Глава 3
Понедельник. Утро.
Не отпускает чувство, что первый рабочий день будет под стать уик-энду.
В субботу он мучился головной болью, а в воскресенье был на даче у тещи. Он сколько мог, под разными предлогами, бегал от тещи как от военкома с повесткой, и наконец дело дошло до той крайней точки, когда отказ стал невозможен. Мама Ани вот-вот крепко обидится. По большому счету, что ему с этого, если скоро будут новости и похуже, но воспитание и подспудное чувство вины взяли в итоге свое. Он согласился. Лучше разом отмучиться, чем растягивать удовольствие.
Набравшись терпения, он взял с собой маску самого лучшего зятя и поехал на дачу. Неприятие совдеповских дач уходило корнями в его детство и отрочество, когда он сполна хлебнул дачной романтики (земля, навоз, трава, битком набитая электричка с дачниками), и сейчас он не мог понять тех, кто тратил время и силы на то, что можно купить в магазине. Советские времена прошли, прошла перестройка, нет острой надобности в собственном урожае; радуйся, отдыхай, делай что-нибудь потихоньку, ан нет: пашут на грядках с утра до ночи, гробя остатки здоровья, а после не знают, что делать с выращенным. Ноют руки, спина, шея, нет свободной минутки. Он и они – из разных вселенных: они не понимают друг друга.
Помимо матери и отчима Ани, компанию им составили двоюродная тетя Ани и шестилетний сын тети, а также два килограмма шашлыков, шесть литров пива и пол-литра водки. На вечернем семейном совете решили, что за руль сядет Аня. Ее водительский стаж -год. Купив ей "Короллу", муж потерял счет мелким авариям и царапинам и сильно нервничал, сидя рядом с ней в качестве пассажира. Мысленно обращаясь к кому-то невидимому и могущественному, он просил его сделать так, чтобы они добрались целыми и невредимыми из пункта А в пункт Б.
В этот раз обошлось без ЧП, не считая того, что едва не чиркнули бампером по черному боку "мерса". Мелочи жизни. Чуть не считается.
Испытывая подвеску японки на ухабах русской грунтовой дороги, они въехали в дачное общество. Задев днищем кочку, свернули на узкую пыльную улочку. Еще сотня метров – прибыли. Старенький серый заборчик, дом о двух окнах, родственники у калитки.
Искусственно улыбаясь, он вышел к ним.
Здравствуйте.
По здешней доброй традиции всем следовало заняться общественно-полезным трудом, включая вновь прибывших и долгожданных. Вооружившись двуручной пилой, мужчины пилили брусья для нового туалета (нынешний дышит на ладан); Ане дали перчатки, садовую вилку и емкость для сорняков, но она, сославшись на маникюр, села в тени с книжкой Дарьи Донцовой; теща и тетя бросились в бой без Аннушки-белоручки.
"Милая публика", – думал Беспалов. Снегирев, от которого разило потом и перегаром, болтал без умолку о машинах, футболе и гадах-политиках; рыхлая тетя ходила по грядкам в открытом купальнике, ничуть не стесняясь лишнего веса и страшного целлюлита; сын тети, воспитываемый матерью-одиночкой в атмосфере вседозволенности и маниакальной обеспокоенности хрупким детским здоровьем, то и дело капризничал и ревел. С Лешей дружба не складывалась, игры не получались.
Через два часа пришло время обеда.
Быстро пожарили мясо и сели за стол, накрытый клеенкой, под сенью старой кряжистой яблони. Тесно сели, по-родственному. Леша сел на колени к папе, Рома – на стул рядом с матерью.
– Саша, что будешь? Водки? – осклабился как бы тесть (полный рот золота, нет четвертого зуба справа в верхнем ряду).
– Я буду пиво.
Зять взялся за пластиковую бутыль.
Пиво теплое. Старенький холодильник не справился.
– Саша, не принуждаю. По мне лучше водку, а пиво на закусь. Надь, правильно говорю?
Теща, сидевшая наискосок от него, неодобрительно на него взглянула и сказала спокойно, без лишних эмоций, здесь, на публике, неуместных:
– Нет.
– Ладно, спорить не буду. Что с тобой спорить?
Он налил себе водки. Было заметно, что он весь в предвкушении и, дай ему волю, выпил бы тут же залпом, не чокаясь, не дожидаясь. Кажется, у него даже пальцы вздрагивали от нетерпения. Он был алкоголиком и работал водителем, что встречается сплошь и рядом, несмотря на кажущуюся несовместимость этих двух факторов.
Теща и тетя выбрали пиво, Аня и дети – сок и сладкую газировку.
Мясо сложили в центре стола на общее блюдо. Это блюдо знавало лучшие времена, а ныне, с маленькой треугольной щербиной, его списали на дачу. Здесь, на пенсии, оно будет жить долго и счастливо, ибо теща не выбрасывает старые вещи. В шкафах, на балконе, на даче, – всюду пылится хлам, и лишь малая его толика используется по назначению раз в пятилетку.
Еще один артефакт – эмалированная чаша с салатом из свежих помидоров и огурцов. Брезгливым гостям выдали по тарелке, а теща, тетя и как бы тесть ели прямо из чаши.
Отчим Ани вызвался сказать тост.
Взяв стопку грубыми пальцами и не обращая внимания на то, что заметили остальные – стопка подрагивала, и водка, налитая с горкой, едва не расплескивалась – он начал:
– Как здесь у нас, а? Сказка. Свежий воздух, яблоньки, следующим летом баньку срубим…
При слове "банька" теща скептически усмехнулась.
Вообще было странно, что он расчувствовался и стал нахваливать прелести дачной жизни: он не очень-то жаловал дачу, учитывая, что у тещи всегда было для него дело-другое. Нечего расслабляться – так она думала. Дай только волю – сразу за рюмку, а если нечего пить, то ляжет на койку и будет щелкать пультом от телевизора, не задерживаясь ни на одном из пяти каналов более чем на минуту. Или продрыхнет полдня. Или пойдет в гости к соседу и там все равно выпьет. От работы польза двойная: и для дачи, и для здоровья.
Тем временем, сделав паузу, он закончил:
– Дай Бог, чтоб мы чаще так…
После трех тостов и двух килограммов мяса пришло время скучной застольной беседы, от которой скулы сводило. Мелочно и по-мещански. Их образ жизни, мысли и интересы были чужды Беспалову. Работа с восьми до пяти, вечером – мыльные оперы и лживые новости; из книг – Дарья Донцова, Шилова и Маринина; летом дача, дача и дача, без отпуска и выходных; кучи хлама и старой одежды; серость быта и скудность мечтаний, – это мещанство. Со временем, по мере взросления, он стал спокойней ко всему относиться, к этому в том числе, более того – даже заметил в себе легкую склонность к дивану и телевизору, и к праздному времяпрепровождению после сильного стресса – однако от критики, в основном мысленной, не отказывался.
– Саша, с дачей-то не надумали? – спросила теща. – Купите?
Аня бросила на него взгляд.
Сделав вид, что ничего не заметил, он сказал:
– Думаем.
Это было так, с некоторыми нюансами. Во-первых, в его случае речь шла не о даче, с грядками и навозом, а о загородном доме. Во-вторых, Ани не было в этом доме. Там были Света и Леша. Он знал, что после развода сын останется с матерью и будет видеться с ним раз или два в неделю. Когда он думал об этом, сердце его сжималось.
Аня что-то чувствовала. Она часто заговаривала о доме – словно испытывая и проверяя мужа: за городом жить лучше, в особенности ребенку, надо бы что-то построить или купить, – а он, отделываясь междометиями и общими фразами, с ней соглашался, но на этом все и заканчивалось. У их брака не было будущего, и не было смысла вкладывать деньги и душу в загородную недвижимость. Он сделает это позже.
– Я жалею, что не взяла в свое время, – вставила тетя. – Дешево было. Нынче вон сколько ломят – ужас!
Теща слушала с постным видом, и лишь посвященному было известно, о чем она думала. Она думала о том, как же ей надоела сестра, у которой нет собственной дачи и которая ездит сюда каждые выходные с лапочкой-сыном, не знающим слова "нет" и вьющим веревки из матери. Пользуясь гостеприимством (так назовем это), она чувствует себя здесь как дома и получает часть урожая – отказываясь от него ради приличия, но всякий раз соглашаясь после длительных уговоров. Сына Ромочку нужно растить, он без отца; папенька, сволочь, был таков, сделав маме подарок, только его и видели. Тетя, пожалуй, знает, что у хозяйки под маской вежливости и радушия, но делает вид, что не знает. Или не хочет знать. Так проще, в том числе и хозяйке: та хочет видеть в зеркале добрую женщину, поддерживающую бедную родственницу искренне, по-христиански.
Со своей стороны, тетя так крепко вжилась в образ мученицы, что, дай ей шанс на лучшую жизнь – откажется под благовидным предлогом. Ей надо быть жизнью обиженной и всеми жалеемой: это привычно и сладко, и можно это использовать.
– Как нынче без дачи? – сказала теща без всяких эмоций, чтобы что-нибудь не подумали. – Дорого все и с химией.
– Вон она, наша химия! – Тесть показал подбородком на кучу навоза, гнившую неподалеку.
Слава Богу, куча не пахла, прела здесь с осени, но все же не стоило говорить о ней за обедом. Кое-кто улыбнулся (сам Снегирев, теща и тетушка); Аня брезгливо поморщилась, а спутник Ани не счел нужным как-либо реагировать.
– Навоз дорогой! Жуть! – теща продолжила тему. – Сколько отдал? Три?
– Да, – подтвердил муж. – И шкалик для шофера.
Бизнесмен Александр Беспалов прикинул в уме выгоды и затраты. Сколько овощей можно купить в сезон на эти три тысячи? Сто килограммов, не меньше. Это не их путь, а ему нет до них дела, не хочется с ними спорить.
– Зато огурцы нынче ведрами собираем, – теща вскинула голову. – Банок двадцать закрыли. Саша, дать вам? Есть малосольные.
Он знал, что нет смысла отказываться. Теща умеет настаивать на своем. Она делает это мягко и деликатно, глядя с сахарной приторностью, но в то же время дает понять, что нет иных вариантов, кроме как согласиться. Она не отпустит зятя и дочь с пустыми руками. Нагрузит зятя чувством вины, этим бонусом к овощам, от которых одни лишь убытки: он будет кушать их, мучаясь внутренним диссонансом.
– У нас есть.
Он без боя не сдастся.
– То ж магазинные, с химией, черт знает откуда. С грядки дело другое. Аня, помню, маленькая была – ох, как любила огурчики! Доченька, помнишь?
Дочь ответила ей вялой полуулыбкой. Женщина-меланхолия. Он никак не может взять в толк, как он так влип, клюнув на яркую внешность без внутренней сути – где был его разум? Не понаслышке зная, как ослепляет страсть, люди наступают на старые грабли, и те бьют их по лбу, чтоб мозг встал на место – к сожалению, не надолго.
– В общем, сделаем вам огурчиков! – теща свернула дискуссию. – Лишь бы выдержала машина.
Далее речь зашла об огородных вредителях и средствах борьбы с ними, а когда тема иссякла, стали обсасывать мыльные оперы. Гость этого не заметил. Сидя под яблоней вместе со всеми, он был не с ними. Он думал о Свете. В пятницу она просила его остаться, ластясь к нему всем телом, сонная, теплая, нежная, но он не остался. Он уехал в два часа ночи, точно по плану, а в подъезде дал себе месяц сроку на то, чтобы покончить с ложью. Почему месяц? У него не было объяснения. Просто месяц.
Между тем тетушка плакалась всем о своем горе: она смотрела пять сериалов, не пропуская ни серии, а на днях внесли изменения в сетку вещания и два стали идти в одно время на разных каналах. Как теперь быть?
– Дел-то! – хмыкнула теща. – Пишущий видик нужен.
– Клуша я! Точно! – тетя обрадовалась. – Сколько он стоит?
– Понятия не имею. Бэушный возьми. Ты, кстати, смотрела "Дочь леса" в среду? Я ехала с дачи и не успела.
– Да.
– Вспомнил он что-нибудь?
Александр знал, о чем идет речь. Аня смотрит этот шедевр, и он в целом в курсе. Сюжет вырезан по шаблону. После черепно-мозговой травмы главный герой ничего не помнит: ни кто он (конечно же, владелец заводов и пароходов), ни как оказался в маленьком домике посреди леса, где вдова лесника-алкоголика (недурственная собой) жила с маленькой дочерью.
– Не-а, – сказала тетя. – Не вспомнил. Рано еще.
"Точно, – подумал Беспалов с сарказмом. – Для этого нужно не меньше ста серий. Как водится, сначала они полюбят друг друга крепко, а когда мачо-пикчу что-нибудь вспомнит, то, по законам жанра, не скажет правду. Он скажет, что он бедный родственник, что ни двора у него, ни кола, а когда все откроется и он прискачет к бедной девушке на белом коне, у той от радости слезы хлынут из глаз. Как ни крути, принц лучше нищего. И как ни любит она домик и лес – жить в замке со всеми удобствами как-то приятней. Под занавес мыльного действа грянет свадьба, а о том, что будет дальше, за хеппи-эндом, зрители не узнают. Не станет ли сказка бытом? Как долго милые будут вместе? Не рухнут ли прежние чувства под грузом ссор и обид? В жизни есть масса тому примеров, но разве мыло – зеркало жизни? Это средство для съеденных бытом, для брошенных, одиноких, разочарованных, – в общем, для сытых жизнью по горло и жаждущих позитива.
– А Катя? Все его ищет?
Теща не унималась. Не пропустила ли что-то важное именно в этой серии?
– Скоро устанет. К ней друг его ходит. Якобы успокаивает.
Зять хмыкнул в открытую. Вот так интрига!
Он не мог понять тех, кто смотрит мыльные оперы: с ужасной игрой актеров, шаблонным сюжетом, резиновым действом. При желании мог бы, но желания не было.
Вклинился отчим Ани, выпивший полбутылки:
– Женские сопли! Классные фильмы – про оперов. Я по жизни их не люблю, а фильмы нравятся. Смотришь, Саш?
Тот покачал головой: "Нет". Несколько лет назад – когда только вышли "Улицы разбитых фонарей" – он посмотрел несколько серий, был грех, но с тех пор и пальцем не притронулся к мылу. Есть масса способов провести время с большей пользой.
– Дукалис мужик, но он добрый и с юмором, – продолжил отчим, вновь наполняя стопку и игнорируя взгляды тещи. – Если б все менты были такие, я бы тоже стал опером. Кстати, мать, телек-то новый купим?
– Купил бы вола да попа гола, – бросила теща. – Водки бы меньше пить, был бы и телек! С ней будет старый.
Чувствовалось – накипело.
– Ты, мать, это… Не надо тут. Много ты знаешь. Я спрашивать и не буду.
Навалившись на стол, он исподлобья глянул на тещу.
– Вон как! – Теща взъелась в открытую. – Я тоже!
Он усмехнулся как-то по-зековски. Глаза потемнели. Почесав впалую волосатую грудь под несвежей рубашкой с рисунком в крупную клетку, он сказал глухо:
– Мать, ты это брось. Я зарабатываю? Да. Больше, чем ты? Ясное дело. И всей этой хренью (он показал подбородком в сторону грядок) тут занимаюсь, а мог бы калымить.
– Стыдоба! – Теща плюнула бы, если б не стол и не люди рядом.
Над головой шелестела яблоня. Свежий ветер, спутник маленькой тучки, разведчицы грозной темной армии на горизонте, общался с деревом на своем языке – то ли что-то суля ей, то ли мягко припугивая; мальчик Рома, которому наскучило играть на крыльце, шел к взрослым, махая длинной сухой веткой; Леша кушал крыжовник из кружки, сидя на пне от спиленной вишни; соседи по даче – супруги преклонного возраста – тихо возились на грядках; другие соседи, трое крепких, обнаженных по пояс мужчин, строили баню – а за семейным столом, с пустым блюдом в центре, все сжалось и напряглось.
Беспалов мучился, стиснув зубы. Зачем он приехал сюда, к этим колхозникам? Чтобы слушать их брань? Встать бы и выйти из-за стола, но нормы приличия – для него, в отличие от хозяев, они не пустой звук – удерживают его на месте.
С минуту Снегирев сидел молча, глядя в стол, а после буркнул под нос:
– Мать, мы позже поговорим. По-свойски.
– Конечно. Водку только допей, чтоб лучше думалось и говорилось.
Снова молчание.
– У нас телек, похоже, крякнет, – тетя бросилась разряжать обстановку. – Кинескоп, кажется, сел. Как включишь, все дергается, десять-пятнадцать минут.
"Крякнет, и слава Богу, книжки может быть почитаете и мозг свой от шлака очистите", – подумал Беспалов, чувствуя раздражение и подпитывая его в себе.
К столу подошел Рома.
– Привет! – мама сахарно улыбнулась. – Как, зайка? Скучно? Сок яблочный будешь?
– Нет. Дай газировку.
– Да, зайчик.
– Парень, ты когда вырастешь, кем станешь? – вдруг напомнил о себе Снегирев, пьяно глядя на мальчика.
Рома сделал вид, что не слышит.
Не дождавшись ответа, отчим сказал с пьяной резкостью:
– Парень, ты уши что ли не моешь? Или впадлу дяде ответить?
Он не видел направленных на него взглядов: теща вот-вот взорвется; тетя, услышав угрозу в голосе "дяди", нахохлилась и приготовилась к защите потомства; Беспаловы видели перед собой быдло и чувствовали отвращение. "Дать бы ему по морде, – думал Беспалов. – Пьяная сволочь".
Тем временем сволочь не успокаивалась.
– Ты че в молчанку играешь?
– Я не буду шофером! – сказал мальчик не по-детски серьезно.
"Дядя" опешил от неожиданности:
– А что?
– Мам, можно мороженое? – мальчик снова его игнорировал.
– Эй, я не понял!
– Что тебе надо? – рявкнув на мужа, теща грозно встала со стула. – Все, хватит! – Она забрала водку и поставила рядом с собой.
– Мать, ты это! – Дернув головой, он потянулся к бутылке. – Дай как мужик с мужиком! Что он нос-то воротит как девка? Слышь, парень, что не шофером?
– То! – буркнул мальчик.
– А?
– Платят мало! Водку пьют! Мам, можно мороженое? – Он вновь обратился к матери.
– Интеллигент херовый! Жизни не нюхал. Вон она, видишь? – Отчим вытянул перед собой правую руку ладонью вверх: грубая кожа с въевшейся грязью, шишки мозолей, грязные ногти. – Денег дать? Дам!
– Сходим вместе, – тетя вмешалась. – Кто еще будет? Очень вкусный пломбир.
– Можно на великах, – Рома выдвинул рацпредложение.
– Сына, я лет тридцать не ездила. Я лучше ножками.
Все хотели мороженого. Все, кроме "дяди". Молча набычившись, он налил себе водки (теща из принципа не реагировала), выпил залпом и съел остатки салата.
Тетя с сыном пошли в дом за деньгами. Теща встала, чтобы убрать посуду – не глядя на пьяницу.
Наконец можно было выйти из-за стола, что и сделали гости.
"Дядя" остался один. Он снова наполнил стопку, выпил, шумно выдохнул и, поскольку закусывать было нечем, сморщился и помахал ладонью около рта.
По возвращению тети и Ромы началось чаепитие. Все снова сели за стол. Пили чай-кофе, ели пломбир в стаканчиках (Аня и тетя, любительницы глиссе, смешали мороженое с кофе), а перед этим теща изъяла водку у Снегирева, не дав тому выпить последние сто граммов.
Когда все вышли из-за стола, картина была следующей: Снегирев еле держится на ногах; теща похожа на каменную статую, и от нее веет холодом; тетя солидарна в чувствах с сестрой, но отчего-то оживлена и болтлива; чету Беспаловых одолевают скука и неприязнь; Рома, то ли не чувствуя общего настроения, то ли следуя собственным желаниям, пристает к матери с расспросами о том, пойдут ли они на следующих выходных в зоопарк; мать отвечает, что сходят, конечно, да, но – "Как здесь Надя?"; теща, устав от родственницы, тут же спешит ответить, что ничего страшного, справимся, идите и не волнуйтесь; Леша хочет спать и капризничает, но спать упорно отказывается, – в общем, та еще обстановка.