Они вышли. Саша – с большим облегчением, Слава – пошатываясь.
Официантки переглянулись. Одна покрутила у виска длинным искусственным ногтем.
– Саня, ты видел их? – Брагин дернул плечами. – Мозг как у куриц. А насчет водки ты прав. Лучше без водки.
Они подошли к "Audi".
Здесь Брагин замялся.
– Это… Я сам. Саня, не парься.
– Я и не парюсь. Я доставлю тебя в целости и сохранности к месту жительства. Ты же не хочешь в медвытрезвитель?
– Был я там, Сань. Очень душевное место и люди тоже душевные. Бьют ласково, деньги забирают не все. Саня, до скорого. Даст Бог, свидимся.
Он протянул Саше руку.
– Слава, будь аккуратней.
Пока они жали друг другу руки, Брагин смотрел сквозь Сашу и думал о чем-то. Когда их взгляды встретились, он сказал пьяно:
– Ты главное, помни, как было в общаге. Как пели песни. Как было здорово, Сань. Жизнь штука страшная. Или ты ее, или она – тебя. Помнишь Ницше?
– "Что не убивает меня, то делает меня сильней"?
– Нет. "Когда-то хотели они стать героями, теперь они сластолюбцы".
– В точку.
– Да, Сань.
– Рад был тебя видеть.
– Я тоже.
– Удачи.
– Я уже мертв, Саня. Мне она не нужна. Только тебе.
Слава пошел прочь.
Саша сел за руль в подавленном состоянии.
Он нагнал Брагина у выезда со стоянки.
– Слава, может, доедем?
– Нет, Саня, спасибо. Я прогуляюсь.
– Ладно.
Он протянул Славе визитку.
– Здесь мой мобильный.
– У меня нет телефона. Я свой посеял по пьяни, а номер не помню. Я твою карточку, Саня, возьму, но не буду тебе звонить, честно тебе скажу. Не кафель же класть у тебя на заводе. Я ненадежный работник, пью много и часто.
Саша не знал, что сказать. Весь словарный запас склеился в плотную вязкую массу, из которой он не мог ничего выудить. Это состояние длилось пару долгих мгновений, после чего он сказал сдавленным голосом:
– Слава, ты главное не сдавайся.
– Я сдался, Саня. Но я вот что скажу: я прожил жизнь не зря. Я понял, что в ней есть смысл. Знаешь, какой?
Сзади подъехал пузатый двухдверный "RAV4" и коротко просигналил.
Длинноволосая блондинка нервничала.
– Саня, смысл в любви. Не только к ним. – Брагин кивнул на сидевшую за рулем женщину. – Вообще. К жизни. Смысл жизни, Сань, – в любви к жизни. Слышите, барышня? – Он громко сказал это, а женщина вновь посигналила.
– Барышня, вы не согласны?
– Что? – Та наклонила голову к опущенному стеклу. В ее голосе слышалось раздражение.
– Я говорю, смысл жизни в том, чтобы любить жизнь, а не только таких красоток, как вы.
Женщина растерялась. Ее программа дала сбой, требовалось время на перенастройку.
– Дорогу дадите, философы? – с улыбкой спросила она.
– О! – обрадовался Брагин. – Дело другое! Дама хочет проехать. Мы загораживаем ей путь к счастью.
– Как можно?
Глянув в зеркало заднего вида, Саша сказал громче:
– Девушка, я уезжаю. Будьте счастливы! Ты, Слава, тоже.
Они пожали друг другу руки.
"Audi" тронулась с места.
Проезжая мимо Брагина, женщина бросила на него взгляд – что за фрукт? что за пьяный философ? – и вырулила на улицу Ленина.
Глава 12
Брагин шел к площади Ленина.
Ему стало жарко, и он расстегнул куртку. Не обращая внимания на людей (не было в них ничего интересного), он пил пиво из банки и думал о том, что нет больше денег. На две десятки, найденные в заднем кармане джинсов, он купил теплое "Жигулевское", и больше не было ни копейки.
На площади Ленина он сел в троллейбус, зайцем проехал несколько остановок и вылез на Грибоедова.
Здесь начинался частный сектор Октябрьского района: вросшие в землю домики и бараки, грязные улицы, бедность и безнадега. Здесь много пьяниц и стариков. Пьют денно и нощно. Режут друг дружку по пьяни и даже вспомнить не могут наутро, как было дело. Есть садоводы. Они выращивают фрукты и овощи под слоем пыли и копоти и втюхивают их жителям города с присказкой "это с собственной грядки, без химии", нисколько не привирая. С собственной грядки? Да. Без пестицидов. Каждый крутится в жизни как может, а если не может, то жизнь скручивает его – и на свалку.
Вдали, за крышами хижин, смотрят в небо многоэтажки. Скоро город будет здесь и каждому местному выделят по квартире после сноса шанхая. Этого ждут с нетерпением, все разговоры только об этом, и пьяницы даже ссорятся, если кто-то заходит в грезах чересчур далеко. "Я знаю, город будет! Я знаю, саду цвесть!" Будущее не за горами. Снесут хижины и бараки, выстроят небоскребы, сделают в них бутики, салоны, кафе, и ничто здесь не напомнит о прошлом. Два старых приятеля выпьют по стопочке теплым летним вечером, сидя на лоджии с видом на центр, и вспомнят со вздохом, как жили внизу, в халупах, и были обычными пьяницами, без будущего и настоящего. Теперь жизнь наладилась. Можно сдать угол в комнате и жить припеваючи, в свое удовольствие, на Грибоедова, в новом районе, близко от центра.
Сейчас на месте бутиков и ресторанов стоял ларек с ржавой вывеской "Пиво" и парой жутко засранных столиков. Грязь никого не смущала. Место пользовалось популярностью, на зависть всяким там ресторациям.
В эту минуту двое постоянных клиентов пили пиво из пластиковых стаканчиков. Пили они ежедневно, с утра и до вечера, на пенсию по инвалидности. Третий расплачивался за пиво. Он выглядел слишком прилично. Кто это? Что здесь забыл? Он не из местных. В следующую минуту он развернулся лицом к зрителю, в обнимку с полутора литровой бутылкой, и все стало ясно. Это спившийся интеллигент, сизоносый и краснокожий. Приехал к кому-то в гости. Сделав два-три глотка из бутылки, он спрятал пиво в черный полиэтиленовый пакет.
Брагин пристыл взглядом к вывеске. "Пиво". Если нет денег, нет смысла пялиться. В долг не обслуживают, не доверяют, что конечно же правильно. Люди уже не те. Суки конченые. Утром – деньги, вечером – пиво, так с ними и надо.
Он свернул на узкую улочку, где две машины с трудом разъезжались, прошел два дома и остановился у третьего – низенького, покосившегося. Ставни на двух окнах были закрыты, а на подоконнике третьего, в торце дома, стоял глиняный горшок с мертвым желтым растением. Штор не было. Перед домом, на том месте, где когда-то была грядка, на прошлогодней жухлой траве, лежал мусор: консервные банки, пластиковые бутылки, окурки и прочие отходы человеческой жизнедеятельности. За домом стоял бурьян в человеческий рост. Забора, считай, не было: он лежал под углом в сорок градусов, как поваленный смерчем. Калитка висела между столбами более-менее прямо. Лет двадцать назад ее сделали из досок, пригнанных плотно друг к другу, и она выдержала проверку временем, в отличие от забора.
Заперта.
Как? Крючка на ней нет.
Он глянул в щель между досками, но ничего не увидел.
Он заглянул сбоку.
Калитка подперта вилами: зубья врезались в дерево, а треснувший черенок, до блеска отполированный кожей рук прежних хозяев, вставлен между досками сгнившего тротуара.
Снова у Верки глюки.
Он пнул калитку в надежде, что упадут вилы.
Нет, не упали.
Он пнул еще раз.
Держатся.
Что делать? Лезть по забору? Свалится. Поранишься о ржавые гвозди.
Он медленно думал. После двух с половиной литров пива быстро не думается.
Пройду через соседский участок, решил он, там дырка в заборе. Бабка плохо видит, слышит еще хуже, ходит медленно, и если даже увидит – что сделает? Обложит матом? Сволочью обругает? Не складываются с ней отношения, с первого дня, как въехал сюда, в дом, где раньше жила сука-теща, царствие ей небесное. Пока объяснишь бабке, что к чему, даст палкой по шее. Бабкина шавка, маленькая, рыжая, тупо гавкающая на все, что движется, будет лаять как бешеная, но не укусит. Старая она, как и бабка, и знает на собственной шкуре, как это больно – по ребрам.
Калитка.
Он снял крючок и вошел.
Тихо. Не гавкает шавка и бабки тоже не видно.
Он пошел вдоль завалинки. Притормозив на углу и убедившись в том, что в огороде никого нет, он продолжил путь к границе между участками.
Вдруг он увидел справа, метрах в пяти, маленькую рыжую бестию.
Та трусила по грядкам, цепляясь низким брюхом за комья земли, и что-то нюхала длинным носом.
Шавка тоже его увидела, а увидев, опешила и встала как вкопанная.
Пару мгновений она рассматривала его глазками-бусинками, а потом вскинула острую мордочку и залилась лаем что было мочи:
– Уав! Уав! Уав! Уав! – Уав! Уав! Уав! Уав! – Уав!
Он ускорил нетвердый шаг. Не глядя на взбесившуюся собачонку, он шел к цели, а вслед ему неслось громкое и истошное:
– Уав! Уав! Уав! Уав! – Уав! Уав! Уав! Уав! – Уав!
Он вошел в бабкин малинник. Летом здесь чаща, ягоды крупные, сладкие, и он кушает их с удовольствием, благо бабка не видит дальше двух метров.
Вот она, дырка в заборе, брешь в несколько досок. По ту сторону – его территория.
Он уже там, а рыжая бестия, бегая меж прутьев малины в бабкином огороде, не успокаивается:
– Уав! Уав! Уав! Уав! – Уав! Уав! Уав! Уав! – Уав!
Ухмыльнувшись, он показал ей fuck и нетвердой походкой пошел к дому. До тещи в доме жил тип, который, если верить легенде, умер от сердечного приступа, трахаясь в бане с кузиной. Купив дом под снос, он хотел выстроить новый, но вышло иначе: дом его пережил. Он покосился, стены полопались, печь развалилась, но о ремонте не думали: не было денег, да и привыкли.
Поднявшись по жутко скрипучим ступеням, он открыл дверь.
Тихо.
Слишком тихо.
Он прошел через сени, доверху забитые хламом (велик без шин, кадка для огурцов и радиола "Урал-111" – главные экспонаты), и вошел в избу.
В зале спала жена.
Она спала на боку, поджав ноги и скрестив на груди руки, желтые и худые. Она всегда спит после приступа. Длинные мокрые волосы прилипли ко лбу, клетчатая мужская рубаха расстегнута, а под ней, на плоской груди – старый розовый лифчик. Страх оставил ее без сил. Голоса стихли, но однажды они вернутся, и от них не спрячешься, не спасешься. Они реальны. Весна и осень – их время. Из-за них она не может работать и пьет дома, чтобы не было страшно. Но ей все равно страшно. Она принимает лекарства, но с каждым годом ей хуже.
Он прошел к шкафу из темного дерева. На стеклянных полках за стеклянными дверцами пылилось наследство тещи: хрусталь и фарфоровые статуэтки. Он открыл дверцу и сунул руку под выцветшую клеенку.
Есть.
Стольник. Может, это последний. Не надо бы брать, но как не взять, если хочется выпить?
Он сунул деньги в карман и бросил взгляд на жену. Что с ней будет? Как она будет жить?
Он вышел из дома, бросил вилы через забор, в огород к бабке, и пошел к пивному ларьку. Завтра утром он должен быть на объекте, класть кафель в ванной, и он там будет. Все мужики пьют, пьют сильно, но редко когда не приходят. Хозяева шкуру спустят и выгонят из бригады. Не на что будет есть.
– Пиво. – Он сунул деньги в черную пасть ларька.
Деньги исчезли.
Всё.
Часть вторая
Глава 1
Участники совещания вышли из кабинета.
Беспалов и Моисеев озвучили всем решение, принятое накануне, на встрече с глазу на глаз: проекту быть.
Встреча прошла непросто.
С бизнес-планом в руках Виктор страстно доказывал, что дело стоящее, долго доказывал, а потом они спорили, до хрипоты, то красноты, до ненависти, если хотите. В запале Виктор сказал, что, если Саша его не поддержит, он сам запустит проект.
Это был блеф. Чистой воды блеф. Что может Витя без комбината? Кто даст ему деньги без залога имущества, без поручительства, с нынешним бизнес-планом? Он глянцевый, сахарный, приторный. Стратегия следующая: вкладывать людям в головы мысль о том, что это свежевыпеченный хлеб и продавать его в по франшизе через мелких предпринимателей, с быстрой экспансией до Урала в течение года. Блицкриг. Барбаросса. Планы по продажам и доле рынка просто заоблачные. "Восход-Бейкер", ныне главный на этом рынке, должен быть низвергнут с первого места к концу первого года, а на второй, видимо, обанкротиться. Складывалось ощущение, что консультанты писали план под диктовку Вити, в спешке, без знания рынка и прочей специфики. Не дали им денег и времени для более качественной работы. Ограничились тем, что купили готовый обзор российского рынка заморозки, двухлетней давности, и использовали его, сделав ряд смелых предположений. В затратах поскромничали.
Они спорили долго, а когда оба устали и выпили много кофе, Витя сменил тактику. "Саша, что ты уперся? Если не выгорит, не обанкротимся. Я чувствую, дело стоящее, если по-умному. Мы так вдунем "Бейкеру", что мало им не покажется. Я знаю, как рекламировать, что говорить людям, как продавать. Справимся, ну!"
Саша устал спорить и в конце третьего часа сдался:
"Если очень хочешь, рискнем".
Он понял, что заключил сделку с совестью. Альтернатива была – разрыв, а к этому он не был готов. Слишком многое связывало их. Однажды он сделает это, но не сегодня. Сегодня он терпит. Он соглашается.
Моисеев доволен. Он улыбается. По-настоящему. Не морщит губы в усмешке. Кажется, он удивлен? Что он чувствует? Что в его взгляде? Время покажет, кто прав, кто – нет. Дай Бог, чтобы это был Витя. Они в одной лодке; если утонут, то вместе, поэтому, как бы ему ни хотелось, чтобы Витя ошибся, он не может так думать. Решение принято. Он должен сделать все от него зависящее, чтобы лодка плыла, а не села брюхом на мель.
Он взял лист с перечнем встреч.
Через полчаса придет Ира Киреева, начальник отдела маркетинга и рекламы, и. о. коммерческого директора. Пока Белявский нежится в Турции, она за него трудится. С мистером Б. все ясно. Спекся. Слишком некомпетентен, слишком много вопросов. Ира его сменит – так они с Витей решили. У Иры активная жизненная позиция, быстрый ум, жизнелюбие. Она разведена. Сыну семь лет. В свободное от работы время она прыгает с парашютом и ездит на горных лыжах по черным трассам. Морально она готова. Ей душно в тени Белявского. У них перманентный конфликт. Должен остаться кто-то один, и это будет не Дима.
Хочется кофе. Ночью почти не спал. Думал. Крутятся в голове планы, идеи, решения, чувствуешь сонную радость ("утром надо обдумать"), а утром, если и вспомнишь, все окажется чушью. Менделеев увидел во сне периодическую таблицу элементов, Кит Ричардс услышал рифф "Satisfaction", ныне очередь Саши. Вдруг что-то придумает – нечто такое, что вытолкнет их в стратосферу? Лучше б писал ночью песни, как в юности. Песни не пишутся, пробовал.
Встав с кресла, он взял со стола бумаги и прошел в комнату отдыха. Он сделал кофе в кофе-машине. Не стал звать Оксану, прерывать тихое одиночество. Сев на диван, он взглянул на подвесной потолок – пожалуй, впервые за эти годы. "Сколько там пыли и грязи – за чистой ровной поверхностью? Лучше об этом не думать, а жить с тем, что видишь. Так проще и легче. Если дашь волю воображению или, тем паче, заглянешь – от легкости и наивности не останется и следа. С иными людьми так же: они носят маски, модные платья, пользуются парфюмом, они чистые, добрые и улыбчивые, но если ткнешь пальцем в их глянцевую обложку, намеренно или случайно, то из темного нутра столько вывалится, высыплется и вылезет, что не рад будешь, что ткнул. Дырку тут же заклеят, но ты всегда будешь помнить о том, что видел там, внутри, за гладкой внешней приятностью.
Он взял служебку Белявского. Здесь все предсказуемо – сделан вывод о том, что выгодней работать с агентством, чем брать в штат собственного дизайнера. Есть цифры, все как в аптеке. Крепко держится Дима за "Color city", за уши не оттащишь. Безопасность ничего не нашла. Ладно, временно запаркуем. Вернемся к вопросу после ухода Димы.
Следующая служебка была от административного директора, с общей сметой на празднование дня компании. Восемь лет прошло, даже не верится. Через три дня, в пятницу вечером, он скажет со сцены несколько слов коллективу. Мы вместе. Это наш день. Ешьте, пейте, радуйтесь. Восемь лет назад мы начали и сегодня можем по праву гордиться тем, что мы сделали. Мы не останавливаемся на достигнутом, мы движемся только вперед.
Он скажет это от чистого сердца и не скажет лишь об одном: он знает, что сила отталкивания однажды разрушит их союз с Виктором Моисеевым. Они не смогут быть вместе.
Разобравшись с бумагами, он взял газету, увлекся и не заметил, как прошло время.
Зазвонил телефон.
– Александр Александрович, к вам Ирина Антоновна.
– Пусть заходит через минуту.
Он прошел в кабинет и сел в черное кресло.
Глава 2
– Как успехи в бильярде?
Обращаясь к финансовому директору, он напрягал голос, чтобы тот его слышал. От громкой музыки в стиле техно все вокруг резонировало, даже стены клуба потряхивало.
Костырев, с "Marlboro" между длинными пальцами и с традиционно спокойным лицом (он всегда себя контролировал) – коротко улыбнулся:
– Выиграл у Шлеина.
Снова улыбка. Длинная струя дыма вверх.
– А Шлеин обыгрывает Белявского, – прибавил он.
Обманчиво скромная гордость. В этом весь Костырев.
Они общались, сидя друг напротив друга за прямоугольным столом из темного дерева, на шестерых человек. Это был стол для топ-менеджмента. Все ушли в бильярдную и возвращались оттуда группками, чтобы выпить и закусить. Беспалов вышел на улицу, позвонил Свете, а когда вернулся, то застал Костырева в одиночестве. Тот пил кофе и курил "Marlboro". Две нависших над столом лампы, под круглыми темными абажурами, бросали желтые пятна на стол. Потолка не было видно, он был там, высоко, во тьме, за всполохами цветомузыки.
– Что думаете о новом проекте? – спросил он у Костырева.
– О заморозке?
– Да.