- Йоган… - сопротивлялась она. - Йоган, подожди… Давай поговорим… Нам нужно поговорить… Йоган!.. Последнее время ты…
Трусики были не очень прочными и я легко разорвал их, чувствуя как все сильнее закипает во мне страсть. Но жена вдруг резко оттолкнула меня, вырвалась и отскочила, поставив перед собой стул. В глазах ее мелькал, кажется, гнев, и блестели слезы. Такой она нравилась мне еще больше и мое желание возросло до просто бешеной страсти…
Но тут я увидел стул, которым она отгородилась от меня, и резко обернулся. Я отчетливо увидел два гнутых витых рога за своей спиной, такие же, как не шлеме Великого Каббалиста. Но едва я увидел их, как они тут же исчезли, превратившись в спинку венского стула красного дерева…
Вот! Вот!! Вот!!! Я поймал его! Я увидел! Вот!
Сейчас он меньше всего ожидал, что я повернусь и - попался.
Я вскочил, чувствуя, как по груди и животу разливается холодок ужаса.
- Есть! - воскликнул я. - Ты видела, видела?!
Жена непонимающе смотрела на меня, а дочь испуганно оглядывала стул.
- Он здесь! - кричал я. - Здесь!
- Кто? - спросила жена.
- Этуран Туканский, - пояснил я, - повелитель оранжевых троллей, Великий Каббалист, магистр ордена Бреатурийских всадников, Отражение Черной Луны.
Жена быстро отступила на шаг, словно боялась, что я сейчас брошусь на нее, и взяла на руки дочь, которая вдруг заплакала. А я протянул к магистру руку, ладонью вперед, как требует ритуал, и произнес по-тукански заклятие:
- Элла бо наммин, элла бо сунна, элла бо тлинги, махи Этуран!
Но было поздно, поздно! Он опять успел ускользнуть от меня! В сердцах я схватил со стола соусник и запустил им в стул.
Жена с дочерью на руках выскочила из столовой.
- Я видел тебя, видел! - кричал я магистру. - И я все равно одолею тебя! Я не позволю тебе проникнуть в этот мир, чертов колдун! Элла бо наммин, элла бо сунна… Ты хитер, магистр, ты очень хитер, но, как видишь, я тоже кое-что могу. И я одолею тебя! Я отправлю тебя в Желтые Земли, в бездну Магдатукана. Там атуранги закуют тебя в кандалы и бросят твой огненный трон в море, а мне - поставят памятник из чистого наггата.
Я плюнул в магистра и ушел в свой кабинет. Меня всего трясло и я никак не мог успокоиться. Около получаса я обессиленно провалялся в кресле и успел за это время выкурить две сигары.
Едва я немного успокоился и собрался задремать, как услышал за дверью шаги и голоса. Один голос был голосом моей жены, других я опознать не мог.
- Он здесь, - тихо произнесла жена за дверью.
- Да, я здесь, - сказал я слабым голосом. - Кто там, Эвелин?
Дверь открылась и в кабинет вошли двое мужчин в белом. Едва они появились в кабинете, как я сразу почувствовал озноб, пробежавший от затылка до поясницы, как струйка холодной воды. Это были они, да, да! Это были они! Я понял это по их напряженным взглядам. Бреатурийцы!.. Они приближались ко мне, а я был безоружен.
- Добрый день, местер Хедсвальд, - сказал один спокойно и тихо. - Что случилось?
- Эттале, та бреатури! - крикнул я. - Эттале каме сунна!
Они приближались, понимающе переглядываясь. Я не мог пошевелиться, я чувствовал скованность и слабость во всем теле.
- Успокойтесь, местер Хедсвальд, - сказал второй. - Мы ваши друзья, мы поможем вам.
За дверью появился третий, тоже - в белом. В руках он держал странный серый балахон. Наверное, именно такие балахоны надевают на пленников Кертаниона, прежде чем отдать их полохам, которые удобно устроятся на шее жертвы и будут высасывать из нее все соки, медленно, долго, бесконечно долго.
- Вы пришли за мной, - сказал я обреченно, понимая, что Великий Каббалист опередил меня, что я проиграл, что все кончено. - Пришли…
Они подошли совсем близко.
Я поглубже вдохнул и крикнул в последний момент:
- Но вы не получите меня!
И бросился на них.
Борьба была недолгой, я был слаб, а их - трое. В одну минуту они повалили меня на пол и ловко запеленали в балахон так, что я не мог и пальцем пошевельнуть, а только яростно болтал ногами, которые оставались свободными.
- Давно это с ним? - спросил один из всадников у жены.
- Не могу сказать, когда это началось, - ответила она. - Но заметно стало около года назад… И все хуже, хуже…
- Коварная Эвелинга, покровительница туканов! - крикнул я ей. - Так это ты, ты предала меня в руки мучителей масакеров!
За спиной богини я увидел Маргрету, испуганно глядящую то на меня, то на Эвелингу, то на бреатурийцев.
Всадники поставили меня на ноги, вывели из кабинета.
- Мама, - услышал я голос дочери, - а папа вернется?
- Вернется, девочка моя, - ответила богиня. - Он скоро вернется.
- Я боюсь, - сказала Маргрета.
- Ничего, моя маленькая, не бойся, - успокаивала ее коварная Эвелинга.
- Я боюсь того рогатого дяди…
Наступила минутная гробовая тишина.
- Какого… какого дяди? - произнесла покровительница туканов.
- Того, что прятался за спиной у папы, когда ты сидела у него на коленках.
- Маргрета! - воскликнул я. - Маргрета, ты видела его?!
- Не говори глупостей, моя милая! - зашипела богиня.
- Да, - настаивала дочь. - У него были кривые рога, и желтые глаза, и красный плащ, и палка в руке…
- Магистр! - провозгласил я. - Да, это был он - Отражение Черной Луны!
Один из всадников злобно дернул меня и толкнул к двери. Я успел услышать как Эвелинга шлепнула дочь и что-то сказала ей повелительно. А дочь заплакала, повторяя: "Он злой, злой! Он хочет убить папу!"
Бреатурийцы вытолкали меня за дверь и потащили к лифту. Впихнув мое спеленатое подобно мумии тело в кабину, они довольно рассмеялись.
- Всегда с ними так, - сказал один по-тукански.
- Ничего, - ответил второй, - теперь дело пойдет на лад.
- Девчонка тоже видела, - задумчиво вставил третий.
- Дойдет очередь и до нее в свое время, - усмехнулся второй.
Маргрета?! Моя дочка?! Нет!
Я закричал, подпрыгнул как можно выше, больно ударившись при этом о крышу кабины, и что было сил рухнул на пол лифта в надежде, что канаты не выдержат и мы сорвемся вниз, в пропасть, в бездну Огалла. И я увидел, как в руке одного из всадников мелькнул короткий, серебристый, не длиннее двух пальцев, туканский кинжал.
- Сейчас я успокою его, - сказал он, хватая меня за руку…
In the death car
Он подобрал её на объездной - маленькую, промокшую, неуютно нахохлившуюся несмышлёным воронёнком под унылой сентябрьской моросью.
- Привет, - бросил, наблюдая, как она садится рядом, пропахшая вечерним дождём и дорогой. И ещё, кажется, алкоголем немного. С её черных волос, сбившихся в обиженные пряди, стекало и капало.
- Привет, - неуверенно улыбнулась она. - Я тут тебе намочу немного?
- Только немного, - кивнул он, выезжая с обочины на дорогу. - Куда едем?
Она недолго посмотрела на дождевую сыпь в свете фар, застилающую всё впереди, отрывающую их от мира. Пожала плечами.
- Куда хочешь.
- О! - улыбнулся он. - Как редко приходится слышать такие слова от одиноких промокших девушек. Слишком редко, чтобы этот мир не казалось старым хмурым задротом, не знающим, куда и зачем он едет… Извини.
Она снова пожала плечами, всё пытаясь так пристроить свои локоны, чтобы с них не текло за воротник чёрной блузки под чёрной же джинсовой курточкой. Чёрная сумочка на плече. Чёрные джинсы. Ах!..
А она, вся, казалось бы, отдавшись своей причёске, то и дело бросала осторожные взгляды на его настойчиво равнодушный профиль, на галстук поверх белой рубашки, проглядывающей в отвороты плаща. И кажется, улыбалась одними глазами.
- Куришь? - поинтересовался он, доставая из бардачка пачку "Мальборо".
- Нет, - помотала она головой, обдав его щёку десятком мелких, колких и пахучих брызг. - Ой… прости. А ты кури, если хочешь, я нормально переношу.
Щёлкнула зажигалка. Его ноздри раздулись. С лёгким "пых-х" выпорхнул между тонких губ сизый клуб дыма. А фары выхватывали из темноты чахнущие вдоль дороги простуженные вётлы. Где-то в небе, слабым намёком на самое себя, проглядывала иногда полная луна. Скоро кончится дождь…
- Хорошая у тебя машинка, - оглядев салон, сказала она, чтобы что-нибудь сказать.
- Угу, - кивнул он. - Правда, она не моя.
- А-а… - понимающе кивнула она. - Жены…
- Угнал, - коротко пояснил он. - Полчаса назад.
- Ух ты! - неожиданно весело выдохнула она, поглядывая на него с откровенным любопытством. - Тебя, наверное, уже ищут?
Он глубоко затянулся, молча пожал плечами.
- Наверняка, - улыбнулся, повернувшись к ней. - А ты что забыла на кольцевой, одна, на ночь глядя?
- Как здорово! - произнесла она, не ответив на его вопрос. - Нас будет преследовать полиция! С сиренами и этими… маячками! Вау!
- Любишь адреналин? - кивнул он утвердительно.
- Ты, похоже, тоже не прочь.
- И не боишься?
- Чего? Не я же угнала машину, - улыбнулась она. - Тем более, что ты всё равно уйдёшь от них.
- Уйду, - согласился он.
Объездная забирала влево, уводя вокруг коробок старого квартала на юг - к речному вокзалу.
- Романтично-то как! - вздохнула она, поглядывая на него по-ребячески задорно. А чёрный и влажный локон упал вдоль виска. И глаза у неё были чёрные, влажные, с искорками, как звёздочки или брызги шампанского.
- А зачем тебе тачка? - поинтересовалась она, поглядывая на одинокий жёлтый глаз светофора впереди.
Он чуть сбавил газ перед светофором - ненужная сейчас привычка. Посмотрел на неё.
- Не могу в такую погоду сидеть дома. Когда такая… такая прелесть вокруг, когда дождь и осень и ночь, меня тянет поколесить по городу.
- Просто тянет, или конкретно на чужой машине?
- Без разницы, - усмехнулся он. - А почему ты не села назад? Отчаянная?
- Ты же открыл переднюю, - она заглянула ему в глаза. - Эй, ты что задумал, а?
- Как тебя зовут?
- Энджел. Что ты задумал?
- А меня - Марк. Не бойся, детка, не будет ничего такого, чего ты не захотела бы сама. Почитать тебе стихи?
- Кажется, я зря села в эту машину, - произнесла она то ли обречённо, то ли подзуживая его.
- Да всё нормально. Но я удивился, правда, когда тебя увидел… Ты разве не слышала про маньяка на тачке? Который подбирает голосующих девушек. Сейчас про него только и трындят по ящику.
Она покосилась на него, подтянула поближе к себе сумочку.
- А я слышала другое. Будто бы убивают водителей. Говорят, маньяк голосует на дороге, его подсаживают и… Ой, нет, нехорошая тема. Давай лучше стихи.
Он улыбнулся, вмял окурок в пепельницу, начал:
Осада горьких чувств, в порту - купцы с Востока,
И шквальные ветра, и мелкий дождь с утра,
И пенье водостока..
Вдруг резко обернулся, кажется, испугав её.
- Что? - спросила она встревоженно.
- Показалось, - бросил он. - К чёрту стихи.
- Ну и ладно, - вздохнула она. - К чёрту. Так куда мы едем, Марк?
- Да никуда. Поколесим ещё немного.
- А потом?
- Потом… - он потянулся за новой сигаретой.
- Прикури мне тоже, - попросила она.
Он протянул ей раскуренную сигарету. Попыхал второй, выпустил из ноздрей курчавые струйки дыма, посмотрел на неё, любуясь.
- Ты красивая, - произнёс одобрительно.
- Говорят, - кивнула она, неумело затягиваясь.
Мотор тихонько, неслышно почти, гудел. Достаточно, впрочем, громко, чтобы не слышно было шуршания дождя на крыше. Оседлал, паршивец, и едет. Он тоже, видимо, любит поколесить по городу. На чужой тачке.
Пронеслись навстречу фары очумелого странника, летящего куда-то на скорости девяносто миль в час. Самоубийца…
И снова тишина.
- Что-то полиция запаздывает, - сказала она.
- Пропажу могли ещё не обнаружить, - дёрнул он плечом. - В такую погоду немногие, мне кажется, способны думать о бренном.
- Наверное, - согласилась она.
- Так что же тебя занесло на дорогу, Энджел? Дождливой ночью, без зонта. С душою, выпившей немного.
- Совсем чуть-чуть, - улыбнулась она. - Один меланхолик высадил.
- А-а… твой парень? Поссорились?
- Мой парень? - взглянула на него чуть удивлённо. - Да нет. Подсадил один.
- Угу. А посреди дороги захотел расплаты.
- Захотел, - кивнула она.
- Не получил.
- Не-а. Так и ждёт, наверное… Ты не захочешь?
- Уже хочу. Обещаю, что не высажу тебя на дороге, если ты не платёжеспособна. Ты всё равно останешься здесь.
Усмехнулась, убирая докучливый локон за ухо. Вздохнула:
- Жаль.
- В смысле?
Не ответила. Потушила сигарету, помахала рукой, разгоняя облако дыма перед лицом.
- Всё-таки это гадость, - кашлянула. - Курево.
Проплыл мимо речной вокзал, подсвечивающий темноту унылыми сонными фонарями в ожидании странноватых путешественников, решивших вдруг, посреди позднего вечера, прокатиться по реке. А ведь наверняка такие есть! Каких только нет, чего уж там… Столбы света от фонарей падали вниз и не могли долететь до земли - разносились дождевыми каплями, влажной пылью.
Он не поехал через мост, за которым - или ему показалось? - посверкивал злобным светляком и приближался красный маячок полицейской машины. Он повернул налево и направил "Порше" вдоль реки.
Река зябко жалась к берегам и морщилась от приставучего дождя. А дождь льнул к этой кокетливой прожжёной девке, корчащей из себя скромницу. Шептал, уговаривал, настаивал…
В роще, прикорнувшей чуть дальше, на том берегу, дремали, свернувшись калачиками под грибами, гномы и видели в порнографических снах Белоснежку. Завязав бороды узлом, они драли эту сучку по-одиночке и скопом. А Белоснежка кричала и билась под ними и прятала в траву похабную довольную улыбку. Шлюха!..
- Так что насчёт секса? - спросила она, прервав его мысли.
Он посмотрел на неё долгим задумчивым взглядом. Проводил глазами встречную машину. Спросил осторожно:
- Ты правда этого хочешь? Ты мне ничего не должна, детка.
Она порылась в сумочке. Достала зеркальце и помаду. Подкрасила губы, не торопясь, кокетливо-вопросительно поглядывая на него. Потом извлекла флакончик туалетной воды. Прыснула за одно ухо, за другое.
В салоне свежо и пряно, томно и интимно запахло скошенной травой.
- У-у-м-м, - потянул он носом. - Люблю этот запах. Была у меня одна девочка… она тоже пользовалась такими духами.
Помолчав минуту, добавил, улыбнувшись:
- Люблю смотреть, как девушки прихорашиваются. Какой-то философ сказал, что есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: как горит огонь, как струится вода, и… ещё что-то там. На третьем я бы сказал: и как прихорашиваются девушки.
Она повернулась к нему, медленно приблизила своё лицо к его. Дыхание обожгло ему ухо, дрожью пробежало по нервам, сгустилось где-то в животе и ручейком стекло в пах.
- Есть ещё одна вещь, - прошептала она. - Глаз не оторвать, до чего притягательная…
- Я знаю, о чём ты? - спросил он, вцепившись в руль так, что пальцы готовы были лопнуть в сочленениях и осыпаться на коврик прахом, дав волю "Порше" самому решать, в какую бездну броситься с головой. Голос его предательски дрогнул.
- Хочешь узнать? - призывно произнесла она, и влажное дыхание сместилось ниже, за скулу, затрепетало на шее.
- Детка… Я же за рулём…
- Брось его к чертям! Давай разобьёмся!
- О-о?! Да ты - моя! Я даже не буду с тобой…
Он ударил по тормозам - слишком резко, слишком торопливо, выворачивая к обочине. "Порше" шкрябнул крылом по бортику ограждения, взвизгнул от боли, засопел и затих.
Она ахнула, едва не ударившись о лобовое. Хохотнула, жадно припала к его губам, зачем-то приоткрывая сумочку.
"Неужели у неё там презы?.." - подумал он, жадно, как наркоман, вдыхая её поцелуй, расстёгивая плащ, нашаривая внутренний карман…
* * *
Машина стояла на обочине. Моросящий, неожиданно наподдавший к ночи, дождь выводил по чёрной крыше одному ему понятную заунывную мелодию осени. Со стеклом, правда, он не мог справиться, потому что щётка дворника всё маячила и маячила туда-сюда, без устали - ширк-ширк… ширк-ширк… - с обречённостью претендующего стать вечным двигателем.
Не было ни прохожих, ни проезжих. Ну, разве что, пара машин пронеслась по дождю мимо за последний час. Но разве станет кто-нибудь останавливаться? Какой интерес в прижавшемся к обочине "Порше". Кто станет заглядывать сквозь лобовое стекло, чтобы увидеть на сиденье мёртвого человека. А заглянув и увидев, разве станет он присматриваться, чтобы разглядеть - чтобы определить, - кто там - мужчина, женщина?.. Чтобы, возможно, воскликнуть: "Ба! да их там двое, кажется!"
И уж конечно не станет он мокнуть, стоя рядом с автомобилем, под дождём, и прислушиваться к песне, которую еле слышно бормочет себе под нос радио:
I know you have got the time
Coz anything I want, you do
You'll take a ride through the strangers
Who don't understand how to feel
In the death car, we're alive…
Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа
- Какой вдохновенный трагик! - прошептала Изи.
- Да что вы, милочка, это же комик, - возразил Гольц.
- Я хорошо его знаю, он играл вчера в фарсе… Кажется, в "Инфанте".
- Тогда, может быть, - шепнул чей-то голос из темноты, - тогда, может быть, вы знаете и то, чем трагедия отличается от фарса?
(Рай прокаженных)
Клиническая смерть - процесс умирания, переходное состояние между жизнью и биологической смертью.
(Энциклопедия)
Он явился утром. На голове его торчала копна рыжих, как солома, волос; посреди лица красовался огромный красный нос шариком; над глазами кустились брови, напоминающие две зубные щетки; красной же краской было густо намазано вокруг рта. Красная кепка в желтую клетку, дурацкие желтые штаны, зеленый сюртучок. Типичный клоун.
Собственно, он не просто явился. Он ураганом ворвался в мой кабинет, где я спокойно готовился просмотреть утреннюю почту и покуривал любимую сигару. Явление его было крайне стремительным и бурным. В другое время я, наверное, был бы шокирован, но сегодня день с самого утра был не такой, как всегда, так что чего-нибудь подобного я ожидал. Если утром ты находишь на столе вместо завтрака записку от жены со словами "Я ушла. Надоело врать. Прости", то почему бы в полдень не заявиться и клоуну.
Ни слова не говоря, он бросился к стоящему у стены столитровому аквариуму и, задрав рукав, запустил в него руку.
- Цып-цып-цып, - поманил он напуганного неона.
Потом поймал за хвост телескопа, меланхолично проплывающего между его пальцев, и бросил его на кресло у окна, в котором дремал мой кот. Рыбка была сожрана немедленно проснувшимся животным прежде, чем я успел удивиться.