Все эти "сцуко", "епте" и подобные им сетевые словечки Роскошный цеплял от своей младшей сестры, безвылазно сидящей в Интернете на контркультурных сайтах. Она не только писала так на многочисленных форумах и в чатах, но и говорила точно так же: коверкая слова и искажая их фонетическое звучание, что было явлением, прямо скажем, странным и редко встречающимся. (Я пару раз видел ее: трогательное пубертатное существо с проколотым как у папуаса курносым носиком и пухлыми накрашенными губками, с которых время от времени срывались режущие слух словесные обороты типа "пидар ёпнутый", "ибануццо пра вайну", "нихуясе ебатык" и т. д. и т. п.)
Продвинутая девочка. Что тут скажешь. Я думаю, появлением слова "пелотка" в своем лексиконе Роскошный обязан именно ей.
– Представляешь, просыпаюсь сегодня утром, голову поднимаю: перед глазами круги, тошнит, а главное давит! Давит она на меня, на каждый сантиметр тела моего наваливается! А мне ведь, сам знаешь, надо вставать, на работу собираться, в туалет там надо… зубы почистить, обуться, шнурки завязывать: в общем, тело свое в пространстве продвигать, мучиться… И все под давлением, все под этим блядским прессом.
– По последним научным данным, Серега, земная гравитация – это всего лишь малая часть взаимодействующих во вселенной гигантских космических сил. Слишком малая, чтобы учитывать ее влияние на нас с тобой даже в ничтожном, по галактическим меркам, планетарном масштабе. То есть вбитое в твою голову еще в школе суждение о том, что земля как небесное тело, создавая вокруг себя гравитационное поле, притягивает тебя, меня, дубинку, болтающуюся на твоем поясе, и бутылку, торчащую из твоего кармана, – словом, все без исключения окружающие нас предметы, – до определенной степени, устарело.
– Это как же так?
– А так. Изучив все (ну, или почти все) физические связи во вселенной, наши велемудрые ученые пришли к выводу, что не земное притяжение удерживает нас на поверхности земли, а КОСМОС – с его немереными галактическими пространствами и невъебенными гравитационными полями. Это он – КОСМОС, вдавливает нас в поверхность нашего жопного катышка, заставляя нас ежесекундно ощущать великое гравитационное воздействие вселенских межгалактических сил.
– Вот это да. Надо же! То-то я думаю, меня так ломает… особенно последнее время. Оказывается, не только гравитация, но и… Я, правда, слышал что-то про атмосферное давление: столб там какой-то, мол, тоже – влияние оказывает, особенно когда погода меняется, но – КОСМОС…
– Воздух, не буду спорить, тоже свой вес имеет. Атмосфера наша, Сергун, если представить себе Землю в виде маленького настольного глобуса, по размеру будет соответствовать тонкому слою лака для ногтей, наложенному от нечего делать на его поверхность какой-нибудь пьяной шлюхой, в ожидании заказавшего ее на дом, и загулявшего в соседней комнате с друзьями владельца: владельца этого глобуса, этого дома и, по совместительству, ее рабочего времени, щедро оплаченного им до самого утра… Если лак прозрачный, то ты его на глобусе даже не заметишь…. Вот и посуди сам, разве может этот блядский маникюр оказать на нас с тобой, Серега, серьезное и действенное влияние? Хотя он тоже давит! Давит, конечно… гипертония там всякая… Но – по сравнению со всей ВСЕЛЕННОЙ…
– Д-а-а-а…
И все это вместо того, чтобы заниматься делом: дефилировать по посту и присматривать за порядком…
Вернигора смотрел на поведение Роскошного сквозь пальцы. Сказывались Сережины родственные связи на "самом верху" и весьма ощутимый кадровый голод, всегда обострявшийся в период летних отпусков.
Несмотря на скрытую безработицу и острую нехватку нормальных рабочих мест, желающих бродить по улицам с резиновой дубинкой в нашем городе с каждым годом становится все меньше и меньше. Охранные конторы идут на разного рода ухищрения: берут без лицензий, оформляют сотрудников из дальних регионов, подтягивают не служивших в армии людей, всячески нарушая предписания и инструкции проверяющих и курирующих нашу работу милицейских органов. В общем, делают все, чтобы только не поднимать зарплаты и не улучшать условия тяжелого – и порой чрезвычайно опасного! – охранного труда.
Бог им судья.
Критиковать начальство может каждый дурак – до тех пор, пока сам не станет хоть маленьким, но начальником. Потом у критикующего обычно возникают проблемы другого порядка. Его, как правило, перестает устраивать качество человеческого материала, коим ему приходится руководить, и над которым он волею судеб поставлен начальствовать.
…В тот день Роскошный опять не вышел на работу. "Заболел".
Замены ему, как всегда, не нашлось, и я остался на посту один-одинешенек на целые сутки. Меня, правда, обещали подменить на обед, на ужин и отпустить ночью в строго определенное время – поспать: четыре часа положенного мне непрерывного отдыха я – неслыханная поблажка со стороны нашего руководства! – проводил у себя дома, пользуясь тем, что живу неподалеку.
Целый день над Кузьминками ходили черные тучи, сверкали молнии, гремел гром. Солнечный свет, проникавший сквозь темные, мятущиеся по небу облака, был сер, сир и безблагодатен.
…В тот день поздно вечером ко мне на первый пост, – слегка поддатая и без своих "незалежных" подружек, – заявилась Оксана.
За время, прошедшее с момента нашего знакомства, я видел ее на объекте всего несколько раз. Она то беседовала с Ленкой-хохлушкой возле ее торговой точки, то пила пиво с какой-то незнакомой мне девушкой на втором посту, то тусовалась на стоянке такси с веселыми, но крайне пакостными на язык местными водилами. Однако никакого внимания на меня Оксана, как правило, не обращала. И даже ни разу, хотя бы издалека, со мной не поздоровалась.
– Работаешь? А где Охеренный твой?
– Не Охеренный, а Роскошный… Зачем он тебе? Кстати, ты что не здороваешься? Не помнишь меня, что ли?
– Да нет, помню… Забываю просто… в смысле, забываю поздороваться… – сказала она и подала мне свою худенькую миниатюрную ладошку.
Я как-то неуклюже протянул ей свою ладонь – не умею здороваться с женщинами при помощи рукопожатия – и уставился на ее обтянутые тонкой майкой рельефно-обозначенные сиськи.
– Шо, нравлюсь? – заметив мой взгляд, ухмыльнулась Оксана и слегка поморщилась: желая этим, вероятно, показать, как ей надоело навязчивое и однотипное мужское внимание.
– Заболел твой Роскошный. Расклеился. А в чем дело-то? Может, я чем могу…
– Тю, дело! он мне месяц назад бутылку водки проспорил. До сих пор не отдал.
– На что спорили?
– На то, что Ирка Волобуева, которая через дорогу пирожками торгует, ему, Винни-Пуху жопастому, даже за юбку свою подержаться не даст, не то чтобы с ним в одну люлю завалиться!
– А он?
– А шо он?! Да я, – говорит, – я же порву эту дуру, как тузик грелку, сама еще за мной бегать будет: бла-бла-бла, бля-бля-бля… А симпатичного в нем – одна фамилия… ни денег, ни места, где потрахаться…
– Ну и что?
– Шо, шо! Да ничего! Ясен пень – не обломилось ему… Пролетел, кобелина приблудная, – как талибы над Нью-Йорком, – пошутила Оксана и решительно поправила висящую на ее плече лакированную сумочку.
Вдали, над Волгоградским проспектом, сверкнула молния и, еще до того как раздался первый удар гулкого раскатистого грома, на придорожную землю и пыльный растрескавшийся асфальт упали первые, крупные и увесистые, капли начавшегося летнего дождя.
Я подхватил Оксану под руку и мы с ней, быстро перебежав через дорогу, спрятались в метрополитеновском плафоне, где она сходу плюхнулась на перила и принялась активно копаться в своей дамской сумочке, видимо, желая подчеркнуть, что она здесь – и в плафоне, и на моем первом посту – оказалась совершенно случайно и продолжать разговор или пока не считает нужным, или вообще не намерена. Сумочка у Оксаны была небольшая, но весьма вместительная.
Я, от нечего делать, тоже присел на перила и стал беззастенчиво изучать содержимое открываемых Оксаной по очереди многочисленных внутренних отделов, карманчиков и каких-то нашитых прямо на подкладку полотняных пазух и мешочков.
В глубине ее расстегнутой косметички, среди карандашей, помад и наваленных в кучу разнокалиберных пластмассовых коробочек с румянами и пудрой, поблескивал золотым ободком дешевый китайский презерватив.
Мне сразу стало как-то очень грустно и нехорошо.
Видите ли, я не люблю девушек, таскающих с собой средства индивидуальной защиты и предохранения. Ну… не люблю и все тут.
Казалось бы, что в гондонах этих, на "всякий случай" в сумочку положенных, плохого? Тем более, что прямо напротив моего поста, на обочине Волгоградского проспекта, висит огромный рекламный щит, где черным по белому аршинными буквами написано: "Выбери будущее без СПИДа – предохраняйся всегда!" Правда, в самом низу этого билборда из красящего баллончика – как только дотянулись, умники?! – по-хулигански намалевано в духе последних пожеланий нашего президента: "Всем болезням вопреки – размножайтесь, мудаки"! Но это так, – неразумный глас народа… да и только.
Так вот, хочу ответственно заявить: постоянное ношение в сумочке контрацептивов и хранение их в удобных и легкодоступных местах в корне меняет мое (да и не только мое) представление о женщине. О любой женщине. Особенно о приезжей.
Свободная современная девушка, постоянно готовая к случайному, ни к чему не обязывающему, но и ничего не дающему ей, кроме сиюминутного удовольствия, сексу, на мой далеко не пуританский взгляд, является существом, по сути своей, абсолютно развратным, крайне циничным и глубоко несчастным.
Да, все мы находимся в постоянном ожидании чуда (особенно по молодости лет), все надеемся встретить своего неотразимого принца на белом "Лексусе" или свою обворожительную принцессу на бриллиантовой горошине. Оправданы эти мечты или нет – сейчас речь не об этом. Но! Быть готовым к обретению своего счастья и при этом таскать в косметичке презерватив… это верный признак необратимой потери морально-нравственных ориентиров и глубочайшего духовного обнищания. Ибо чудо зарождения серьезных человеческих отношений категорически не совместимо с блядской идеей защиты своего здоровья и соблюдения контроля над рождаемостью…
Другое дело – проститутки. Но сейчас мы говорим не о них. (Хотя они, наверное, тоже ждут своих принцев, а некоторые из них, окончательно устав от повсеместного мужского свинства, тоже, уподобляясь нам, мужикам, начинают, – совершенно не придавая этому никакого особого значения, – ждать своих – близких им по духу и сексуальным предпочтениям – принцесс.)
– Значит, не будет его сегодня?
От Оксаны исходил какой-то легкий, очень приятный запах хороших и дорогих, никогда не встречавшихся мне ранее, духов.
Волосы, покрашенные в "блонд" и сильно выгоревшие на ярком летнем солнце, а также глубокий темно-коричневый загар свидетельствовали о том, что работает она на открытой уличной точке или вообще торгует на улице с лотка.
Я так глубоко задумался, что сразу и не понял о ком она спрашивает. Ах, ну да – Роскошный! Неужели этот жирный хомяк произвел на нее такое впечатление, что ради него она приперлась, на ночь глядя, ко мне на пост? (То, что она высмеивает и ругает его, так сказать, за глаза, еще ни о чем не говорит. Такая манера поведения как раз и является верным признаком тайного интереса и скрытого сексуального вожделения… Не из-за проспоренной же бутылки водки она сюда приперлась, в самом-то деле… Или я ей, кстати, чем-то приглянулся?..)
– Ну, нет его – и не надо. С тобой посижу, – словно прочитав мои мысли, откликнулась Оксана и подняла на меня свои печальные, слегка прищуренные глаза.
Мучительное отсутствие спасительного для меня в таких ситуациях алкоголя, как всегда, многократно усилило мою неуклюжую застенчивость (или застенчивую неуклюжесть).
Как это у других только получается? На трезвую-то голову? Как выходит? А я? Что я за мудак такой?! Что за рохля?! – занялся я бессмысленным самобичеванием, вместо того чтобы предпринять хоть какие-нибудь ощутимые попытки по обольщению и подготовке если не к телесной близости, то хотя бы к налаженному и фривольному общению с этой весьма приятной на вид, но грубоватой и высокомерной жительницей города Луганска.
Оксана тем временем, перестав копаться в своей косметичке, задумалась и стала отстраненно созерцать растекающиеся по грязному асфальту мутные дождевые лужи.
И тут, поднявшись из темных глубин моей памяти, буквально вырвавшись на поверхность, меня радостно осенила простая и доходчивая мысль:
– Оксана, скажи, а ты в детстве в доктора играть не пробовала?
(А что? Очень даже ничего… Просто, как говорится, но со вкусом. Правда, не вполне оригинально… Зато сразу можно все точки над "i" расставить, не затягивая.)
Оксана не то сделала вид, что не поняла, не то не поняла на самом деле. Оторвавшись от задумчивого созерцания луж, она без особого интереса спросила:
– В какого такого доктора?
– Да ладно тебе! Не знаешь, что ли?! Я, скажем, буду доктором, а ты пациенткой…
– И шо дальше?
– Да, что ты все – "шо" да "шо"?! Дальше не "шо", а как обычно…
И тут, судя по выражению ее лица, до Оксаны стало постепенно доходить.
Она спрыгнула с перил, посмотрела мне прямо в глаза, прищурилась и, видимо, стараясь прощупать почву, скептически произнесла:
– Шо, "доктор", у тебя, наверное, и свой приемный кабинет имеется?
– Кабинет-то у меня имеется. Только вот медсестрой я так и не обзавелся. Была одна… выгнать пришлось, слишком много спирту расходовала.
– Так ты меня кем в кабинет свой приглашаешь: сестрой или пациенткой?
– Для начала пациенткой, а там посмотрим, – не задумываясь, соврал я и вдруг совершенно отчетливо почувствовал – получилось!
Я вышел по рации на связь со старшим смены и попросил перенести мой сон на другое время: мне не терпелось, да и метро, как известно, работает только до часу, а от "Кузьминок" до моего дома полчаса ходьбы быстрым шагом, можно, конечно, на тачке, но… в карманах, как назло, ни копья – полная финансовая жопа, обусловленная сокращением сбора денежных средств на нашем с Роскошным посту (по причинам, оговоренным мною выше).
И все было бы хорошо, но, по закону подлости, отпустить меня пораньше старший смены на этот раз отказался. Аргументировал он свое суровое решение отсутствием людских резервов и жестким, согласованным заранее с вышестоящим начальством, графиком отдыха вверенного ему подразделения.
Это был облом. Полный и практически непреодолимый.
Слушая мои переговоры по рации, Оксана осведомилась, далеко ли идти до моей, как она выразилась, "хаты" и, получив заведомо лживый ответ, что, мол, не очень, великодушно согласилась подождать меня до трех часов ночи и, явно кокетничая, сказала, что обязуется до наступления этого времени сильно не напиваться и даже попробует морально подготовить себя к совершенно новой для нее роли медицинской сестры-надомницы.
Пока я обхаживал Оксану, наводил мосты и переговаривался со старшим смены, незаметно стемнело. Грозовые тучи медленно, но верно рассеялись и на чистом, омытом недавними проливным дождем, небе появились яркие летние звезды.
На стоянке, за рулем своей потрепанной старенькой "Волги" курил, сбрасывая пепел за боковое опущенное стекло, полусонный расслабившийся таксист. Пока суд да дело, я решил договориться с ним на три часа ночи, чтобы он подбросил меня с Оксаной до моего дома (все равно стоит, ни хрена не делает, да и ехать тут три минуты). Договориться я решил по-дружески, то есть в долг.
Оксана, отведенная мной во двор соседнего дома, тихо и задумчиво сидела на лавочке.
Она самостоятельно купила себе пару банок джин-тоника и, не выказывая особого недовольства, терпеливо дожидалась, когда меня сменят, время от времени мерцая в темноте тусклым огоньком прикуренной сигареты.
Стараясь перемещаться по освещенному участку охраняемой территории, чтобы меня на протяжении ночи хотя бы изредка видели "несущим службу", я то и дело забегал к Оксане во двор и, скрашивая ее одиночество, успевал рассказать пару анекдотов или прочесть какой-нибудь смешной и неприличный стишок. Это ей нравилось и производило, судя по всему, нужное мне благоприятное впечатление.
Оксана слушала внимательно и благосклонно. Иногда грубовато, но заливисто смеялась. Иногда, если шутка ей не нравилась, прогоняла меня на пост: "иди, иди, а то проверка там у вас… или шо…"
Ночь после дождя выдалась прохладная; но я до такой степени был взвинчен и перевозбужден, что даже не замечал этого.
В один из моих "забегов", когда я поведал о своих планах договориться насчет такси, Оксана как-то странно сощурила глаза и пристально посмотрела в сторону стоянки. Потом задумалась и решительно сказала, что делать этого не нужно, что у нее есть деньги и что мы, если понадобится, несмотря на позднее время, легко поймаем тачку на Волгоградке и спокойно обойдемся без услуг "этих местных мудаков".
Меня это обстоятельство даже несколько порадовало: хочет человек на дорогу потратиться – пусть тратится, я всегда был активным сторонником гендерного равноправия и паритета. Особенно в финансовых вопросах.
Мы так и поступили: когда меня сменил заспанный и недовольный охранник с пятого поста, мы с Оксаной вышли на проспект и буквально через минуту поймали частника, который довез нас до дома без лишних иронических замечаний и скабрезных шоферских шуточек, коих нам было бы не миновать, возьмись за нашу доставку хорошо знавший меня и, видимо, неплохо знакомый с Оксаной местный "стояночный" таксист.
10
Самым неприятным открытием той ночи, или, точнее сказать, того утра, стала для меня Оксанина перманентная скованность в постели. И это при всей легкости ее поведения и простоте, с которой она согласилась поиграть со мной в доктора. Реабилитировало ее в моих глазах только то, что у меня сразу же появилась эрекция – даже без ее застенчивых, малоэффективных ласк и неуверенных – как мне показалось вначале – настороженных и неумелых телодвижений.
Играть в доктора мы тем утром, конечно же, не стали…
После ее принципиального отказа сделать мне минет, я довольно грубо развернул ее на бок и, к своему нескрываемому удивлению, легко и беспрепятственно вошел в нее сзади, и это притом, что она лежала с плотно сомкнутыми ногами и не оказала мне – при введении – никакой посильной помощи. (Смешное слово "введение"; особенно смешно оно выглядит на первой странице какого-нибудь квазилитературного произведения, где повествование с первых строк идет о сложных и высоконраственных материях…)
Я вообще подумал вначале, что промахнулся. Сами понимаете, новая баба – новые горизонты. Но дело было не в этом. Дело было в другом.
Дело было в размере.
В размере ее влагалища.
Всякое, конечно, случалось в моей жизни, но… ТАКОГО бездонного горного ущелья, вернее – ТАКИХ пугающих пространственных глубин я никогда не встречал даже у сорокалетних видавших виды и траченных жизнью многоопытных женщин.