И вдруг её озарила спасительная мысль - пистолет. Она представила в ладони пистолет и сразу почувствовала гладкую рукоятку. Пистолет был пластмассовый, игрушечный, из детства, но он придал ей уверенности.
- Слушай, ты, спаниель в шинели! Ещё одно слово - и я стреляю! Попадаю в глаз слёта. И ты труп! Иди отсюда подобру-поздорову! Считаю до трёх!!! Не заставляй меня убивать! Хоть я и атеистка, кровь проливать не хочу!
Красноармеец не ожидал такого поворота событий, почесал ухо, приподняв будёновку. Наверное, решить такую нестандартную ситуацию он был не в силах.
- Малахольная девка! - Потряс кулаком. - Но, погодь! Ты ещё получишь за супротивление властям!
Власти развернулись и бодро зашагали по песку.
- Господи, он вернётся. Что делать? Что ему надо? Думай, Лера. Стоп. Прадедушка. Протоиерей. Церковные цацки. Если речь идёт о голоде - это двадцатые годы. После революции. Почти сто лет назад. Восемьдесят. Да, мамин прадедушка. Его забрали ночью. Тогда преследовали священнослужителей. Кошмар. Она тут причём? Получается, что в этой проклятой пустыне и время остановилось? Бред.. Голод, он говорил про голод.
В дверь постучали. Опять! Упала на пол. Схватила пистолет.
- Лера! Это что ещё за жилище?
- Марк! Это ты! - Вскочила, распахнула дверь.
- Он приходил! Опять!
- Кто?
- Этот, в будёновке!
- Слушай! Что это ты выстроила опять?
- Просто дом моих предков, прабабушкин, а потом бабушкин. Неважно, хотя, наверное, важно. Не знаю - Лера схватилась за виски.
- Марк! Послушай! Он приходил опять!
- Я понял. Я слышу. Не кричи!
- Марк! Он был с ружьём! Он хочет меня арестовать.
- Ты отстреливалась? - Марк разжал её пальцы, взял пистолет, подбросил в воздух и поймал, как заправский ковбой.
- Марк! Мне не до шуток. У них - мой прадед, прячет какие-то церковные цацки. Потир, кажется. За это его и забрали.
- Слушай, глянцевая моя! - Взял журнал, лежавший на стуле. - Похоже на правду.
- Хватит скоморошничать.
- Ты ему зачем?
- Он сказал, что я должна выпытать, где прадед прячет ценности.
- Логично. Видно, они использовали все свои нежные методы. Церковь сама предложила отдать свои ценности на помощь голодающим, за исключением священных сосудов.
- Это что?
- Это, правнучка дорогая, и есть потир. Чаша для причастия. Скорее всего - золотая или серебряная. "Пейте от неё все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов". Ты причащалась когда-нибудь? Исповедовалась?
- Нет.
- Понятно. Ну, тогда ты им точно нужна. Тебе что потир, что чашка с блюдцем в горошек - все едино.
- Хватит делать из меня монстра.
- Что ты, что ты! Ничуть. Ты просто то, к чему они долго и настойчиво шли, эти, с винтовками за спиной.
- А кто я?
- Представительница homo sapiens, у которой в душе ценник из супермаркета и чеки с гарантийными талонами на туфли.
- Ты опять?
- Сартр писал как-то: у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый её заполняет, как может. Чем ты заполнила свою пустоту?
- Нет у меня никакой пустоты.
- Есть. Иначе бы не хваталась за этот игрушечный пистолетик в страхе за свою жизнь.
- А ты? Ты? Ты не боишься за свою жизнь?
- Боюсь. Я такое же немощное дитя своего времени. Я боюсь за свою жизнь, наполненную тусовками, клубами, подружками, реальными пацанами, пустыми целями. Только вот вопрос? Что общего это убивание времени имеет с жизнью? Это и есть умирание.
- Человек начинает умирать сразу же после рождения. Это всё так. Об этом просто не надо думать. Как эпикурейцы. Смерти нет, если я есть. А если меня нет, то её тоже быть не может.
- Детская логика, из песочницы. Ты же выросла уже. Или нет? На самом деле, вся жизнь - это мучительный процесс рождения души. Больно, трудно она ищет свет, мечется, ошибается, может заблудиться, что часто и происходит. страдает, костенеет в неведении и мраке, что страшно очень. Но свет - он рядом. И шанс есть у каждого, стоит только захотеть
- Не знаю. Ты всё перевернул в моей бедной голове. У меня все было в порядке. Все инфузории туфельки по полкам. А теперь я ничего не понимаю.
- Все просто. Жить только земными радостями можно. Но чем тогда мы будем отличаться от животных?
- Все просто. Культурой, искусством.
- Величайшее из искусств - кино. На потребу бездумной развлекающейся публике. Кстати, Ленин не зря кино назвал именно так. Зачем читать и думать? Жуйте, мы настрогаем вам фильмов, таких, каких нам надо, смотрите и радуйтесь. Жуйте, превращайтесь в бездумных жвачных потребителей зрелищ.
- Но есть хорошее кино?
- Есть. Опять, если оно помогает душе родиться, ведёт к свету.
- Я скажу банальность, наверное, но Пушкин не может быть банальностью. Пушкин, Айвазовский.
- Они всю жизнь искали Бога. Этот поиск - и есть их творчество. Ты читала переписку Пушкина с митрополитом Филаретом?
- Филарет?
- Да, митрополит. Это скорее на филфаке преподают. Пушкин в состоянии полного уныния писал:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
- У каждого в жизни бывают такие минуты отчаяния. И что Филарет?
- Ответил стихами:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана… дальше не помню, к сожалению….
- Ты любишь стихи? Странно.
- Почему.
- Это редко сейчас…
- Читал много. Мне интересно это было. Кстати, у Айвазовского как-то спросили, почему он пишет море. Я всю жизнь пишу душу человеческую. В этом - искусство. Это всегда путь. Только путь может быть вверх или вниз. Вот и вся разница.
- С тобой трудно спорить.
- Ну и не спорь. То, что мы потребляем ежедневно, на культуру и искусство мало смахивает. Ты когда в последний раз приобщалась к искусству?
- Времени нет, лекции, семинары. В кино иногда.
- То, что ты смотрела, здорово подчеркивало наше отличие от животных?
- Слушай, я даже не помню, что это было. Какой-то ужастик американский.
- Да и я не далеко ушел в культуре потребления информации. Жую почти всё, что подают. А если честно, смотреть нечего в последнее время. Не обижайся, я тебя не хотел обидеть.
- Да я не обижаюсь. Ты прав. Насчёт дыры. Без Бога. Я помешана на тряпках. Без шопинга раз в неделю не мыслю своей жизни, я помешана на своей привлекательности, я повернута на ногтях, волосах, коже, ногах, загаре, татуаже, пирсинге. И до вчерашнего дня я была уверена на сто процентов, что это единственно верно по жизни. А сегодня, когда оказалась в комнате бабушки, вдруг стало всё тихо и просто. Как будто шелуха с меня слетела. Эти глаза на иконе. Я их вспомнила. Самое первое, самое яркое воспоминание детства - вот оно. Меня первый раз привезли к бабушке, когда мне всего годик был. Родители тогда разводились. Чтобы я всего этого кошмара не видела, мама решила отдать меня бабушке на время. А мне было так страшно непонятно от чего. Хотя теперь понятно, конечно. Когда родители ссорятся, ребёнок испытывает стресс моряка на тонущем судне. Я в первый раз осталаь одна, без мамы и папы. Плакала, особенно вечерами. Бабушка носила меня на руках, прижав к себе, а я кричала в голос. И вдруг я увидела, что бабушка тоже плачет. Мое детское сердечко впервые содрогнулось от чужой боли. Я помню, как утирала её слёзы своим крошечным пальчиком. А потом, мы, обнявшись стояли у этой иконы. Бабушка тихонько молилась. И я неумело сложив пальчики, крестилась вслед за ней. На этажерке лежал молитвослов и Библия. Стой! Здесь на полочке должна быть её старенькая Библия.
Лера, смахнув набежавшие слёзы, подошла к этажерке и протянула руку. Возле яркой шкатулки из открыток лежала набольшая книга в кожаном коричневом переплёте.
- Вот. Нашла. - Открыла. - Ветхий завет. - Стой! Я, кажется, вспомнила. Развернула вверх переплётом, потрясла. Странички затрепетали и оттуда, словно сухой лист с дерева, вылетела фотография. Лера подняла её, внимательно всмотрелась.
- Вот, прадедушка моей мамы, тот, Александр Вознесенский, протоиерей.
- Дай посмотреть. - Марк внимательно стал рассматривать фотографию. - Старая. Одна из первых. Пожелтела, видишь?
Прочитал на обратной стороне выцветшие от времени строчки.
Не тот блажен, кто хорошо начинает, а кто хорошо заканчивает подвиг свой
- Лицо какое, лик, скорее. Сейчас таких лиц днём с огнём не сыщешь.
- Рожа от слова "вырождение"?
- Или "рождение"? Красавчиком новорожденного не назовёшь?
- Да, лицо, а тем более "лик" надо заслужить. Твой прадедушка несёт на лице печать духовности. Вот она и делает его лицо ликом.
- Трудно возразить.
- Помнишь, портрет Дориана Грея?
- Не видела. Где выставлен? В Третьяковке?
- Нигде не выставлен. Это роман. Человек остается вечно молодым, зато портрет искажается с каждым новым преступлением хозяина.
- Если выберусь отсюда, почитаю. Я как биолог тебе скажу. Красота - гармония, равновесие во всем: в мыслях, желаниях.
- И тишина. Красота не может быть громкой.
- Еще как может. Сейчас красота громкая. Чем ярче и громче, тем красивее.
- Вот и мир она не спасает, такая. Помнишь, у Достоевского? Красота спасет мир?
- Почему же нас не спасает?
- Вторую часть фразы обрезали. Красота во Христе. Все просто, а мы подменили суррогатом: макияжем, пирсингом, тряпками, косметологией, подтяжками. - Взял фотографию из рук Леры.
- Ты лучше скажи мне, Марк, что дальше? Он придёт опять. Что мне делать?
- Я бы только мечтал об этом.
- О чём?
- Чтобы за мной пришли.
- Глупости, какие!
- Ты внучка протоиерея, не важно, сколько "пра" впереди. У тебя есть возможность его увидеть. И ты еще думаешь, что тебе делать?
- Я боюсь. Я просто боюсь.
- Хорошо, я не буду тебя оставлять. Не бойся. - Марк подошел к Лере, обнял, погладил по голове теплой рукой.
- Марк! - Волна нежности захлестнула Леру. - Она прижалась щекой к его плечу
- Лера. Оденься. У тебя нет ничего поприличнее? - Подошел к старому шкафу. - Ого, деревянный, крепкий. Умели делать на века. - Открыл дверцу.
Там висел тёмно-коричневый костюм с орденами и медалями, голубое платье в мелкий, темно-синий горошек с белым кружевным воротничком, еще какие-то вещи. Достал платье, протянул вместе с плечиками:
- Надень! - отвернулся.
Лера стянула шорты - молния никак не хотела расстегиваться, она спешила, сломала ноготь, даже не заметив. Затем майку - бросила на кровать. Платье прохладно легло на плечи, обдав запахом нафталина, сухой травы и еще чего-то очень родного.
- Всё.
Марк оглянулся и замер.
- Вот оно.
- Что?
- То, что ты потеряла в погоне за глянцем и гламуром.
- Что? Я не понимаю.
- Твое "Я", твоя суть, твоя самость, ты.
- Это зависит всего лишь от этого куска ткани в горошек? То есть, я в этом платье - я? А в фирменной майке за сто долларов - не я?
- Да, в фирменной майке за сто долларов - не ты.
- Почему?
- Когда ты в ней, у тебя на лбу написано название фирмы и цена. Вот в чём вся беда. Я не против красивой одежды, это платье очень красиво. Майке до него далеко.
- Хорошая майка. Яркая. В тренде. Хотя, Китай, конечно.
- В тренде? В смысле - тренди-бренди, балалайка?
- Да нет, - рассмеялась. - Сейчас так говорят. В тренде, значит в модном направлении.
- Майка "в тренде" обретает некий смысл, некую значимость и ценность, некую важность, если хочешь, что ей, майке, по сути, не должно предназначаться вовсе. Какая разница вообще, если её носит ЧЕЛОВЕК? Тем более, майка, сшитая на потоке? Обезличенная тряпка с двумя швами и знаком. Чушь. Если перестать придавать этому значение, возможно, и майка эта станет твоей, не обезличивая.
- Это платье тоже кто-то шил, оно что-то стоит, наверное, даже прилично, как антиквариат. Почему ты его выделяешь?
- Оно индивидуально, во всяком случает, сейчас. Оно имеет к тебе отношение, оно бабушкино. Оно несёт в себе что-то невероятно притягательное, оно - концентрат памяти, если хочешь.
- Ты только просил не идеализировать эту майку, а по поводу этого платья сочинил, чуть ли не оду, мастер хокку.
Марк задумался на секунду:
- Девушка в бабушкином платье. Шёлк гладит её спину. Смерти нет.
- Ой, Марк! - Лера обхватила руками плечи, опустила голову и заплакала:
- Я пойду.
- Куда?
- С красноармейцем пойду. Пусть только придёт, собака такая!
- Придёт.
- А вдруг испугается? Я ведь вооружена.
- Вряд ли. Придёт, и не один. Придёт с подмогой, увидишь.
- Если я пойду с ними - мне уже не выбраться отсюда. Никогда.
- Мы этого не знаем.
- Они просто нас убьют. Тебе не надо идти со мной. Чего ради? Вдруг тебе удастся вернуться - позвонишь моей маме. Она волнуется, наверное. Подала в розыск.
- Я тебя не оставлю, Лера. Давай не будем это обсуждать.
- Марк. Придут за мной. Я думаю, помочь ты ничем не сможешь. Просто жди меня здесь. Мне будет легче.
- Правда?
- Да.
- Отчего?
- Когда тебя ждут - есть ниточка, за которую ты можешь уцепиться.
- Ниточка? Я буду ждать тебя так сильно, что это будет канат.
- Правда?
- Да.
- Поцелуй меня, Марк.
Марк прикоснулся губами к Лериной щеке и мягко отодвинул её от себя.
- Марк?
- Помнишь, Лера, мы говорили о зависимостях?
- Да.
- Я коллекционировал девушек. Отношения для меня ничего не стоили. Ловелас. Благо, много усилий для завоевания сердца мне прилагать не приходилось. По большому счёту, любая становилась моей. Отношения настолько обесценились, что я перестал испытывать нежность, трепет, волнение. Девушки, как в ускоренной съёмке, перемещались в моей жизни.
- Марк, не надо. Я не хочу это слышать.
- Подожди, Лера! В один момент мне стало просто тошно. Попробовал начать семейную жизнь. Это был гражданский брак. Приучал себя к мысли, что она моя вторая половинка. Пытался привыкнуть. Куда там! Надоедало очень быстро. Первая моя "гражданская жена", которую я оставил, пыталась отравиться снотворным. Чудом спасли. Вторая ушла от меня сама после череды истерик. Перебила в квартире все, что можно: посуду, технику, порезала всю мою одежду. Сначала был шок. А потом я понял главное - так больше нельзя. Ведь я точно так же кромсал чьи-то сердца, совсем не задумываясь о том, что женщина рядом может быть только в двух ипостасях - или твоя мать, или мать твоих детей. Другого предназначенья у нее быть не должно, иначе это тупик! Вот так, Лерочка. Вот тогда мне стало действительно страшно. И оно пришло - моё одиночество. Я оказался в этой пустыне. Времени подумать было очень много. Тяготило то, что не попросил прощения ни у одной.
- Марк. Ты утрируешь. Очень многие девушки с такой же лёгкостью относятся к отношениям с парнями.
- Я тоже так думал, пока не увидел порезанную рубашку. Вы притворяетесь, что вам все равно.
- Да. Мы притворяемся. Все-то ты знаешь. Каждой девушке хочется замуж, каждая ждет своего принца.
- А ты ждешь?
- Жду. И он приедет. На велосипеде и привезет пенсию.
- Не смешно.
- Со мной, наверное, что-то не так. Ходила по дорогим клубешникам. Невесело, громко. Какое-то королевство кривых зеркал. Ощущение случайной гости в чужой компании. Народ отрывается, а я не могу.
- Отрывается. Отличное слово. Отчего отрывается?
- Не знаю, ну так говорят.
- Как же может быть хорошо, когда отрываешься? Это мучительно. Осенний лист, яблоко с ветки. Ребенок от пуповины.
- Марк, какой ты странный парень.
- Почему странный?
- Просто видишь всё не так, как все.
- Наверное. Я тоже проводил время, как все. И по клубам ходил. Скучно, там, Лера.
- Говорю, скучно. Надо выпить, и чем больше, тем лучше.
- Что же за мир такой, что его картинку надо корректировать алкоголем? Представляешь? Картина художника Левитана. Вы знаете? Что-то сочетание красок не радует. Налейте мне рюмочку водки! О! Значительно лучше. Пожалуй, еще рюмочку! - Марк картинно пригубил, крякнул, глубокомысленно посмотрел вдаль. - Красота! Воистину, Левитан - гений. Как вы полагаете, сударыня? Не нравится перспектива? Э, душенька, пригубите. Вам вина? Шоколад - закусите. Лучше? Мартини? Отлично. Обратите внимание на цвет листвы у той березы. Тает в воздухе, плывет. Еще? Пожалуйста! На брудершафт! У нас с вами поистине единый взгляд на произведения Левитана.
Лера давно так не смеялась.
- Марк, давай представим бутылку водки, напьёмся, и эта пустыня превратится в оазис!
- Лера! А давай! И останемся здесь навсегда. Девушка бывший шопоголик - ныне алкоголик - и парень - бывший блудник, ловелас, он же алкоголик нашли пристанище среди пустыни. Их тени в абстинентном синдроме метались по пескам.
- Мне уже все равно. Этот проклятый песок. Я больше не могу. Я пустая, никчемная кукла, которая никому на свете не нужна. Ну, разве только маме.
- Ты о себе ничего не знаешь. Когда я увидел тебя - ты шла по песку, вернее, парила, девушка-дельтаплан. Замерла у светофора. Задумалась о чем-то. На лице между бровей появилась тревожная морщинка. Я окликнул - ты даже не шелохнулась, хотя я точно знал - ты меня слышишь. Никто не слышит, а ты слышишь! Только почему-то не откликаешься. Странно. В ожидании принца не откликаться? Почему? Всё ведь так просто. Ты ждешь? И он зовёт. Более того, бросаться по переходу, как в омут, когда горит красный: три, два, один….
- Три, два, один. Мне больно, Марк.
- Потерпи. Все пройдет.
- Марк, я ведь тоже растерялась. Ну, во-первых, пустыня. В другой ситуации можно было просто сойти с ума. Но ты! Таких парней я не видала. Откровенность за откровенность. Меня поразила твоя независимость. Отстраненность. Самодостаточность. Не знаю, как это сказать. Просто, разбился стереотип, который меня раздражал постоянно. Женщина - товар. Я поняла, что тебе не интересна в этом плане. Стало радостно и страшно. Как себя вести с тобой?
- И как?
- Скатывалась на классику жанра, благо, журнал помог, по привычке вооружилась шмотками. Потом поняла, тебе абсолютно все равно.
- Нет. Мне очень нравилось. Но я боялся. Боялся, что все начнется и повторится, как всегда. Эта игра между мужчиной и женщиной, это обладание, эта привычка, эти недовольства друг другом, выяснение отношений. Я сказал себе "НЕТ". Ну, зачем ты мне была послана в этой пустыне? Для того, чтобы я в очередной раз прожил этот тупиковый сценарий?
- Марк! Смотри. Я послана тебе. Я искушение. А мне послана возможность приобрести любую вещь. То, что было для меня предметом вожделения, стало доступным. Что это, Марк? Это проверка?