Теперь все его внимание было приковано к куполу собора. Путеводитель подсказывал: диаметр купола – 27 метров, общая высота сооружения – 105 метров. Прикидывая, что колосс не уступает в размерах Исаакию, Саша пытался представить, как строили этот шедевр в семнадцатом веке. Совершенный в своей гармонии, гордый и строгий, он смотрит со стометровой высоты на муравейник внизу, на то, как коротко живут и умирают люди, как воюют друг с другом, движимые человеческими страстями, – и оберегает покой первого императора Франции, Наполеона Бонапарта.
Наполеон был диктатором, завоевателем, реформатором. Уверовав в свою избранность и сделав Францию самой могущественной державой Европы, какой она не была ни до, ни после него, вскоре он потерял все и умер в изгнании на маленьком тропическом острове в Атлантическом океане. Спустя девятнадцать лет он вернулся на родину и был с почестями похоронен здесь, в соборе Дома инвалидов. Великий грешник – в святом месте. Выходит, одним воздают почести при жизни и после смерти, несмотря на все их грехи, а другим, менее провинившимся перед Богом, достаются проклятия. За убийство осудят по закону божественному и человеческому, за двойное светит пожизненное, а если убил миллионы – не защищаясь, но нападая, строя империю и собственное величие на смертях и человеческих муках – воздадут почести, будут считать героем и похоронят в приличном месте, может быть, даже в церкви. Есть объяснение у адептов религии? Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку? Убийство в захватнической войне – не убийство? Благословляя правителя перед военной агрессией, как найти точки опоры в религии и в собственной добродетели?
Теория Дарвина оправдывает войны, снимая ответственность с человека.
Как оправдать их с точки зрения веры?
Оплатив вход в церковь и чувствуя легкий внутренний трепет, Саша вошел внутрь. Он увидел распятие и ступени, ведущие вниз.
До него донеслась тихая скорбная музыка.
Звуки рождались не здесь, не в этом мире, а где-то вовне, в бесконечности нематериального. Ангелы, знающие все о жизни и смерти, пели небесными голосами.
Все трепетало. Душа плыла вместе с музыкой.
Саша спустился в круглую крипту.
В ее центре, на постаменте из зеленого камня – огромный саркофаг императора, высеченный из глыбы порфира темно-красного цвета. По периметру – двенадцать статуй женщин, символизирующих победы Наполеона, на инкрустированном мраморном полу вокруг постамента – названия мест сражений, в том числе – "Moscowa".
Аура смерти, мощи, величия.
Здесь лежит тот, кого можно считать истеричным самовлюбленным типом с дергающейся ляжкой и раскормленными лоснящимися щеками – но даже самый отъявленный критик промолчал бы в эту минуту. Он, пожалуй, признал бы – несмотря ни на что, Наполеон был велик. Его усыпальница соответствует масштабу его личности. У него не было возможности остановиться, он мог идти только вперед, как шел Александр Македонский две тысячи лет назад. В конце концов его вынудили остановиться и отступить. В следующем веке Адольф Гитлер повторит его путь: быстрый взлет и стремительное падение. В 1940 году Гитлер придет сюда, в крипту, чтобы отдать честь тому, кого считал равным себе, а спустя пять лет его собственный труп с простреленной головой обольют бензином и сожгут в саду Рейхсканцелярии. Слава Богу, в этом случае обошлось без похорон в церкви.
Саша прислушался к пению ангелов.
Ангелы пели о человеке.
Они простили его? Простили ему его гордыню, грехи, миллионы загубленных душ – ему, смертному, вознесшемуся выше всех и вершившему судьбы мира?
Ему все равно. Он не нуждается в чьем-то прощении.
Эта песня для вас.
Что вы слышите? Что чувствуете? О чем думаете?
Как будете жить дальше?
***
Сказать, что Башня произвела на него впечатление, значило не сказать ничего.
Сначала он полчаса простоял внизу с открытым ртом, под гигантской ажурной конструкцией, созданной человеческим гением, и так и не смог охватить взглядом и разумом то, что ему открылось. Кто не видел La Tour Eiffel на фотографиях? Это один из самых растиражированных образов, своего рода штамп, нечто приевшееся и банальное.
Вживую Башня другая.
КОГДА ТЫ РЯДОМ С НЕЙ, ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ ЕЕ МОЩЬ.
ОНА ВОЗНОСИТСЯ НАД ТОБОЙ.
ЕЕ ГИГАНТСКИЕ ОПОРЫ С АРОЧНЫМИ СВОДАМИ НЕ ПОМЕЩАЮТСЯ В ОБЪЕКТИВ КАМЕРЫ.
ОНА СОВЕРШЕННА.
Кульминацией стал миг, когда тысячи маленьких огоньков вдруг вспыхнули разом и забегали по сплетениям подсвеченного золотого металла, превращая Башню в нечто… нет, для этого нет слов. Стоя в очереди к лифту, у одной из опор, Саша не мог оторвать глаз от гипнотического мерцания. Эмоции зашкаливали. Он чувствовал себя частью толпы, что его окружала, и, как ни странно, это было приятно. Человек стадное животное, что бы он сам о себе ни выдумывал. Когда он в толпе, его эмоции в несколько раз сильней. Цепная реакция и взаимное индуцирование. Башня заряжает энергией. Она уносится в темное небо и, оставляя множество маленьких изумленных людей внизу, поднимает нескольких счастливчиков на головокружительную высоту.
Он здесь около часа. Как здесь хорошо! Он с утра на ногах, он прошел километров пятнадцать, если не больше, но даже усталость сейчас приятна. Столько впечатлений всего за один день! Пожалуй, это был один из самых счастливых дней в его жизни. Вдыхая прохладный вечерний воздух, напитываясь аурой города, он наслаждался кристально чистым моментом и знал, что это не повторится: нельзя дважды войти в одну реку, нельзя записать чувства на пленку и включать их в нужное время. Надо уметь радоваться настоящему, здесь и сейчас, не забывая о будущем. Как сказал кто-то из древних – пока мы откладываем жизнь, она проходит. Что знали древние, то не знают современные люди. У них словно тысяча жизней. Они тратят время на мелочи, забывая о главном или вовсе его не имея. Они мастера подлога и самообмана. Саша долго был с ними. Сумев уверить себя в том, что он успешный мужчина, счастливчик, предприниматель от Бога, он много лет жил с этой уверенностью и как-то тихо и незаметно вытеснил за границу сознания прежнего Сашу Беспалова. Сначала было весело и динамично, был дикий бизнес, когда некогда было думать и рефлексировать, а под конец стало скучно, сыто, противно, и вылезло все, что он старательно прятал. Оказывается, он обманывал себя все это время. Если бы не кризис в отношениях с Витей и не встреча с Родей Клевцовым, кто знает, где бы он был сейчас? В Париже не был бы точно.
***
Из задумчивости его вывел маленький старичок. Проходя мимо по многолюдной площадке, тот случайно задел его локтем. Задел слегка, скользнул, да и только, но тут же рассыпался в извинениях.
"O! I’m sorry, sir! I’m sorry!"
Саша хотел что-то сказать в ответ, теснились стандартные фразы на английском, назойливо предлагающие себя, однако, так и не сумев выбрать нужную, он улыбнулся сухонькому джентльмену – все в порядке.
– В порядке, да! – вмиг оживившись, заговорил дедушка на ломаном русском. – Я тоже немного уметь. Моя бабушка из Питер. Она не любить Ленин. Она говорит, Ленин … – тут он запнулся, – лисий дьявол.
– Лысый?
– Да! Деда стреляли большевики, ставили к стенке. Бабушка сразу в Польшу, дальше в Америку.
– О! Извините! – опомнился старичок. – Я вам мешал! Простите!
Он был одет в майку с надписью "The way to glory" во всю грудь, в шорты и кеды – типичный иностранец-пенсионер. Надо же – встретить здесь, на Эйфелевой башне, в центре Парижа, столь прикольного персонажа – неплохо говорящего по-русски и поминающего недобрым словом вождя мирового пролетариата.
Саша видел, что дедушке страсть как хочется поговорить, но каноны вежливости предписывают ему извиниться и дождаться реакции собеседника.
– Все нормально, – сказал Саша. – Не беспокойтесь.
– Я Серафим, – обрадовался старик; его морщинистое лицо мягко светилось улыбкой. – Винслоу. Это значит… – он снова запнулся. – Вспомнить… Как это?
– Медленно побеждать.
– О! Да! Медленно!
Дедушка просиял.
– Знаете, почему Серафим?
– Необычное имя.
– Бабушка любить Пушкин. Про Серафима. Пушкин великий. Я не мешал? – вновь спросил он.
– У меня времени много, – сказал Саша с улыбкой. – Я никуда не спешу.
– Бабушка говорить: поспешишь – людей наспешишь.
– Насмешишь.
– Точно! Как вам Париж? Я знаю, он самый красивый город. Он дал мне жизнь. Я хотел прыгать здесь. Несчастный любовь. Но смотрел сверху Париж – и стал любить жизнь. Не прыгал. Сорок лет жив и каждый год здесь. Если умру, не буду. А вы? Тоже любить Париж? Тоже любить жизнь?
Саша смотрел в выцветшие голубые глаза и чувствовал, как теплый свет этих глаз и мягкой стариковской улыбки греет его изнутри.
– Да, – просто сказал он. – Я люблю жизнь. Жизнь и Париж.
– Город, где любят!
Описывая в воздухе полукруг, сухая рука прошлась по линии темного горизонта.
Саша проследил за рукой.
Он хотел что-то сказать милому старичку, но того и след простыл. Его место заняла полная женщина с видеокамерой наперевес, что-то лопочущая по-итальянски длинноволосому щуплому спутнику.
Дедушка испарился.
Оглянувшись по сторонам, Саша поискал взглядом сухую фигуру в майке и шортах.
Наваждение.
Может, приснился ему этот старик? Причудился? Майка "The way to glory", выцветшие голубые глаза, морщинистое лицо, ломаный русский, история несостоявшегося прыжка с Эйфелевой башни.
Серафим Винслоу. Был ли он?
Озадаченный, Саша облокотился о парапет и посмотрел вдаль. Слова старика, такие сильные, настоящие – звучали в его голове. В этих словах – истина, самая суть жизни. Все остальное значения не имеет.
Есть свет. Есть цель. Есть любовь. Впереди многие годы. Будущее, данное каждому для того, чтобы исправить ошибки прошлого.
Есть смысл жить дальше.
Эпилог
Вспоминая лицо Моисеева в тот миг, когда он услышал о том, что его требования будут удовлетворены, Саша мысленно улыбался. Раз за разом возвращаясь туда, в то мгновение, он чувствовал силу, радость, свободу, а главное – превосходство над мелким созданием с большими амбициями, остолбеневшим от неожиданности. Надо же – наваливался Витя на запертые ворота, тужился изо всех сил, строил коварные планы, с подкупом и прочими хитростями, – и вдруг ворота сами открылись. И не посыпались стрелы. И не выскочили обороняющиеся с мечами. Можно входить. Кажется, путь свободен.
Нет. Так не бывает. Здесь какой-то подвох. Здесь западня. Враг тоже коварен.
Недоверчиво вглядываясь в компаньона, Виктор пытался понять, что, собственно говоря, происходит, а тот, свободно откинувшись в кресле, был спокоен, расслаблен и наблюдал за человеком как бы разумным. Как все-таки интересно. Дивный образчик. Приподнимая брови, он не сводит глаз с визави. Он откидывается в кресле, отзеркаливая собеседника (делает это медленно, чувствуется напряжение), сцепляет пальцы в замок, ставит локти на подлокотники – и после этого, чуть оттянув в сторону уголок губ, произносит:
– Саша, я что-то не понял. Ты поддерживаешь проект?
– При определенных условиях. Первое – ты прекращаешь мутить воду и искать обходные пути. Второе – ты закрываешь тему о смене генерального директора. Третье – мы увольняем Белявского. И – четвертое, самое главное…
Виктор подался вперед.
– … Я ищу покупателя акций, – Саша закончил. – Мы расстаемся. Вот такие условия. Если не принимаешь – продолжим войну, но в этом случае все проиграют. Дать время подумать?
– Нет. Я согласен. Даже по последнему пункту. Но у меня тоже условие – сначала ты предложишь акции мне. Договорились?
– По рыночной стоимости.
– Само собой, это же бизнес. Но мне кажется, у меня есть моральное право на скидку. Так? Мы строили все с нуля, мне дорог здесь каждый кирпичик, и я не хотел бы, чтобы кто-то пришел с улицы и стал здесь хозяйничать. Или тебе все равно, кому продавать – лишь бы побольше дали?
– Мне – нет. Цену обсудим.
– И сроки. Мне нужен кредит под залог ценных бумаг, а это, сам, понимаешь, не быстро.
– К Толе Пучкову сходи, он не откажет.
Виктора покоробило.
– Саша, ты умеешь поднять настроение.
– Он изменился, с ним приятно общаться.
– Может быть. Все мы меняемся.
– Ты не изменился нисколько.
– Вот и поговорили, – Виктор кривенько ухмыльнулся. – Что же, Саша, это правильное решение. Мы партнеры. Мы столько лет были вместе, а ты чуть было все не испортил. Расстанемся по-человечьи, и дело с концом.
– Да, Витя, чуть не забыл. Есть еще одна просьба. Убери свою шлюшку. Не хочу видеть ее в приемной – пока я здесь.
Виктор натянуто рассмеялся, с гроздью искусственных ноток.
– Ну ты даешь! Сразу по всем фронтам! – Он сделал паузу. – Ладно, договорились. Она меня тоже достала.
– В общем, с тебя четыре пункта и шлюшка, с меня – одобрение бизнес-плана. Дай Белявскому время, чтобы нашел что-нибудь. Или дай денег. С Ольгой тоже реши. Чтобы по тихому, без скандала.
– Сделаем в лучшем виде.
Витя с легкостью приносит в жертву людей, которых кормил с руки. Отработанный материал, надобность в них отпала, можно ими пожертвовать. Вышвырнут Диму Белявского, выполнив просьбу партнера по бизнесу, и Оленьку – следом за ним, с приспущенными трусами. Эмпатия Вите не свойственна. Люди для него пешки, ему плевать на их чувства. Если нет практической пользы, то и нечего тратить время, которого очень мало, на сущую ерунду. Он ницшеанец и маккиавеллианец, каких поискать. Откуда в нем это? Что-то с рождения, что-то из детства, что-то из опыта взрослой жизни, – все как у всех. Взглянуть бы на мир его глазами, почувствовать то, что чувствует он, стать бы им на пару мгновений. Кто он, человек в маске, двигающий пешки по карте собственного тщеславия? Счастлив ли он? Не стал ли он оболочкой, под тонким слоем которой – мрак черной бездны? Пожалуй, нет. Он по-своему счастлив. Счастье для него – возможность прогнуть под себя мир, не брезгуя средствами. Как говорил Волк Ларсен? Жизнь – это брожение? Сильные пожирают слабых, чтобы сохранить силу. Кому везет, тот ест больше и бродит дольше. Кажется, так. Витя, Ларсен и Ницше поняли бы друг друга, закваска у них одна. "Он слишком занят жизнью, чтобы о ней думать", – это тоже о Вите. Задумайся он о том, что он делает, чем он живет – честно и глубоко – понял бы в ту же минуту, что все суета, и не смог бы остаться прежним Виктором Моисеевым. Его счастье в том, что он не философ. Он Волк Ларсен от бизнеса. Он Саше противен. Много лет как противен. Саша удивляется сам себе – так долго он продержался, так долго был рядом. Он тоже не брезгует средствами? В нем тоже есть что-то от Ларсена и Никколо Маккиавелли? Вне всяких сомнений – есть. В бизнесе агнцы не выживают. Если не ты, то тебя. Каменные джунгли – это не штамп, это реальность. Здесь ты вынужден принимать правила, и вопрос только в том, как далеко ты зайдешь.
Обрадованный и озадаченный (кажется, в равной степени), Виктор ушел к себе. Слишком все неожиданно – даже для джунглей, где ко многому привыкаешь.
Саша взял первую попавшуюся газету с журнального столика.
Пятничная.
В тот день он встретил Родю Клевцова, а на ночь остался у Светы, выключив телефон. Утром он сказал Ане, что им надо расстаться. Аня стала плакать, а через час они спокойно, по-деловому, поговорили о будущем. Они пили чай с пряниками и общались. В целом договорились: алименты, квартира, сын, ЗАГС. Вечером он вернулся к Свете с шампанским, фруктами и цветами, и Света даже всплакнула, увидев его на пороге. У Ани и Светы были разные слезы: слезы горя и радости. Малыш, которого он бросил, тоже сегодня заплачет. После работы папа встретится с ним, а когда сын спросит: "Куда ты, папа, пошел, давай еще поиглаем" – папа не станет плакать. Папа мужчина. Он будет плакать в душе. Он и сейчас плачет. Эти первые дни – их нужно преодолеть, и всем станет легче.
Сотовый завибрировал. Сработала напоминалка.
Какая-то встреча? Скучное дело?
Вернувшись из мира мыслей в комнату отдыха, на угловой диван, к чашке остывшего кофе, к газете трехдневной свежести, Саша взглянул на дисплей.
"Вика 30".
Рядом с надписью – маленький тортик.
Он забыл о дне рождения Вики. Раньше помнил, заранее помнил, но никогда не звонил и не отправлял SMS. Задолго до этого дня в душе начинало свербеть. Что-то осталось, маленький атавизм, тихая боль, и даже не боль, а легкое жжение где-то в груди. Два года назад он нажал на клавишу вызова, на дисплее высветилось "Вызов. Вика", и он сразу нажал отбой. Зачем бередить прошлое? Пусть оно останется прошлым. Пусть останется в воспоминаниях, фотографиях и любовных записках, которыми они обменивались на первом курсе, после Большого взрыва и рождения их новой Вселенной. Он не впустит его сюда ни звуком голоса, ни SMS. Вики нет в настоящем. Это образ без плоти и крови, проживающий раз за разом годы студенческой жизни вместе с Сашей Беспаловым. Четыре года назад он узнал о ней новости. Она развелась, у нее есть сын и она по-прежнему в страховом бизнесе. Он узнал это от Лены Гладковой, от той самой Лены, с которой Вика снимала квартиру, куда часто наведывался юный и страшно влюбленный Саша.
Саша и Лена встретились на вечере однокурсников, а Вика туда не пришла. Не захотела – по версии Лены. Саша догадывался, почему, а может быть, фантазировал. Как Лена? Как поживает? С ее собственных слов – в целом не очень, но лучше, чем было. Прошла через черную полосу и вышла в серую зону, почти оправившись после кризиса. Когда выпили и начались задушевные разговоры, она поделилась подробностями. Два года назад она вышла замуж за неудачника-программиста (о том, что он неудачник, она узнала не сразу), стали они жить-поживать, подумывать о ребенке, а когда муж потерял работу, началась черная полоса. Он стал безработным брюзгой. Назвавшись фрилансером, он перебивался случайными заработками на дому (их хватало на пиво и на CD с компьютерными играми) и все больше утрачивал связь с реальностью. Погрузившись в мир игр и Интернета, в компьютерную трясину, он стал несносен в быту. Они ссорились. Денег хронически не хватало. Однажды Лена застала его за виртуальным сексом, в самый кульминационный момент – когда он скрючился перед дисплеем в судорогах оргазма, со спущенными штанами – и подала на развод.
Черная полоса закончилась. Началась серая.
Он видел, что Лена устала. Устала от жизни. Разочаровалась. Внешне она даже похорошела, налившись зрелой уверенной красотой с тонким налетом женского шарма, но внутри что-то треснуло и надломилось. Где прежние живость и оптимизм? Где фирменный смех? Он помнил, как она раньше смеялась. Откидывая назад голову, она прикрывала рот тыльной стороной ладони и, глядя на тебя яркими лучащимися глазами, смеялась звонко – как колокольчик. Сейчас, спустя несколько лет, она сдержанно улыбается, грустно, как-то очень по-взрослому, и нет ничего особенного в этой улыбке. Так улыбаются многие. Звонко смеяться нынче не принято. Вообще эмоции не в почете. Благопристойность и усредненность – вот, чего хочет общество. Люди – атомы его тела, муравьи в муравейнике, серая биомасса.