоже делал разные странные, на первый взгляд, вещи из-за любви к девушкам.
Лишь одна женщина за этим столом выглядела непразднично, не улыбалась: Ольга Владимировна Печенкина, зам главного бухгалтера. После реплики Гали она усмехнулась. Полные губы раздвинулись, качнулся двойной подбородок – и тучная женщина, прятавшая взгляд за очками с толстыми стеклами, взяла стакан с яблочным соком. Она не смотрела на генерального. Она не любила его, как и новую власть в целом. При прежних хозяевах она имела все шансы стать главным бухгалтером, шла к этому много лет, но все мечты рухнули, когда в кресло главбуха села Томилина. Печенкина впала в депрессию, из которой не выбралась до сих пор. Лелея свою обиду, она искала малейший повод, чтобы сказать что-то плохое про новое руководство – за глаза, разумеется. Как приятно жгло внутренности! Как сладка была боль! Злость, смешанная с обидой – что может быть лучше? Несколько раз она порывалась уволиться, но не уволилась. Что-то мешало. Она работала месяц за месяцем, год за годом, и все уже поняли, что к чему. Как Света ее терпит? Почему не уволит? Печенкина – мастодонт, мастер интриги и заговора, женщина с тройным дном, но она бессильна против начальства. У нее есть свой кружок почитательниц, из двух старых сотрудниц, и с ними она не сдерживается. Она злобно плюется желчью, и те вторят ей, негодуя.
Беспалов и Света прошли в бильярдную.
Здесь Костырев проигрывал Моисееву.
Глядя на них и подмечая детали, Беспалов думал о том, что характер проявляется и в игре. Костырев осторожничал (иногда чересчур), подолгу обдумывая каждый удар, а Виктор был быстр, склонен к риску и более точен. Он умел идти напролом и в обход – всегда туда, куда нужно, то есть к победе. Он обгонял Костырева на три шара. На впалых щеках финансового директора, чувствовавшего близость финала, проступил яркий румянец как у чахоточного. Кто любит проигрывать, тем более с крупным счетом и при коллегах? Даже способности к самоконтролю не помогали. С другой стороны, есть ли смысл выигрывать у Моисеева? Партия проигрышная изначально.
Томилина стояла рядом с Беспаловым, с азартом следила за драмой на бильярдном столе, и ее реакция на удары не зависела от того, чьи они были – Моисеева или Костырева: метким она радовалась, а если мазали, то расстраивалась.
В зал вошла Ольга, помощница Моисеева. Кажется, она выпила больше, чем следовало, и хотела быть ближе к шефу, не думая совершенно о том, хочет ли он того же. Он то ли не заметил ее, то ли ее игнорировал. Обидевшись, она стала смотреть на Беспалова, не сводя с него глаз.
Он почувствовал это.
Их взгляды встретились.
На него словно жаром дохнуло: похотью и призывом. Она предлагала себя в открытую – как на панели, где все по-честному, по-настоящему. Может, это была игра, маленький театр пьяной актрисы?
Она отвела взгляд.
Стряхнув наваждение, он выбрался из вязкой темной субстанции.
"Еще этого не хватало. Девушка не может остановиться".
Через минуту пришла Оксана и стала следить за игрой. Она обрадовалась, когда Костырев точным ударом послал шар в лузу, а Моисеев поморщился.
Радость была недолгой. После промаха Костырева Виктор забил шар.
Выпрямившись и заметив Оксану, он подмигнул ей:
– Как жизнь? Может, сыграем?
– Спасибо, Виктор Александрович, я не умею.
Она сказала это тем особенным голосом, которым обычно общалась с Виктором: в нем неприязнь слегка выглядывала из-под маски субординации. Не придерешься, не обвинишь в дерзости, в неуважении к начальству, но в то же время все очевидно: имеющий уши да слышит. Виктор, естественно, слышал. Ее сопротивление лишь подстегивало его аппетит. Он выжидал как хищник – кружа рядом и время от времени делая выпады.
– Научим. – Он выбрал позицию для следующего удара. – Все очень просто: раз – и готово!
Шар влетел в лузу.
Чахоточный румянец на щеках Костырева стал еще ярче. Он был явно подавлен, хотя внешнего показного спокойствия ему было не занимать.
Понаблюдав за игрой пару минут, Беспалов вышел из зала. Он не хотел играть с Витей. Он знал, что, выиграв у Костырева, тот предложит сыграть партию, и не будет возможности отказаться. Нет, не сегодня. Не из-за страха проигрыша (силы у них равны), а из принципа. Витя не тот, с кем он хочет играть этим вечером.
Он чувствовал, как его провожают взглядами. Он привык к этому, привык быть в центре внимания и умел как бы забыть о том, что все на него смотрят. Будучи генеральным директором, не останешься незамеченным, предоставленным самому себе. Положение обязывает. Обладая статусом, ты вынужден ему соответствовать и приносить в жертву часть личной свободы. Чем выше, тем больше. Горе тебе, если твой внешний публичный образ страшно далек от тебя истинного – легче и лучше быть искренним и настоящим, чем надувать щеки, тратя массу витальной энергии. Что в плюсе? На что меняешь свободу? На деньги и власть. Власть – самый сильный наркотик. Быть объектом внимания и притяжения, быть главным, знать вес слова и дела, знать, что ты вождь, – это затягивает, не отпуская. Твое эго, будь в этом честен, склонно к тщеславию. Познав сладостный вкус власти, трудно от нее отказаться. Трудно остановиться. Хочется больше и больше. Не забывай проверять, где ты и кто ты: смертный о двух ногах и руках или бог на Олимпе, почти ослепший от света собственной личности? Цезарь, ты человек. Помни о смерти. Помни также о том, что верные могут предать и что за лестью и преклонением часто прячется ненависть.
Он вышел на улицу.
Был теплый и пряный июльский вечер. На часах – пол-одиннадцатого. Скрывшееся за горизонтом солнце еще подкрашивает снизу чистое, без единого облачка, небо, но вот-вот станет темно и ночь вступит в права. У ночи свои законы. Она может быть нежной, а может – опасной. Может быть сладкой, а может мучить бессонницей. У каждого своя ночь. Он хотел бы провести эту со Светой, проснуться с ней утром, но, увы, в два он поедет домой, а Света не скажет ни слова и только посмотрит грустно.
На улице он встретил Проклову, начальницу консервного цеха, и ее коллегу из цеха консервного.
Обе курили.
Увидев его, они улыбнулись и поздоровались. Он ответил им, а сам поймал себя на страшно циничной мысли, вклинившейся в мозг: "У некрасивых родителей вряд ли родится красивый ребенок. С комплексами и воспитанием та же история. Маленькие дети не знают, чем наградили их мама и папа". Как-то раз он встретил дочь Анны Прокловой. Девочка-подросток – вылитая мать: жидкие русые волосы, скошенный подбородок, желтые зубы и скованная улыбка, чтобы их прятать. Сутулость, костистость, замкнутость, явно заниженная самооценка. Вот бы взглянуть на папу, бывшего мужа Прокловой. Вряд ли он был бойким красавцем – иначе дал бы хоть что-то в качестве компенсации.
Сделав себе выговор за цинизм, он позвонил Свете.
– Привет!
– Привет!
– Я уже скоро. Надеюсь, буду минут через сорок.
– Я тебя очень жду.
– Я знаю.
Он вернулся в клуб, полный решимости уехать отсюда самое позднее через полчаса, чего бы ему это не стоило. Хватит на сегодня публичности. Шампанское охлаждается, женщина томится желанием – что он здесь делает?