О! Это была битва! Борьба! Каждодневный адреналин в повышенных дозах. Он то уходил от жены, то возвращался. То звонил чуть ли не каждый час, то неделями не звонил. Она была терпелива, наша веселая, легкомысленная Крестовая дама, она ждала, как бы мучительно порой это ни было. Бесконечные, унылые выходные, веселые для всех, кроме нее, праздники, среди них - три Новых года. Наконец, она ждала его двадцать четыре дня, почти месяц, из Крыма, где он отдыхал с семьей… И после - ни слова упрека, вызова, мести - одна любовь, да, одна любовь.
Она не была навязчива, не звонила. Нет! Она ждала, только ждала и дождалась. А строгая, волевая жена первая впала в истерику и подала на развод.
- Соня, ты что, не слышишь?
- Да? Что тебе?
Она как раз собиралась забежать к подруге. Та жила совсем рядом, в соседнем доме. Очень хотелось поболтать.
- Я на полчасика.
Муж в это время всегда смотрел программу "Время", но сейчас почему- то не появился из спальни.
- Соня, зайди же…
- Что? - сказала Крестовая дама, входя в спальню.
Ей очень хотелось к подруге, та намекала на какие-то новости про общих знакомых. Иногда так хочется просто поболтать, вот так, да, посплетничать, легко, весело, не задевая глубин, порхая над жизнью.
Муж сидел на своей кровати, и в его позе было что-то тревожное и сгорбленное.
- Да? - сказала Крестовая дама, скрывая раздражение. - Я слушаю.
- Сядь, - сказал муж.
Крестовая дама села рядом, просто села рядом. Не взяла за руку, не прислонилась, чтобы почувствовать его плечо или чтобы он почувствовал ее плечо. Хотя, наверное, должна была это сделать.
- Помнишь, я проходил медосмотр…
Муж работал в особом отделе с особыми химикатами и, хоть все было предусмотрено, раз в год должен был проходить медосмотр.
- Так вот, вот… да… - замялся муж. - Вроде, у меня проблемы…
Тогда Крестовая дама взяла его за руку и крепко сжала.
- Глупости! Не думай об этом! Вот увидишь - все будет хорошо! Иди, посмотри телевизор.
Она поцеловала его в щеку и все-таки пошла к подруге. К тому же, была уже в сапогах. Но особой приятной болтовни на этот раз не получилось. Стало вдруг скучно обсуждать общих знакомых, в конце концов, что они ей? Да пусть живут, как хотят. Подруга раздражала: о чем бы ни шла речь, все переводила на себя. Щеки ее раскраснелись, она говорила торопливо, невнятно, захлебываясь. Возможно, у нее тоже были проблемы, но Крестовой даме это было совсем уж неинтересно. Она смотрела на ее бледный, нечистый лобик, раскрасневшиеся щеки и думала: "Боже, да она просто дура. И кофточка ужасная. Как можно такое носить!"
Она поколупала кекс, сделала несколько глотков чая и засобиралась домой.
Конечно, она приходила к нему в больницу и приносила все, что он просил. И все твердила одно: чепуха, пройдет, все образуется. Она сама свято верила в это, потому что если бы не это, ужасающая реальность ее бы убила. А она не хотела умирать.
Собираясь к нему, она тщательно красилась и делала прическу, думая что это его подбодрит. Как будто ее хорошенькое, ухоженное личико, закованные лаком локоны лучше, чем любые слова говорят ему: все образуется, все будет хорошо. Но к ее удивлению, он смотрел не на нее, а как-то сквозь и был совсем чужим.
"Наверное, я его раздражаю, - подумала Крестовая дама. - Здоровые люди раздражают больных".
И стала ходить к нему реже. Но все равно каждый такой визит стоил ей усилий. Она как будто взваливала себе на плечи какую-то невероятную тяжесть, как минимум средних размеров гору, расплющиваясь под этой тяжестью не только костями, но и всем своим существом.
- Все образуется, все будет хорошо, - выдавливала она из себя. А сама думала: "Боже мой, за что мне такая мука, ведь я ему совсем не нужна!"
Однажды она встретила у него его первую жену, мимо которой все эти годы победоносно проходила по коридорам института.
К ее удивлению, первая жена как-то уж очень ловко чувствовала себя в палате, знала всех сестер по именам, все что-то заворачивала или разворачивала, складывала, поправляла и убирала. Но главное, что резало ее душу и задевало, мелко так задевало, но все-таки задевало, - он смотрел на свою первую жену с особой теплотой и благодарностью, совсем не так, как смотрел теперь на нее, Крестовую даму.
"Ну и слава Богу, ну и пусть! Главное, чтоб ему хорошо!" - думала Крестовая дама с нехорошим оттенком в чувствах.
Но это было потом. Теперь же Крестовая дама стояла у двери спальни и думала, что сейчас она должна войти, и знала, что он ей скажет.
- Сонечка… - позвал второй муж.
Нет, это было выше ее сил! Она быстро вышла из квартиры. Сердце билось отчаянно и такое же отчаяние было в ее душе.
Она стояла перед дверью и с ужасом понимала, что идти ей все равно некуда, что опять придется толкнуть эту дверь и войти… И знала, где окажется, и этого не избежать. Все равно придется ей пройти этот путь, на который толкала ее неведомая ей сила.
Она так и сделала. Толкнула.
Она оказалась в своей квартире, в которой жила и сейчас, но еще до евроремонта, хоть и тогда очень прилично обставленной. Она переехала туда после смерти родителей, разменявшись с уже взрослым сыном. Прожив жизнь врозь, им было уже невозможно жить вместе. Тем более, он был уже женат.
Она подошла к зеркалу… Из все того же материнского, чуть потускневшего от времени зеркала на нее смотрела пятидесятилетняя женщина, полноватая, ухоженная, симпатичная.
"Все в порядке, все еще в порядке…" - подумала Крестовая дама и пошла в глубь квартиры.
В большой комнате сидел ее третий муж, младше ее на десять лет, но уже заметно лысеющий. Он листал альбом, утонув в большом кожаном кресле.
- Как дела? - спросила Крестовая дама.
- Нормально, - буркнул он.
В то время у него почти всегда было плохое настроение. Он все думал о чем-то и заметно похудел. Наверное, потому, что вот уже третий месяц, как ушел с работы. И понятно, что ушел. Работа ему не нравилась. И начальник попался какой-то пакостный. Впрочем, если вспомнить, такое с ним было почти всегда: работа не нравилась и начальники попадались не из лучших.
"Ничего страшного, - думала Крестовая дама. - Найдет другую. Надо сделать ему что-нибудь приятное. Может, купить хороший парфюм? Да, хороший мужской парфюм. До праздников далеко, все равно - пусть порадуется".
Она уже прикидывала, где это купит, хороший мужской парфюм… В новом магазинчике рядом с ее работой… И уже представляла себе и этот магазинчик, и как входит в него, и как перебирает матерчатые полоски с ароматами… Представляла под приятную, убаюкивающую мелодию, которую пела ее неплохая в общем-то, но слепая и ленивая душа.
- А как у тебя? - послышался его голос.
- Хорошо.
Она давно уже ушла из своего научно-исследовательского института, в котором после смерти второго мужа стало быть уже совершенно невыносимо, да, особенно встречая его жену, которая скользила по ней взглядом, как по пустому месту. Это было самое неприятное. Лучше бы ударила. Если тебя бьют, ты все-таки существуешь.
У него осталось двое детей.
Подвернулся случай, и она ушла к знакомой в частную фирму по производству минеральных удобрений. Да Бог с ней, с наукой! У Крестовой дамы не было с ней особого романа, страсти то есть, с этой наукой. Попала в нее случайно, как большинство… И только.
Зарабатывала она хорошо. В основном занималась всякими бумажными делами. Вела деловую переписку и на английском, восстановив его после английской школы.
Более того, когда потребовалось, она взяла сбережения у родителей и отдала в дело. Знакомая оказалась приличным человеком, никогда ее не обманывала, так что она получала свой процент и от общего дохода.
- Что ты там листаешь? - спросила Крестовая дама у своего третьего мужа, присаживаясь напротив него на диван.
Все-таки рабочий день - это рабочий день, все-таки она устала.
- Твои альбомы! - сказал он почему-то с раздражением.
Свои альбомы с фотографиями она не прятала, но и не выставляла на показ, они лежали на подсервантнике, в углу, сбоку от телевизора. Он ими как-то не интересовался. Он вообще мало интересовался тем, что не было связано с ним лично.
- Может, сходим поужинаем? - спросила она мирно, поглаживая рукой диванную подушку.
Рядом был очень славный, какой-то домашний ресторанчик с клетчатыми скатертями, клетчатыми салфетками, клетчатыми занавесками и абажурами. С огромным полосатым котом, который, заявив о себе - потершись о ноги и помурлыкав в меру, - по зову хозяйки уходил на кухню. Она уже прикидывала, что они там закажут и как им будет приятно там посидеть, как не спеша выпьют бутылочку винца, потом отправятся домой, и как хорошо, что идти недалеко, потом ванна, легкое чтение в постели, потом…
Она посмотрела на него и вдруг увидела, что он действительно неважно выглядит.
- Я не хочу есть! - сказал он, зло чеканя слова.
- Там так хорошо кормят, - сказала она.
- Я не хочу есть! Тебе это понятно?
Крестовая дама выдержала паузу и сочувственно вздохнула:
- Зря ты так, ей-богу, - сказала она все еще мягко. - Все образуется.
- Как?
- Образуется, - сказала Крестовая дама убежденно. - Так или иначе. Уж как-нибудь!
- Вот именно, как-нибудь! - огрызнулся третий муж.
- Да, как-нибудь, - сказала Крестовая дама вдруг жестко, - она-то хотела есть. В обеденный перерыв на работе только слегка перекусила. - Знаешь, в сорок два года искать себя - это смешно.
- Ты-то себя нашла.
- Я и не искала. Вот она я. Довольствуюсь тем, что имею. Я вполне счастлива.
- А я нет!
- Я вижу… - сказала Крестовая дама вдруг жалобно и тихо.
- Что видишь-то? Что? - закричал ее третий муж.
- Тебя…
- Как-то сомневаюсь…
Они редко ссорились и сейчас ей было не по себе.
- Кто это? - спросил он, показывая на одну из фотографий в альбоме.
- Мой первый муж…
- Где он?
- Умер. Несчастный случай. Я тебе говорила!
- А это? - он показал фотографию с ее вторым мужем.
Этих фотографий, обоих мужей, было совсем мало, почти ничего. Разве что общих, с друзьями, в компании, но надо было избавиться и от них. Как она сглупила!
- Ты прекрасно знаешь, я ничего не скрывала.
Он помолчал немного.
- Ты знаешь, - сказал вдруг тихо, - я не хочу становиться в этот строй…
Крестовая дама смотрела на него во все глаза, она была оскорблена, она
была даже в каком-то потрясении, ведь она ничего для него не жалела, он пришел на ее территорию, месяцами жил за ее счет, она делала ему дорогие подарки и возила на курорты.
Сказав последние, так оскорбившие ее слова, он вжался в кресло и стал каким-то совсем маленьким и щуплым. И там притаился, как обессиленный, но злой зверек.
"Никчемный! Никчемный!" - вертелось в голове у Крестовой дамы, и она чуть не выговорила это слово, но не выговорила, сказала только:
- Ты… ты… - и все.
И ушла в спальню плакать. И все ждала, что он придет и они помирятся. И все уладится. Они слетают куда-нибудь близко: в Ригу или в Вильнюс, просто на выходные. Что-нибудь купят, на что-нибудь посмотрят… И она уже даже прикидывала, что купят и на что посмотрят…
Но он не пришел.
Она долго плакала, а потом напилась снотворного, но и во сне продолжала ждать его прихода.
Утром его уже не было.
Она знала, что его нет, но все равно пошла искать - так она и поступила когда-то.
"Что же я такого сделала? - думала Крестовая дама. - Что я сделала не так? Я его любила. Я для него делала все, что могла. Абсолютно все! Не надо замахиваться на многое, надо любить то, что есть. Вот и работал бы себе, и работал, где работал… Кто виноват, что ему нигде не нравится, что он всегда всем недоволен… Я виновата? Я не виновата…"
Она пошла на кухню, дверь в кухню была закрыта.
"Может, он там? - подумала Крестовая дама - просто сидит и пьет кофе". Подумала и толкнула дверь. И вошла… в кухню своего детства. Да… Со знакомыми занавесками, знакомым большим столом, покрытым клеенкой, знакомой старой плитой…
У плиты стояла ее молодая мать.
- Я же сказала, Нюся, займись ребенком! - закричала мать.
И Крестовую даму подхватили на руки, и понесли куда-то в глубь квартиры. Она почувствовала знакомый, до ужаса родной запах домработницы Нюси. От нее пахло земляничным мылом. Крестовая дама до сих пор любила этот простой дешевенький запах.
Проходя через коридор, Нюся (тогда семнадцатилетняя девчонка) взглянула на себя в зеркало, и Крестовая дама тоже взглянула на себя в зеркало и на руках у Нюси увидела очаровательную трехлетнюю малышку с кудрявыми волосами, пухлым личиком и карими глазками.
Нюся внесла ее в огромную комнату (ведь Крестовая дама была совсем маленькая). Солнце било в окна, отражаясь в сияющем, до блеска натертом паркете, и по солнечным пятнам весело проносились тени - это волновались доходившие до их окон кроны деревьев.
- Ну, иди, иди ко мне, малышка, - сказал отец, уже тогда плотный с шелковистыми усами под маршала Буденного.
Нюся опустила ее на пол, и трехлетняя Крестовая дама побежала по солнечному паркету к зовущему ее голосу, зовущим рукам.
Отец подхватил ее и прижал крепко-крепко, поднял высоко-высоко.
- Дай! Дай! - кричала трехлетняя Крестовая дама и тянулась к буфету, на котором стояла любимая мамина безделушка, хрупкая фарфоровая балерина. - Дай!
(Если бы тогда она взглянула на себя в зеркало, то увидела бы, наверное, не прелестное детское лицо, а раздутый красный шар.)
- Хозяйка не велит! - испуганно сказала Нюся.
- Пускай у моей дочурки всегда будет все, что она захочет, - сказал отец и протянул ей балерину - хрупкое фарфоровое чудо.
Крестовая дама схватила ее пухленькой детской ручкой за ту ножку, на которой балеринка стояла, сжала в кулачке и радостно засмеялась, затрясла каштановыми кудряшками. И вместе с ней засмеялся отец и ее нянька Нюся, казалось, засмеялись даже солнечные блики на навощенном паркете. Но уже через минуту балеринка стала Крестовой даме не интересна - она просто бросила ее на пол.
Из кухни прибежала мама и стала собирать то, что осталось, потом склеила все эти ручки, ножки, головку, и несчастная балерина теперь стояла в глубине буфета за другими безделушками, вся перетянутая клеем, как бинтами, как воин после боя.
Конечно, никто не ругал трехлетнюю Крестовую даму, но ей все равно было стыдно и хотелось убежать. Да, ей хотелось отсюда убежать. Она выбежала в прихожую и добралась до входных дверей, но ведь ей было всего три года, она не могла даже дотянуться до дверной ручки, да если бы и дотянулась, разве у нее достало бы сил ее открыть.
Тогда она стала колотить ладонями по двери и кричать.
Вот сейчас прибегут отец, мать, Нюся, ее подхватят на руки, беспомощную трехлетнюю девочку, и унесут в ту жизнь, тот мир, в котором она всегда будет что-нибудь разбивать, все, к чему только ни прикоснется.
Но за ней никто не прибежал.
Дверь открылась, и официант сказал:
- Все в порядке?
- Спасибо. Все хорошо, - сказала Крестовая дама и вышла из туалета.
- Все действительно хорошо? - навязчиво повторил официант, и, чуть приподнявшись на носки, даже заглянул ей в глаза.
- Да, прекрасно! - ответила Крестовая дама.
"Несчастный официантишка! - думала она. - Провокатор! Не выйдет! Не выйдет!"
Она окончательно взяла себя в руки и даже чуть тверже направилась к своему столику.
Телевизор
Червоная и Бубновая, потягивая одна - сок, вторая - вино, смотрели телевизор. Небольшой плоский экран светил со стены прямо над ними.
- Нормальный туалет? - спросила Червоная
- Вполне, - отозвалась Крестовая.
- По туалетам можно судить о заведении. Знаете Г. (она привела их общую знакомую). Вот была у нее недавно. Мебель, обстановка - все красиво! Захожу в туалет… Ужас! Запах старого унитаза!
- Фу! - сказала Крестовая.
- Фу! - протянула Бубновая.
- Я ее перестала уважать.
- Ну, это уже слишком, - сказала Крестовая дама. - Раньше так у всех пахло, у кого больше, у кого меньше. Это запах советской власти… Или унитазом, или хлоркой. У Нюси всегда пахло хлоркой.
- У какой Нюси? - спросила Червоная.
- Маминой домработницы.
По телевизору между тем показывали бои. Дым черным смерчем поднимался то там, то здесь между вполне обычными панельными домами.
- Ей-богу, надоело, - сказала Червоная дама. - Ей-богу!
Дальше шли кадры разрушенных домов, ошеломленные лица беженцев, носилки с ранеными, большеглазые, серьезные детские лица.
- Где это? - спросила Бубновая дама.
- Где-нибудь обязательно творятся такие вот безобразия, - сказала Червоная. - Вы только представьте, девочки, раз - и у вас нет дома.
- Ну, это невозможно, - сказала Крестовая и даже зажмурилась. - Я даже представить не могу.
- А ты представь!
- Даже без мужчин можно жить, но без дома…
- Я к родственникам пойду, - сказала Бубновая.
- Так в том-то и дело - у родственников тоже нет. Ни у родственников, ни у друзей. Ни у кого нет дома! Вы только представьте!
- Давай без страшилок! - махнула рукой Крестовая дама.
Услужливый официант налил ей вина, она тут же нервно выпила.
- Мне рассказывали одну историю, - не унималась Червоная. - Про знакомого знакомого одних знакомых. Ну это еще во время Отечественной войны было. В оккупацию. Шел мальчик лет десяти, еврейский мальчик, очень хороший, положительный, послушный, умненький, в школе учился замечательно, на скрипочке играл замечательно, родители ему всегда говорили: будешь хорошим, с тобой ничего плохого случиться не может. Вот он идет, а навстречу - пьяный немец. Мальчик, может и испугался, на курточке у него, понятно, желтая звезда, но наверное думал: со мной ничего плохого случиться не может. Я же хороший. А немец его - раз… и застрелил, как букашку.
- Что мы здесь делаем, девочки? - сказала Бубновая с редкой для нее агрессией. - Мы все-таки отдыхаем.
Она взяла пульт и стала переключать программы.
Пошли кадры Венеции.
- О! - сказала Бубновая дама. - Венеция - моя мечта.
Между тем камера скользнула вниз - улицы Венеции были залиты водой, люди шли, утопая почти по колено.
- Соберешься - покупай резиновые сапоги, - сказала Червоная дама. - На гондоле там наверняка не проедешь.
- В сапогах не хочу, - сказала Бубновая с обидой. - Как это? Я всю жизнь об этом мечтала… Погулять по Венеции. И вдруг в резиновых сапогах?
- Да, - подхватила Червоная, - как в колхозе.
- Нет совершенства, девочки, - сказала Крестовая грустно. - Мечты приходится корректировать.
Бубновая опять переключила программу.
На этот раз шла обычная передача, передача-сплетница, в которой люди судили друг друга, рассказывали друг о друге, делились сокровенным и в то же время злобствовали, при этом все получали видимое удовольствие.
- Я пришла к нему, - рассказывала большая полная женщина с детским лицом. - А он что? Он чуть не выгнал! И тараканы кругом! Тараканы! Я мебель купила… Дешевую… все равно… А они уже табуретки пропили… Они все пропивают! Это называется - отец!