Мамы не было дома с одиннадцати утра до шести вечера (шоппинг, фитнесс), и Леша провел день с няней.
Его ответ подлил масла в огонь.
"Я с ней завтра поговорю, – думала Аня. – О двадцати тысячах и о прогулке".
***
Следующим утром, в девять ноль-ноль, ему позвонила Аня.
– Привет.
– Привет.
– Я у нее спросила, – взяла Аня с места в карьер.
– И?
– Это она.
– Не может быть.
– Может. Пусть ищет работу.
Он пытался осмыслить услышанное.
– Зачем?
– Якобы на лечение сыну. Он наркоман. Она думала, что мы не считаем деньги и не заметим, а она позже вернет.
– М-да…
– Она перечислила деньги в клинику. Пусть возвращает как хочет. Она предложила работать бесплатно – я отказалась.
– Пусть меня подождет, я сам с ней поговорю.
– Что хочешь услышать?
– Хочу посмотреть ей в глаза, понять, что делать дальше.
– По-моему, я доходчиво ей объяснила. Если не возвращает, то больше никуда не устроится – если только техничкой.
– В общем, пусть меня ждет.
На этом и порешили.
Вечером он встретился с няней.
Когда он пришел, из детской выбежал Леша. В трусиках и полосатых носках, с раскрашенным животом, он с радостным криком "Папа пиехал!" прыгнул к нему на руки:
– Пивет!
– Здравствуй, здравствуй! Как жизнь молодая?
– Здолово, пап!
Аня выглянула из зала:
– Привет.
Вяло это сказала, без радости.
– Привет.
Отдав сына маме и не откладывая дело в долгий ящик, он сразу прошел на кухню, к Евгении Степановне.
Она сидела спиной к двери, облокотившись о стол и сцепив в замок пальцы у рта. Ее морщинистые, усыпанные старческими пятнами руки несли отпечаток долгой трудовой жизни. Седые волосы были собраны сзади в плотную шишку.
– Здравствуйте, – сухо сказал он.
Он увидел заплаканные глаза и пожалел о том, что так поздоровался.
– Здравствуйте, Александр Александрович, – сказала она тихо.
Она хотела встать, но он сделал ей знак – "сидите", и сел сам.
– Как так, Александр Александрович? Что на меня нашло?
– Будете чаю?
– Нет, спасибо.
Она промокнула глаза кончиками пальцев.
– Дожила на старости лет вот до чего. Ох, грех-то, грех!
Она опустила голову.
– Сын колется, лет уже пять… Три раза вытаскивали его с того света. Как это матери? Вот и… Господь милостивый… – Она встрепенулась. – Александр Александрович, я отдам. Простите, Господа ради, старую.
– Он в клинике?
– Что? – Она не сразу поняла, о чем он спрашивает. – Да, да, больница хорошая. Я откладывала, у родственников брала в долг, и все равно не хватило. Дорого. Клинику хвалят, там есть психологи, они на природе живут, в лесу, рыбу ловят, грибы собирают. Мишка-то мой сам тоже измучился, не могу, говорит, больше, руки на себя наложу. Желтый стал и тонкий как спичка.
– Попросили бы – мы бы дали.
– Бес попутал. Думала, не заметите. Они там долго лежали. Я шкатулку-то уронила, все рассыпалось, и увидела…
– Что будем делать, Евгения Степановна?
– Простите меня, Александр Александрович. Христом Богом прошу. Я отдам, как только работу найду.
Он сложил руки на стол, взял перечницу и стал крутить ее между пальцами. Секунд десять длилось молчание. Потом он поднял взгляд.
– В общем, так. Вы остаетесь работать у нас и возвращаете долг в течение полугода. Вас это устраивает?
Няня смотрела на него заплаканными глазами.
Через мгновение до нее дошел смысл сказанного. Ее взгляд изменился: словно дрогнули два маленьких чутких зеркальца и отражение в них качнулось.
– Идите домой, – сказал он, вставая. – Отдохните. Теперь денег хватит?
– Да, да, спасибо, Александр Александрович. Может, в этот раз вытащим Мишеньку, Бог смилостивится. Спасибо вам, Александр Александрович! Что ж я, дура-то, сделала?
Она тихо заплакала.
Он дал ей воды.
– Выпейте.
Взяв стакан обеими руками, она сделала два-три глотка и снова коснулась глаз кончиками пальцев.
Потом она вышла из кухни, а он вспомнил Славу Брагина.
Глава 11
Слава жил в одной комнате с Родей "Куртом" Клевцовым.
Он тоже играл на гитаре. Родя был его идолом. Он подражал Роде во всем. Он много пил, много говорил о свободе и был в этом искренней Саши Беспалова. Славный был парень. Добрый. Он вечно ершился, чтобы выглядеть круче, и часто лез на рожон по идейным соображениям. На трезвую голову он был робок с девушками, но стоило ему выпить, как те прятались от него, зная по прежнему опыту, что он будет лапать их, лезть целоваться и звать на свидание.
Прошло девять лет.
Когда месяц назад они встретились в магазине, Саша с трудом узнал Славу.
Кто-то задел его у витрины. Обернувшись, он увидел худого мужчину в выцветшей куртке защитного цвета и вытянутых на коленях джинсах. Пробормотав извинение, тот отошел, и вдруг -
их взгляды встретились.
Это был Слава. Изменившийся Слава Брагин.
Светлые волосы стали короткими и поредели, неэстетично светились проплешины, желтая кожа обтягивала кости черепа как пергамент, но главное – зрачки его тусклых глаз словно плавали в дымке, вдали от реальности. Слава ссохся, сильно сутулился и, казалось, стал ниже ростом.
Он тоже узнал Сашу.
Желтая кожа у губ собралась в складки, взгляд временно прояснился.
– Саш, ты? – хрипло сказал он. – Ну, е-мое!
– Привет.
Саша протянул Славе руку.
Замешкавшись на секунду, тот протянул свою.
Саша увидел, что от указательного и среднего пальцев у Славы остались культи, до первой фаланги, а под обкусанными ногтями других пальцев – грязь.
Заметив взгляд Саши, Брагин смутился. Он натужно прочистил горло.
– Как жизнь? – спросил он.
– Нормально.
– Женился?
– Было дело.
– На Вике?
– Нет.
– Что так?
– Кончилась любовь-морковь. Так, знаешь, бывает. Сам-то как? Может, где-нибудь сядем?
Он понял, что зря сказал это, но было уже поздно.
– Да. Это… Мне хлеба надо купить.
Брагин поежился и дернул плечами – словно замерз.
– Тогда на выходе встретимся.
На том и расстались.
Через пару минут, встав в очередь к кассе, Саша увидел, как Брагин быстро идет к выходу – не оборачиваясь, точно сбегая. Услужливо и бесшумно раздвинулись двери, он сделал шаг и
– обернулся.
Встретившись взглядом с Сашей, он изменился в лице.
"Он в самом деле сбегал", – понял Саша. Он смотрел на Брагина и улыбался, а на душе скребли кошки, не по себе было.
Улыбнувшись в ответ, Слава сделал жест, будто подносит ко рту сигарету, и показал в сторону улицы: я там покурю.
Саша кивнул: понял.
Расплатившись, он вышел на улицу.
Слава стоял у входа, дымя сигаретой, и Саша еще раз отметил, как плохо тот выглядит.
– Возле "Универсама" есть пицца и пиво. Доедем? – спросил Саша.
– Как скажешь. – Слава сделал затяжку. – Я не спец в пицце. Пиво – дело другое.
– Значит, едем.
Саша нажал кнопку на брелоке сигнализации, и черная "Audi" откликнулась на стоянке. Он заметил, что Слава пристыл взглядом к машине. Пока они шли к ней, оба хранили молчание.
Они сели в "Audi" и выехали со стоянки.
Бросив на Брагина взгляд, Саша хотел спросить, как у того жизнь – чтобы как-то начать разговор – но передумал. И без этого было видно, что жизнь у Славы не очень.
Слава спросил первый:
– Как оно?
– В общем и целом нормально. – Был банальный ответ.
Именно так – в общем и целом, без частностей.
– Я, Саня, не очень. – Слава смотрел на билборд с мужественным небритым мужчиной в костюме от Hugo Boss. – Не в том направлении двинулся. Видишь? – Он показал культи. – Это я циркуляркой. С этого и пошло. Глянь, как медиатор держу. – Соединив большой и безымянный пальцы, он показал Саше. – Арпеджио не сыграешь. Я давно не играл, года два или три. Как-то не в масть. А если не в масть, то не фиг мучать гитару. Это нечестно.
Брагин вновь передернул плечами – как тогда, в супермаркете. "Нервный тик", – понял Саша.
Они остановились на светофоре.
Пешеходы переходили дорогу, и не было в них ничего примечательного. Подросток в спортивных штанах, брюхастый мужчина с потертым портфелем, семейная пара с явными следами усталости от многолетней семейной жизни, еще два-три человека.
Загорелся зеленый свет.
Они подъехали к "Универсаму", рядом с которым местная пиццерия открыла свой летний форпост. Здесь готовили, пожалуй, самую вкусную пиццу в городе.
Сев за столик на летней террасе, они заказали пиццу и пиво. Саше – безалкогольное.
В этом году весна пришла рано. Солнце грело по-летнему. Саше было жарко в тонком шерстяном свитере. "Каково Брагину в его панцире: в куртке и толстой кофте?" – думал он.
– Про Родю что-нибудь слышал? – спросил он.
– Два года назад. Он в Москву собирался. Говорил, в Новосибе не развернуться. Не знаю, уехал – нет. Он в кабаке пел. Мы с ним вот так же сидели, и он телефон мне дал, сказал, что на Богдашке кабак, не помню где точно.
– Как у него с этим делом? – Саша щелкнул пальцем по шее.
– Пил по-черному, но якобы завязал. Почему пил, знаешь? Потому что жизнь не вышла. Мы думали, будем рокерами, а кем нахер стали?
Саша увидел толстого усатого мужчину средних лет, который, нагруженный собственным весом, кое-как шел мимо веранды. Его джинсовая куртка была расстегнута, майка темно-зеленого цвета промокла подмышками, а в задний карман джинсов влез бы томик Толстого. Он пил пиво из банки, а вторую держал наготове.
"Кем он хотел стать? Летчиком? Космонавтом? Киноактером?"
Изменился и Саша. Он стал Александром Александровичем и с трудом помнит, кем был раньше. Наивности и непосредственности стало меньше, а мудрости, черствости и цинизма – больше. Он знает, что не станет рок-музыкантом и не сыграет бессмертный хит. Разучившись мечтать смело, он делает это мелко и приземленно, сдерживая фантазию, ибо нет смысла грезить о том, что явно не сбудется. Он стал осторожен в высказываниях и в поступках. Он генеральный директор, а не пылкий максималист. Он чувствует скорость, с которой летит жизнь, и знает, что финиш ближе, чем кажется. Он все еще может влюбляться, но что эти чувства в сравнении с тем, что раньше жгло его грудь? Впрочем, что он знает о прошлом? Заглядывая в него, видишь его искаженным, отретушированным, больше похожим на сон. Память коварна. В ней ты – не ты. Если сегодня не знаешь, кто ты, – что же ты ищешь в прошлом?
Вынесли пиво.
– За встречу, – Саша взял кружку.
– За нас.
Сделав несколько жадных глотков, Брагин быстро выпил полкружки и облизнул губы. Его взгляд повлажнел.
– Свежее, – сделал он вывод. – Вкусное.
Он заговорил легче, свободней.
– Саша, помнишь, как пили в общаге? Как пели песни? Как давно это было – страшно.
– Время бежит быстро. Год за день.
– Я думаю, может оно к лучшему? Меньше мучиться. Все равно, Саша, я в жопе, там и останусь, а мне там не нравится.
Он отхлебнул пива, вдвое обогнав Сашу, и спросил:
– Чем занимаешься?
– Колбасами и сосисками.
– О! Что за лавка?
– "Мясная империя".
– Круто. Пельмени у вас вкусные. И "Докторская". Судя по тачке, ты главный?
Слава допил пиво и поставил кружку на стол. Пенные струйки вяло сползали по стенкам.
– Да.
Саша чувствовал себя неуютно.
– Молодец. Поздравляю. Я всегда знал, что ты выбьешься в люди, а в себе не был уверен.
Принесли пиццу: одну с копченостями и помидорами, другую – с морепродуктами.
– Вам повторить пиво? – спросила официантка у Славы.
– Будет хет-трик.
– Что? – девушка впала в ступор.
– Повторите.
– Ваше мясо? – спросил он у Саши, показывая на пиццу.
– Может быть.
Улыбнувшись внатяжку, Саша взял нож, вилку и перенес к себе первую порцию.
Поколебавшись секунду, Слава взял пиццу руками.
– А-э-х, милая! – выдохнул он и стал быстро есть. Он был голоден. Зубы у него были желтые и нездоровые, а сверху недоставало третьего зуба слева.
– Сам что делаешь? – Саша спросил, хотя знал, что лучше не спрашивать.
Слава поежился:
– Евроремонты. Я по кафелю типа мастер.
Девушка принесла пиво.
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – Слава обрадовался как-то нерадостно.
Саша понял, что на этом рассказ окончен. О чем говорить дальше? "Как так вышло, Слава? Как ты скатился?" – вот что хотелось спросить.
Слава пил и ел молча. Через какое-то время, не переставая жевать, он спросил:
– Рубишься на гитаре? Или бросил?
– Редко. Много работаю.
– Все из-за бабок. Тут, Саша, дилемма: или за правду, или за бабки. Редко бывает, чтоб за то и другое сразу. Выйдешь на сцену с гитарой, бросишь пельмени – и что? Как? Джеймс Хэтфилд? Или будешь как Родя – петь пьяному быдлу всякую шнягу?
– Можно петь в свободное от работы время, – Саша словно оправдывался. – Дело во времени и желании.
– Можно. Но пельмени все равно будут главными. Ты уже выбрал, Саша. Ты выбрал бабки и пельмени. Или они тебя.
Саше точно наотмашь врезали.
Слава прав. Он выбрал деньги. Он стал хватким капиталистом, а не рок-музыкантом, и, что самое страшное, принял это как данность.
Слава быстро справился с пивом и заказал третью кружку. По мере того как кружки пустели, он говорил все больше, все больше жестикулировал, и уже просматривались в нем признаки следующей стадии опьянения. "Он в пограничном состоянии, – думал Саша. – Если не остановится, будет плохо". Он решил, что после четвертой вмешается, если Слава захочет продолжить.
***
Четвертая уже на исходе, а Слава не думает останавливаться. Он говорит медленней и с запинками, глаза стекленеют, и он все чаще и пристальней вглядывается в девушек за соседним столиком. Девушек трое. Они пьют пиво и вполголоса разговаривают, не обращая на Славу внимания. Саша ловит себя на мысли о том, что сейчас, в этом состоянии, нынешний Слава чем-то похож на того Славу Брагина, которого он знал раньше. Он помнит, как выпив пол-литра водки, Слава сидел на кровати, философствуя, и его речь была тоже петляющей и с запинками. На этом сходство заканчивалось. Взгляд – не его, жесты – тоже, почти ничего не осталось от прежнего Славы Брагина. Жизнь выжала соки, выдрала стержень, выбросила оболочку. Не склеиваются, как ни старайся, два образа: Слава из общежития и этот мужчина, в куртке и толстом свитере.
Брагин заказал пятую кружку.
– Слава, может быть, хватит?
Услышав в ответ, что это последняя, Саша с чистой совестью выбрал себе свежевыжатый яблочный сок.
Принесли пиво и сок.
Брагин взял последний кусок пиццы.
– Вкусная, – похвалил он. – Моя тоже делала. Золотце была, лапушка… Я, сука, пил и с бабами трахался. А потом, знаешь, что было? Я на иглу сел. На герыча. Знаешь, Саня, что это? Это кайф. Не как от этого пойла. – Брагин глухо стукнул кружкой о стол. – Ты можешь все там. Ты крут. Ты свободен. Помнишь, как Родя говорил о свободе? Вот оно – думал я. Я Бог. Я знаю. Но не останешься там… Возвращаешься. В ад, Саня. Чтоб снова стать Богом, вмазываешься. Я пять лет так жил, чуть вены себе не вскрыл. Два раза лечился и только на третий выбрался. Год как в завязке. Но я все помню, Саня, все. Знаешь, как тянет? Нет, ты не знаешь. Ты не был Богом. Ты не был свободным. Там. Здесь нет. Здесь ни хрена нет. Здесь ад, а мы даже не знаем, что он здесь.
Пьяные глаза Славы, на дне которых клубилось что-то темное, страшное, остановились на Саше:
– Саня, я скоро сдохну. У меня ВИЧ.
Впоследствии Саша не мог вспомнить, что он почувствовал в тот миг. Это был эмоциональный шок.
Он не стал ничего спрашивать, а Слава – рассказывать. Слава молча пил пиво, а он – сок.
– Тебя подбросить до дома? – спросил он через какое-то время.
– Нет. Саня, почему все так? Не так мы хотели. Жить. Счастья… Саня, где наше счастье?
Взявшись за кружку, Брагин замер. Его взгляд был пуст и мертв. Оцепенение длилось две-три секунды, после чего он донес-таки кружку до рта. Он пил медленно, без прежнего удовольствия. Он не мог не пить. Газы били в нос. Пиво не лезло.
Дальше – больше.
Развернувшись вполоборота и закинув руку за спинку стула, он с минуту молча смотрел на девушек в фирменных кепи за барной стойкой, а после громко спросил:
– Есть кто-нибудь?
Девушка, обслуживавшая их столик, подошла к ним.
– Можно водки? Грамм сто. – Два пьяных глаза смотрели на девушку.
Та взглянула на Сашу: не хватит ли вашему другу?
Саша вмешался:
– Слава, не надо.
– Саня, я в норме. – Слава поднял руку. – Девушка, мы долго не виделись. Есть у меня право выпить? Есть?
Саше было стыдно за Славу.
– Будьте добры, счет.
Этим он дал понять, что нет смысла спорить.
Девушка пошла к бару, но тут Брагин взъершился.
– Эй! – крикнул он ей, пьяно и агрессивно. – Слышала? Сто грамм водки!
– Слава, не надо.
Брагин не реагировал.
– Слава, посмотри на меня.
Тот посмотрел.
– Без водки, ладно?
– Сань, почему? Жалко сто грамм? Все, я сваливаю. Эй, рассчитайте! Я свободен!
Он громко сказал это и тут же стал напевать тихим голосом:
Я свободен словно птица в небесах.
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Я свободен, с диким ветром наравне.
Я свободен, наяву, а не во сне.
Он смотрел как зомби в пространство.
Взяв кружку, он в несколько глотков допил пиво и больше не проронил ни звука.
Девушка принесла счет.
Саша вынул бумажник.
– Саня, я тоже. – Брагин сунул руку во внутренний карман куртки.
– Я заплачу. – Саша вытащил деньги.
Брагин выудил из недр куртки несколько мятых сотен.
– Сколько с нас? – Он стал изучать счет и делал это добрые десять минут. Потом он положил деньги на стол перед Сашей.
– Вот. Еще буду должен.
– Слава, я угощаю.
Брагин вперил взгляд в Сашу:
– Саня, я сам. Помнишь, сбрасывались в общаге? Все было поровну, по справедливости. По спра-вед-ли-вос-ти.
– Мне здесь не нравится, – сказал он после паузы. – Сваливаем.
Он встал. Его сильно качнуло. Опершись о спинку стула и вновь обретя шаткое равновесие, он двинулся к выходу. Взяв со стола мятые сотни, Саша догнал его.
У выхода Брагин остановился. Глядя на официанток, он ухмыльнулся пьяно и криво:
– Знаете, милые, в чем разница между вами и мной?
Одна девушка хмыкнула, вторая громко хихикнула.
– Отличие в том, что вы думаете, что знаете, что такое свобода, а я знаю, что ее нет. Вы думаете, что знаете, что такое жизнь и смерть, а я знаю, что вы еще слишком молоды и глупы, чтобы это знать. Адьюс!