Она указала на небольшую заметку. В ней говорилось о том, что на прошлой неделе в Париже двое русских совершили дерзкое преступление, подсунув в "Банк де Пари" десять тысяч фальшивых долларов. Далее говорилось, что поддельные банкноты изготовлены так мастерски, что отличить их от настоящих оказалось возможным только по дате выпуска. Наглые фальшивомонетчики с целью издевки проставили на купюрах год изготовления 2051-й.
- Анечка, посмотри в мои честные глаза. Разве я похож на мошенника? - ответил я девушке.
ПОДНЯЛИ БРЕВНЫШКО, ИЛИ КАК Я УПАЛ С ВЕРХНЕЙ ПОЛКИ
1
Ну уж нет, это случилось со мной, и никто кроме меня лучше об этом не расскажет. Получилось как: я валялся животом вниз и, свесив голову, наблюдал за публикой, суетившейся на платформе, а поезд неожиданно вздрогнул, и я слетел с полки вместе с матрасом. Дернись состав посильнее, и я б до Хобыча долетел, который лежал на верхней полке напротив и сосредоточенно грыз ногти, и, может быть, свалился б на него сверху, на его дурью голову, так ему б и надо было. Так нет же - не вышло, но зато он успел вытащить изо рта свои толстые пальцы с обкусанными ногтями, изловчиться и ухватить мой матрас.
Вот! Это Хобыч! Вот в этом он весь! Если когда-нибудь доведется срываться с балкона, а Хобыч протянет руку, лучше упади вниз - здоровее будешь! Если выпадет судьба тонуть в омуте и в руки попадется соломинка, а Хобыч кинет спасательный круг - крепче держись за соломинку! Короче говоря, если на горизонте появился Хобыч, туши свет и ползи на кладбище.
Я ж понимаю, он за матрас схватился - меня поддержать хотел, а получилось как: матрас у Хобыча в руках остался, а я дальше полетел. Не ухватись он за матрас, я бы как упал: матрас вниз, а я сверху - на мягкое. А вышло наоборот. А все Хобыч! С ним вечно так. И кстати, в эту поездку, знаете, какой он фортель выкинул? Со свиньей.
Получилось как. Сидели мы у этой бабы, Ирины Ивановны, которая нас на ночлег пустила. Изба у нее, кстати, была чистая и опрятная. Сразу чувствовалось отсутствие в доме мужчины. Не стояли в сенях сапоги сорок пятого размера, заляпанные глиной, не валялась душегрейка, пропитанная мазутом, не торчала изрядно початая бутылка на подоконнике, а висевшие на стене полочки были изготовлены с такой любовью, что становилось ясно: мастерили их не по принуждению жены - лишь бы отстала, а исключительно в порядке ухаживания за одинокой женщиной, у которой личная жизнь хотя и не сложилась, но сердцем она не очерствела и могла бы составить еще счастье хорошему человеку, о чем говорили картинки, вышитые разноцветными нитками и бисером, и добротная кровать, застланная в несколько слоев, с кружевными подзорами и наволочками, над которой разместились фотографии Бельмондо, Вячеслава Тихонова и самой Ирины в детстве в обнимку с собакой.
А стол она накрыла - будь здоров! Мы сидели, трескали так, что за ушами трещало. А она гостеприимная такая, хлебосольная женщина, только успевала запасы свои доставать. Ну еще бы, столько мужиков собралось! Самогончик у нее хороший был. Мы как по одной пропустили, так вроде в себя пришли после всех своих злоключений. Сидели, пили, анекдоты травили. Я еще хотел рассказать, как меня в армии машина сшибла, но Аркаша не дал.
- Ну тебя на хрен, Михалыч, - говорит. - Ты сейчас как начнешь short story защипывать, так конца и края ей не увидим: самогон скорее прокиснет. Давайте-ка лучше еще по одной.
С этими словами Аркаша потянулся за бутылью, но тут дверь отворилась - хозяйка вошла. Она за маринованными огурчиками отлучалась.
- Ну, даете, мужики! - всплеснула она руками.
- А че такое? - обернулся в ее сторону осоловевший Борька.
- Да стол-то пустой совсем! - воскликнула она и добавила: - Вот что, ребята, из вас свинью кто-нибудь может зарезать? А я бы ушей накоптила.
- Копченые уши - завсегда уважаю, - с этими словами в избу вошел Василич, тот самый загорелый мужик, с которым мы на станции познакомились.
- Щас зарежем, - откликнулся Хобыч и поднял стакан. - Аркаша, налей вновь прибывшему.
- Не-е, - откликнулся Василич. - Я, ребята, не пью.
- Как это так? - удивились мы.
- Это точно, - поддержала Василича хозяйка, - уже полгода как не пьет, завязал.
- Не пью, - гордо повторил Василич. - И никому не советую. Гадость это. Вот сосед у меня, Витька Рыжий, тот как напьется…
- Да ну тебя, - оборвала его женщина, - будешь на мозги капать! Ты-то сам, когда в запое, думаешь, лучше выглядишь?!
- Я - все, больше к этой гадости не притронусь, ни в жисть! - степенно проговорил Василич.
- Ладно тебе, Копченые Уши, - перебил его Хобыч, - мы пить собираемся, а ты гадостью обзываешь…
- Мой самогон! - поддакнула хозяйка. - Вот прибежишь ко мне, Василич, когда в запое будешь, я те припомню твои слова.
- Я не-е, - отозвался тот.
- Ладно, вздрогнули, - положил Хобыч конец дискуссии.
Выпили, отдышались и Ирина - мы звали ее просто по имени - спросила, глядя оценивающе на Хобыча:
- Ты, правда, свинью зарежешь?
- Сомневаешься? - повел бровью Толик.
- А ты хоть раз-то ее резал? - вмешался в разговор я.
- Да, Хобыч, - отозвался лежавший на диване Шурик, - это ж не просто - ей нужно в самое сердце одним ударом попасть.
- Спокойно, Маша, я Дубровский, - безапелляционно заявил Хоботов и в подтверждение своей удали громко хрумкнул огурцом.
- Че ее резать-то, раз-два и готово! Давайте я зарежу! - хорохорился Борька, и по нему было видно, что, после того как еще раз к стакану приложится, он не то, что свинью не зарежет, а и ушей ее не увидит.
Ну и ладно. Одним едоком меньше.
- Ты, мил-человек, если не умеешь - не берись, свинью зарезать - это те не с девкой поиграть. А у тя тем паче и с девкой-то не вышло. Вона с Люськой-то как получилось! - назидательным тоном проговорил Василич.
- Да ты не переживай, старина! Если за дело взялся Хобыч, без ушей не останешься, - с этими словами Аркаша снисходительно похлопал Василича по колену.
- Свинья. Без ушей останется свинья, - резонно заметил Хобыч и поднялся из-за стола. - Пойдем, Ир, зарежем твою свинью по-быстрому и дело с концом.
- А мы на крылечке покурим покамест, - сказал я и тоже встал из-за стола.
Следом за мной, кряхтя и постанывая, двинулся Шурик. А на его место тут же завалился Борька.
- Пойдем, Василия, перекур, - позвал я.
И мы двинулись всей гурьбой на улицу. Я выходил из избы последним, а Борька в это время уже храпел.
Ира повела Хобыча в хлев. А мы уселись - я и Василич прямо на ступеньках, а Шурик с Аркашей возле, на скамье. Я достал пачку "Мальборо" и предложил угоститься новому знакомому.
- Не курю, - с чувством собственного достоинства произнес Василич, - и вам не советую…
- Ну, ясное дело, гадость это, - перебил его Аркаша, протянул руку и взял две сигареты - для себя и Шурика.
Я поднес им зажженную спичку, затем закурил сам. Несколько затяжек мы сделали молча, а потом Аркаша сказал:
- Ну че, с утречка завтра к Серому.
- Это кто? - спросил Василич.
- Друг наш, служит здесь неподалеку. Офицер, - пояснил Шурик.
- А вы навестить едете. Хорошее дело, - заметил Василич.
- Конечно, хорошее, - ответил Шурик, швырнул за калитку недокуренную сигарету и со словами "Пойду, полюбопытствую" отправился в сторону хлева посмотреть, как Хобыч зарежет свинью.
Прошло совсем немного времени - мы даже по второй сигарете выкурить не успели, - как вдруг со стороны двора донесся звон битого стекла, затем последовал глухой удар, после которого практически одновременно завизжала свинья и взвыл - видимо, от боли - Шурик.
- Ой, батюшки, убили! - верещала Ира, а Хобыч басом поминал свойственную русским людям мать.
Ни слова не говоря мы втроем бросились к хлеву, а навстречу нам, недовольно похрюкивая, выскочила здоровенная свинья. Мы с Василичем успели отскочить в сторону, а Аркашу, который бежал сзади, она сбила с ног и, не остановившись, побежала дальше, повалила забор и помчалась по улице. Через мгновенье с ломом наперевес и с криком "Стой, скотина!" следом за свиньей пробежал Хобыч. Отделавшийся легким испугом Аркаша кинулся за ними вдогонку, а мы с Василичем побежали в хлев, откуда доносились стоны Шурика и всхлипы и причитания Иры. В сарае при слабом свете, проникавшем через маленькое низенькое окошко, мы увидели следующую картину. Перед дверью в хлев, в жиже из навоза, куриного помета, мочи, кормов и пролитого молока лежал, корчась от боли, Шурик, а на коленях перед ним стояла Ира и всхлипывая приговаривала:
- Что с тобой, Сашенька, что с тобой?
- Эй, ты живой? - окликнул Шурика Василич.
- Живой, - простонал тот.
И пока мы волокли его на улицу, Ира сквозь слезы рассказала о том, что произошло. Оказалось, что Хобыч старый дедовский способ - резать свинью одним ударом в сердце - назвал примитивным и счел более грамотным сперва ударить животное ломом промеж глаз, чтоб оно потеряло сознание, а потом уже резать его, сколько будет душе угодно. Когда же он размахнулся своим анестезирующим средством, то первым делом разбил лампочку над головой, а потом уже в темноте огрел-таки свинью да видно не по пятачку, как метил, а, скорее всего, по спине. После чего Иркина хавронья резонно решила, что хотя ее в этом доме и кормили до отвала, и в тепле содержали, но пора и честь знать, и ноги делать. Она завизжала, опрокинула навзничь Шурика, стоявшего в дверном проеме, и убежала.
2
Ну, так вот. Я ж говорю: из-за того, что Хобыч из-под меня матрас выдернул, дальше я сам по себе полетел и первым делом изо всех сил треснулся головой о голову Борьки, который тоже наблюдал за людьми, суетившимися на соседней платформе, и даже успел выкрикнуть: "Да это же тот самый мужик, у которого…", а чего "у которого" не успел, потому что тут-то наши головы и встретились. Бедный Борька аж застонал. Еще бы! Он и без того совсем ослаб, после того приключения, которое он поймал на свою голову, а тут я еще на него свалился и тоже на голову, вместо того, чтобы свалиться на голову Хобыча. Кстати, а знаете, что приключилось с Борькой?!
Получилось как. Мы с Хобычем наконец-то выпроводили Галину Федоровну, безобразно скандалившую по поводу того, что мы, "заезжие лиходеи", споили ее мужика, то есть Василича, и поскольку его последний запой закончился сердечным приступом, то в этот раз, по ее мнению, он должен был обязательно помереть, и она утешалась лишь тем, что дело происходит летом, а не зимой, а стало быть, легче будет могилу копать. После того, как дверь за нею закрылась, мы еще слышали ругательства, адресованные нам. К уже упомянутым "заезжим лиходеям" добавились новые эвфемизмы, как то: "московские дармоеды" и "хренотень-пеликаны", а также последовала угроза - натравить на нас поутру Полкана и участкового Анисимова. Я хотел крикнуть ей вслед, чтоб она Фантомаскина не забыла, но тут с улицы донесся громкий скрип открывающихся ставен и кто-то, судя по хриплому голосу только что проснувшийся, заорал:
- Хваткина, закрой варежку! Спать честным людям не даешь!
Окрик этот возымел действие прямо противоположное. Хваткина бранилась пуще прежнего; впрочем, она забыла про нас, а ее гнев обрушился на "честных людей", живших в округе.
Мы с облегчением вздохнули, потому что ужасно хотели спать. Но так как после всех злоключений дееспособными остались только трое: я, Ира и Толик, прежде чем лечь спать, нам предстояло позаботиться об остальных. Сначала мы укрыли поношенным драповым пальто Василича, храпевшего на полу в прихожей. Между прочим, если бы не его благоверная, спал бы он в комнате, где его и сморило. Но Галина Федоровна, ворвавшись к нам, настоятельно требовала, чтобы муж ночевал дома, и аргументы ее были столь убедительны, что мы поддались на провокацию и поволокли тяжеленного, как быка, Василича на выход. И лишь когда мы дотащили его до прихожей, нам стало ясно, что домой при всем нашем старании и желании его супруги он бы не попал. Допустим, мы б выставили его на улицу - с крыльца из прихожей он скатился б легко, но дальше-то как бы мы его перли еще сто метров до их двора?! И тогда Хобыч обматерил Галину Федоровну и сказал ей, что, если она не хочет, чтоб ее муж ночевал в канаве со сломанной при спуске с лестницы шеей, пусть смирится с тем, что он будет спать в коридоре, потому что у нас не то, что до их дома, а и назад в комнату его тащить сил не осталось. Галина Федоровна еще некоторое время не могла свыкнуться с мыслью, что ее муж будет ночевать вне дома, вне семьи, отвешивала ему подзатыльники и пинала ногами, по ходу дела уговаривая нас довезти Василича до дома на тачке, но у них своей тачки не было, а Иркина тачка стояла в сарае, где была заперта незарезанная свинья, которую в хлев так и не заманили, довольны были тем, что вообще поймали. Так соседка и ушла, оставив мужа на полу и наказав нам не давать ему утром похмеляться. И несмотря на то, что мы клятвенно заверили ее, что ни при каких обстоятельствах похмелиться ее мужу не дадим, она еще по дороге домой обзывала нас непотребно, о чем я уже рассказывал.
После того, как Василич был укрыт, мы с Хобычем с позволения хозяйки перенесли на кровать с кружевными подзорами Аркашу, а рядом с ним улегся Шурик. Для меня и Толика Ира разложила постель на полу. Между прочим, она и Борьке, беспардонно храпевшему, постелила белоснежную простыню, и мы, хотя и были навеселе и тонкостей этикета особо не чувствовали, но догадались стащить с него грязные кроссовки, пыльные брюки и пропотевшую рубашку. Сама хозяйка отправилась на чердак. Я начал раздеваться, а Аркаша с сарказмом спросил:
- Мужики, вы что, действительно собираетесь спать на полу?! Если так, то сделайте мне еще одно маленькое одолжение: помогите вскарабкаться на чердак, уж я отблагодарю эту бабенку за хлеб-соль.
Мы сошлись во мнении, что это неплохая идея, но мне почему-то не казалось само собой разумеющимся, что гостеприимство хозяйки включало в себя еще и постельные утехи, а что касается Хобыча, так он вообще к женщинам относился спокойно, то есть не то чтобы он был к ним равнодушен, боже упаси, он никогда от них не отказывался, если они попадались под руку, но так чтобы из-за них на чердак лезть! - нет уж, тут увольте!
- Спать, спать, спа-а-ать, - с чувством произнес Толик, укладываясь поудобнее, - и никаких женщин.
- Сил не осталось, - добавил я, погасил свет и лег рядом с Хобычем.
- Да она и не подпустит вас к себе, - неожиданно заявил Шурик.
- И правильно сделает, - индифферентно откликнулся Хобыч на этот выпад.
Но я почувствовал себя оскорбленным, и моя мужская гордость не позволила мне промолчать.
- Зато тебя она пустит?! - воскликнул я.
- Меня пустит, - уверенно ответил Шурик.
- Ну, не иначе как ты успел ее обаять, пока в навозе кувыркался, - заметил Аркаша.
- Да уж, у местных женщин Шурик несомненно пользуется успехом, я это еще на вокзале заметил, - сонно пробормотал Хобыч.
- А правда, Саня, почему это тебя она пустит? - не унимался я.
- Потому что мне целый день не везет, - вполголоса проговорил Шурик, - а она настоящая русская женщина, она меня пожалеет.
- Ну, и че ты лежишь тут тогда?! - воскликнул Аркаша. - И ползи к ней, а мне посвободнее будет.
- А что, и пойду, - ответил Шурик.
Кровать заскрипела, зашуршало белье, Шурик перелез через Аркашу, лежавшего с краю, и пошлепал босиком по полу к выходу.
- Сашок, кончай дурить, ложись спать, - окликнул я его.
- Пошел ты! - откликнулся Шурик. - Тут такая девочка! Не пропадать же добру!
- Кончай ты, - попытался я его урезонить.
Но меня осадил Хобыч:
- Да ладно тебе, Михалыч, пускай идет.
- Да это глупо, неразумно, - не унимался я.
- А им сейчас руководит не разум, а хренотень пеликана, - пробормотал Хобыч и добавил: - Да сами они разберутся.
- Ладно, мужики, покедова, спокойной ночи, - прошептал Шурик и скрылся за дверью.
Но я не мог заснуть: я боялся, что Сашкина вылазка оскорбит гостеприимную хозяйку, заденет ее честь, и все закончится страшным конфузом. Я лежал на спине и, разинув рот, прислушивался к звукам над головою. Стоны лестничных ступенек, шлепки босых ног, скрип кровати, короткая возня и торопливое неразборчивое воркование, - я даже подумал, что Шурику впервые за прошедший день повезло, но неожиданно все эти звуки, многократно усилившись, прокрутились в обратном направлении: воркование переросло в сердитое ворчание, кровать заскрежетала, вслед за тем две пары ног стремительно протопали наискосок, и по последовавшему грохоту я понял, что Ира, действительно, пожалела нашего друга и спустила его вниз по лестнице, а не через слуховое окно.
И все б окончилось хорошо, если б отвергнутый Шурик тихонечко прокрался к кровати и, никому не мешая, лег бы спать. Так нет же, ему обязательно нужно было всех разбудить шумом и своими стонами, будто для него не только ухарство, но и фиаско служило поводом для хвастовства. Когда ж он улегся, и все решили, что наконец-то, слава богу, можно будет поспать, со стороны дивана послышался голос Бори:
- Слышьте, а где у нее туалет?
- В чистом поле, - ответил ему Хобыч.
Боря хмыкнул и отправился во двор, а мы заснули, решив, что уж пописать-то он как-нибудь сумеет без скандального происшествия.
Разбудила нас Ира. Сперва она гремела посудой за печкой, но мы, несмотря на шум, утреннее солнце и вкусные запахи, продолжали дремать. Но, в конце концов, хозяйка звонко воскликнула:
- Мужики, хорош Храповицкого давить - завтрак готов!
Мы с Толиком встали и сразу же заметили, что Борьки нет, но значения этому тогда еще не придали, решили, что он раньше нас поднялся и торчал где-нибудь на улице. Нас больше беспокоил Аркаша.
- Ты как? - спросил его Хобыч.
- Сейчас попробую, - ответил тот, спустил ноги вниз и осторожно встал. - Вроде терпимо.
- Ну, молодцом! - подбодрил его Толик, и мы пошли умываться.
На скамейке у крыльца сидел Василич. На него было жалко смотреть. Из вчерашнего крепкого мужика он превратился в аморфного увальня: его глаза были мутными и влажными, щеки покрылись щетиной, обвисли и больше походили на брыли, из правого уголка рта торчала замусоленная папироска, а из левого стекали слюни.
- Эй, ты ж не куришь! - окликнул его Хобыч.
- Спортился я, Толик, - горемычно ответил Василич. - Сижу, вас поджидаю. Слухай, Толик, дай мне сто рублей. Щас Кузьмич поедет, и я с ним - до магазина.
- Да вы лучше поешьте как следует, - предложил я.
- Да не-е, мне похмелиться надо, горит все, а то ж помру, - жалобно промычал Василич.
- Шел бы ты домой, браток, тебя ж жена ждет, - предложил Хобыч.
- Толик, дай сто рублей, ну по-человечески ж прошу! - простонал в ответ Василич и с чувством добавил: - Помру ж, елки зеленые!
И словно от досады, что помрет в самом расцвете сил, сплюнул папироску, которая было приклеилась на штанину, но, видно, посчитав этого недостаточным, упала в сапог.
- Да ладно, дадим мы… - начал говорить я, но меня неожиданно перебили:
- Эй, москали, вы коня моего увели?! - раздался голос со стороны.