Почему их путь лежал в Мазолово, Волину было не совсем понятно. Он увлекался историей и знал по памяти, что в конце 1943 и начале 1944 года советские войска несколько раз неудачно штурмовали Витебск и точно не могли подойти к нему с севера так близко. Да и из анализа списка потерь дядиной дивизии следовало, что ее остановили в сорока километрах от Витебска, – бойцов хоронили у деревень Циваны, Горяж, Прудок, Солбачи, Ивановка, около трассы Городок-Витебск не ближе озера Лосвидо, с 6 по 8 января у озера Лосвидо, с 9 по 12 января на опушке леса около деревни Лосвида и так далее.
Проверяя память, Николай Иванович бегло просмотрел в сети несколько источников. Получалось, что его дядя был участником последних неудачных попыток задуманного Ставкой масштабного наступления из района Витебска вдоль реки Западная Двина в Рижском направлении с целью окружения всей немецкой группы армий "Север". Если бы это наступление удалось, то его, а не Ленинградско-Новгородскую наступательную операцию, назвали бы первым из десяти сталинских ударов Красной Армии. Но реализовать громадье замыслов нашего Верховного командования не получилось, и долгая борьба под Витебском стала одной из тех "незнаменитых" битв советских войск, в которых полегло немало сражавшихся и о которых в отечественных источниках написано мало.
Наступление в направлении Витебска началось в начале октября 1943 года. Калининскому (позже 1-му Прибалтийскому) фронту противостояла немецкая 3-я танковая армия. Немцы оказывали упорное сопротивление. Наступление Красной Армии выдохлось к концу декабря. Продвижение за 86 дней составило до 75 км. Безвозвратные и санитарные потери войск – до 85 % первоначального состава.
Дядя Волина погиб 12 января 1944 года. До этого Витебск мог пасть три раза. Если бы это произошло, если бы немцы не цеплялись за нашу землю с отчаянием обреченных, дядина судьба могла стать другой, он мог избежать или отсрочить смерть. Но случилось так, как случилось.
Близко к тексту немецких источников, битва под Витебском в интересующий Волина период складывалась следующим образом.
* * *
"Командующий 3-я танковой армией генерал-полковник Рейнхардт хотел оставить весь выступ фронта под Витебском, чтобы выровнять линию обороны. Но получил категорический приказ Гитлера: "Ни шагу назад! Нанести контрудар!" В районе западнее Витебска на тот момент были только тыловые службы. Вдруг 24 ноября наступила оттепель, дороги сразу же превратились в топь, а луга – в болото. Русские танки остановились. Эта передышка позволила немецким частям закрепиться на тех участках, где они оказались.
9 декабря снег покрыл обширные леса и болота под Витебском. Ударил мороз. Сражение началось снова. 13 декабря две советские армии нанесли удар по северному флангу 3-й танковой армии. Русские танковые соединения рвались к дороге Невель – Городок и почти окружили 9-й армейский корпус. Только 15 декабря Гитлер утвердил приказ Рейнхардта об отходе.
Для солдат саксонско-тюрингской пехотной дивизии полковника фон Штрахвица этот приказ пришел слишком поздно. Полковник собрал дивизию и попытался прорвать окружение под Малашкиными. Передовая группа пошла в штыковую атаку на русские стрелковые полки с песней "Германия, Германия превыше всего!.." Из окружения не вышли 45 офицеров, 1496 унтер-офицеров и солдат, была потеряна вся боевая техника, тяжелое вооружение, боеприпасы и все транспортные средства.
Красная Армия продолжила наступление и уже 17 декабря пробила брешь между 129-й пехотной и 20-й танковой дивизиями.
Теперь советские войска сосредотачивались восточнее Витебска для нанесения прямого удара. Первое мощное наступление 19 декабря с применением тяжелых танков прорвало фронт 14-й пехотной (моторизованной) дивизии.
Солдаты этой сильной саксонской дивизии при поддержке истребительно-противотанкового дивизиона резерва Верховного главнокомандования затем отразили удар и смогли ликвидировать прорыв.
Еще через два дня русские танки прорвались к дороге Витебск – Сураж.
Продолжающаяся пятинедельная битва под Витебском началась севернее и северо-восточнее этого города. А 23 декабря 1943 года распространилась и на юго-восток от него. Здесь центром оборонительных боев стала деревня Синяки, которая несколько раз переходила из рук в руки. Другими горячими точками были станция Крюки, деревня Дыманово и мост рядом с ней. Здесь противник вышел на шоссе Петербург – Киев. В контратаку была направлена дивизия "Фельдхеррнхалле".
Сражение за Витебск дошло до своей кульминации.
Советский танковый корпус прорвал позиции пехотной и авиаполевой дивизий, и одним броском занял Городок – важнейший город в тылу 3-й танковой армии.
30 декабря 1943 года советские танки выехали прямо к командному пункту генерал-полковника Рейнхардта. Командный пункт армии был переведен в Бешенковичи. Термометр показывал минус шесть градусов, в тот и последний день года был сильный снегопад.
Залегшая на передовой егерская дивизия отчаянно сдерживала наступление. Служба боеприпасов получала артиллерийские снаряды прямо из вагонов на станции Шумилино всего в нескольких километрах от огневых позиций. В батареях тяжелых орудий артиллерийского полка осталось всего несколько выстрелов. Буквально в последний момент обоз боеприпасов – шестерки с ездовыми в седлах – галопом по заснеженной дороге проскакал со станции на огневые позиции под крики "Ура!" канониров.
Неожиданно вечерняя разведка одного из егерских полков показала, что перед ним нет противника. Полк перешел в наступление на восток и быстро захватил местность южнее Жеребичей. Командир дивизии решил: всем вперед! Горящие деревни освещали путь в ночной тьме. В Дворище противник снова сосредоточился и организовал оборону.
Гренадерский полк подполковника Тайгентеша, усиленный танками, пошел в атаку на Чисти и под фланговым прикрытием, обеспеченным самоходным артиллерийским полком и полком реактивных минометов, ворвался в село. Появление танков вызвало у русских замешательство, группами они отступали в направлении Дворищи.
В полдень егерская дивизия прочно удерживала оба населенных пункта. При прочесывании местности было взято 100 пленных. Большое количество русских лежало в заснеженных полях и деревнях. День завершился новым успешным контрнаступлением, давшим надежду на то, что Витебск удастся удержать.
Новое наступление русских началось 9 января 1944 года. В тот день была сильная метель.
На штурм выступа фронта под Витебском двинулись десятки стрелковых и три кавалерийские дивизии, пять отдельных стрелковых и более десяти танковых бригад.
Солдаты 3-й танковой армии оборонялись с фанатичной решимостью. Советским войскам больше не удалось вклиниться в немецкую оборону ни на одном участке.
17 января Красная Армия прекратила дальнейшие попытки прорыва".
* * *
83-я гвардейская стрелковая дивизия, обескровленная непрерывным двухмесячным сражением и награжденная за него в конце 1943-го года орденом Красного Знамени и почетным наименованием "Городокская", под Новый 1944-й год зарылась в снежных полях и лесах перед озером Лосвидо, ежедневно получая свежее пополнение. С одной из тыловых команд, между 1-м и 9-м января, в дивизию прибыл рядовой Волин Николай Иванович, 1925 года рождения.
Ранним утром 10-го января дивизию возглавил генерал-майор Маслов и в тот же день повел ее в решительное наступление, которое ограничит жизнь рядового Волина тремя короткими зимними днями.
Примерно так думал его племянник, Николай Иванович Волин, руливший шестьдесят шесть лет спустя тех забытых событий по просторам Волгоградской области на своем черном "Лэндкрузере". Еще он думал, что траектория его пути примерно совпадает с той, которой когда-то везли дядю, и что за один день он покроет путь, на который у дяди ушло полгода.
Наполненный переживаниями недавних перевоплощений в дух предка, Николай Иванович надеялся на их продолжение. Ему казалось, что он идет дядиным следом и многое еще узнает о нем. Он даже поехал вдоль Волги, удлиняя путь, чтобы не только повидаться с родней отца, как объяснил родителям, но и сделать дугу почти до Самары, где дядю учили на каких-то курсах.
Николай Иванович так уверился, что идет по следу, что иногда бессознательно шевелил ноздрями, точно принюхивался. Со стороны его гримасы выходили смешно, и мама Волина, не выдержав, спросила, не заболел ли он.
– Мам, расскажи мне еще раз про Куйбышев, – отмахнулся Волин. – Все, что помнишь. Может, ты знаешь, что там дядя делал?
– Я тебе все рассказала. Он там три или четыре месяца учился. На курсах младших командиров. Прислал оттуда пять писем о том, что у него все хорошо, ждет, не дождется, когда уже пошлют бить врага. Последнее письмо пришло в конце ноября. Больше он не писал, а через три месяца мама получила похоронку: пропал без вести. Если бы его письма сохранились… Но писем нет, ты знаешь.
Курсы младших командиров, а погиб рядовым. Что-то не сходилось.
– Ты знаешь, я тоже думал, что не сходится, – сказал отец. – Вроде был курсантом. Попался на чем-то, и послали на фронт? Это про моего отца можно было так подумать. А Коля был очень примерный. Маша, скажи!
– Тут нечего говорить, – подтвердила мама. – Мне первая учительница его рассказывала, что он был лучший ученик в классе и не хулиган. Петр еще рассказывал, что Николай решал всем математику и физику. И только однажды сбежал с урока, потому что весь класс тогда решил уйти.
Петр – безрукий одноклассник Николая, заходивший после войны.
– Петр, он один их них выжил? И где он сейчас?
– Петр говорил, что еще двое из класса было живых, – ответила мама Волина. – Один дослужился до майора, демобилизовался в начале пятидесятых и жил в Москве, перевез туда свою маму. А второй одноклассник на родину после войны не приезжал. Он рос без отца, а его мама в войну умерла. А сам он долго лечился после ранения на Украине. После госпиталя на фронт его больше не взяли. И он там женился, где лечился. Жил в деревне. Родилось у него трое детей, погодки. Петр показывал его с семьей на фотографии.
– Живой ли Петр сейчас? – вряд ли, – продолжала она. – После твоего рождения я его не видела. Он к нам ходил, пока папа был живой. Или в мае приходил, или в конце июля, когда они ушли воевать. А когда папа умер, и мы с твоим отцом поженились, Петр ходить перестал… Он израненный весь был. Его два раза в год откачивали в больнице. Жена от него ушла, потому что не было детей. И курить он не бросал, хотя ему запретили…
– Я один раз его видел, – включился отец. – Как раз в июле он приходил. Духота была страшная. Мама тогда беременная была, ей схудилось, она лежала. Он принес с собой поллитровку, и мы с ним посидели на веранде, поминали деда и Николая. Бабушка нам капустки принесла, помидоры, и тоже с нами присела.
– Мне он говорил, – продолжал отец, – что вообще не понимает, почему Николай погиб. Во-первых, он умный был, и судьба ему была стать офицером. А еще он рассказал, что у Николая был дар предвидеть события. Он хорошо дрался, но опасные драки умел избегать и другим подсказывал. Петр случай рассказал про парня из их класса. Парень был из семьи вора. И у ребят из-за него приключилась стычка со шпаной. Считая Николая, их было пятеро. И парнишек воровских было пятеро. И должны были воры их порезать. Но Николай так вывернул дело, что спровоцировал самых горячих, и все закончилось кулаками. Помахались, разбили по две морды и успокоились. Поэтому он считал, что Николай только в исключительных обстоятельствах мог погибнуть. В военкомате его тоже сразу отобрали. Они ведь вместе надеялись воевать, всем классом, а их разделили, кого куда. Николая единственного определили на курсы.
– И вот что он спрашивал: почему за два последних месяца Николай ни одного письма домой не написал, хотя раньше писал письма каждые две недели? Почему? На него не похоже. Так вот Петр говорил, что по курсантским курсам ходили разные купцы и сманивали ребят на интересные дела. Он считал, что его сманили разведчики, подучили и забросили за линию фронта. Я даже думаю, что этим он внушил бабке, что Николай мог выжить. Она же ничего другого не хотела слышать про него. Мол, раз в первой похоронке было "пропал без вести", то он мог попасть в плен, потом сбежать на запад, а оттуда уже никак о себе весточку не подашь.
Степные пейзажи сменились саратовскими горками с рощами.
Число запрещающих обгон знаков увеличилось, антирадар непрерывно пищал. Машины на двухполосной дороге выстроились колоннами. Устав обгонять, Волин решил, что они не торопятся, и поехал, как все.
Родина отца Волина стремительно приближалась, и он на глазах оживал, повторяя вслух с детства знакомые названия населенных пунктов, которые Волины уже проехали, и которые им еще предстояло проехать, и в очередной раз нагружая сына воспоминаниями о пережитом.
– Твой дед, мой отец, вернулся домой в феврале сорок четвертого. Его комиссовали после тяжелого ранения на Курской дуге. Я тебе не рассказывал, как он туда попал? На призыве сердобольная какая-то душа направила его в тыловую службу, – возраст, пятеро малых детей, – он вообще хороший психолог был, умел войти в доверие. В общем, когда Сталинград обороняли, он болтался в тылу, под Камышином. Недалеко от нас был, но домой не отпускали. Один только раз у нас переночевал, привез матери пару кусков мыла, тушенку и кусок ткани. И все было для него хорошо, пока он не попал под суд за воровство. Воровство организовало начальство. А у них с товарищем была задача переправлять сапоги и полушубки со склада на станцию. На станции его и взяли с парой сапог. Товарищ успел сообразить, что облава, и вовремя исчез в туалете, а отец зазевался и попал.
– Отец мой авантюристом был по натуре. Я его потом спрашивал, чего ты не отказался? Он говорит, а куда деваться? Там ведь серьезные люди воровство организовали, из тыла армии. И потом, ему тоже новые сапоги дали и полушубок. А пофорсить он любил. Чего, думает, отказываться? Уж очень все ловко идет. Авось, пронесет… Хорошо, сообразил вовремя все на себя взять. Пятеро детей в деревне, голодают, письмо показал, – мамка как раз ему прислала. Не выдержал, мол, хотел детям пшенички добыть. Дали ему два года и направили в штрафную роту. Как раз под Курск.
– Это второй раз его судили. А первый был в двадцатые годы. Он тогда был из первых комсомольцев в селе, собирал хлеб по продразверстке. Один раз они с парнями хорошо выпили и решили часть хлеба утаить, а не получилось. Но тогда без срока обошлось, только винтовку отобрали и из комсомола вышибли.
– А третий раз на него подал в суд колхоз после войны, хотел взыскать за зерно. Тут такая история получилась. Когда отец пришел к нам из госпиталя, кушать у нас дома совсем не было. Зерном ведь людям мог только колхоз помочь, а мы в колхозе никогда не числились. Хотя к разовым работам в войну, конечно, всех привлекали, кто хоть чего-то мог делать, и старших моих сестер тоже. Клавке нашей двенадцать исполнилось, когда война началась, так ее с самого начала звали то размытую дорогу подсыпать, то чего-то возить. Вальку тоже лет с одиннадцати начали на колоски брать. Когда их на зерно брали, нам даже хорошо было. Девчонки тогда рейтузы большие носили, в них они то триста граммов зерна принесут, то с полкило… Иногда мать еще в правление ходила пшеницу просить; ее жалели, помогали детям. Но все равно, то, что мать нам пекла, там запах только был от пшеницы. Основное было отруби, трава еще эта, как ее…, не помню, – разваленные такие клеклые комочки у матери получались странного цвета и вкуса, которые тебе не представить, как ни старайся. Отец разматерился, когда их увидел, подхватил костыли и поскакал в правление колхоза. Мы с Райкой притаились у окна, стали ждать, что будет. И вдруг видим чудо: отца на санях привозят, с мешком зерна! В правлении, наверное, решили, что когда он выздоровеет, то в колхоз пойдет работать. А он опять пошел на железную дорогу путевым обходчиком… Вот они и подали в суд, потребовали вернуть двести килограммов зерна, которые на нас были записаны.
– Тут отец испугался. Это я хорошо помню. Но ему адвокат помог. Адвокат его научил самого себя защищать, не бояться, когда слово дадут. Отец и попер буром. Мол, что делать матери с кучей ребятишек, которых она не может накормить? И что делать израненному солдату, когда он это своими глазами видит? И что родина, за которую он на фронте кровь проливал, это и колхоз тоже, который к нему претензии имеет. И что его дети с десяти лет в колхоз на работу ходили, когда их звали. А зарабатывали там только пыль вместо зерна, из которой вместо лепешек комочки получались, которые скотина не ела. В общем, когда адвокату слово дали, он и не говорил ничего. Мол, мне нечего добавить. Солдат сам себя защитил.
– И так вот отец всю жизнь колобродил, вечно попадал в истории! Ему доверяли, а он тоже был доверчивый. Года через три, как я женился, приехал на нашу жизнь посмотреть, – без вещей, в одной рубашке. Была осень уже, ветрено, не жарко. "Пап, а где твои вещи? Как домой поедешь?" – "Да тепло было, когда уезжал, не подумал про вещи". Потом уже рассказал: сошелся в поезде с товарищами, выпил. Потом их до дома провожал, еще в пивной посидели. А когда очухался в чужом городе – ни товарищей, ни рюкзака, ни денег. Бушлат у меня был с работы, свитер водолазный оставался от армии, – отдал ему. Ему еще тогда наш толстокожий виноград понравился. Винограда много в тот год уродило. Бабка ему говорит: возьми в гостинец. Так он сбил себе ящик ведра на четыре. Я говорю: "Пап, да как ты его дотащишь?" – "Что же я пустой приеду? А так всех угощу".
– Я этот ящик на всю жизнь запомнил. По улице мы еще его кое-как тащили. А в трамвай уже еле подняли. Проводница в поезд не пускала. Пустила, конечно, – он любую женщину уговорит. А мы вымотались уже, руки не держат. В вагон подняли – все. Руки трясутся. Лица красные от натуги…
– А бабы его любили, – продолжал рассказывать отец. – Как намазано им было. Мамка, когда он из госпиталя пришел, весь дом перетряхнула, все перестирала, распарилась, тягала белье на улицу в одной рубашке и простудилась. Бабы ей говорили, что надо врача. Но был конец февраля, много снега, охотники довезти до района просили зерно. А где его взять? Она и махнула рукой: "Я теперь счастливая. Вон сколько вдовых, а ко мне мужик вернулся, мне теперь ничего не страшно". Вот и домахалась. Потом уже когда повезли ее в горячке, было поздно.
– Ну и чего мы остались? Отцу мы не очень были нужны. Он на работу устроился, жил на железной дороге. Клавку отец в мамки пристроил, за еду. Мы втроем дома остались сидеть. Вальке двенадцать, она как бы за нами смотрит. А чего смотреть, если и самой, и нам есть нечего. Мне седьмой год, Райке – пять. Раз в неделю отец к нам зайдет, принесет хлеба, через три дня у нас опять есть нечего. Одной Нюрке повезло. Она как королева жила. Ее в семью пасечника отдали, насовсем. Они богато жили на меде. Детей у них не было. А Нюрку нашу мать только от груди отняла. У нас бы она точно померла.