Настя хотела возмутиться на такое прозвище, но Ричард не дал ей, заглотнув ее губы своими. Он стоял, уперев руки в стену над Настиными плечами. Света в прихожей почти уже не было. Она выскользнула из-под его рук, присев, и ушла в ванную.
Ричард позвал ее из спальни. Как она и ожидала. В комнате горела голубая лампа. Здесь был мягкий ковер - она оставила босоножки в ванной. Ричард сидел на полу, уперевшись спиной в кровать, - перед ним был поднос с бутылкой шампанского и наполненными бокалами. Настя села рядом, они чокнулись, и она увидела поблескивающие волоски на кисти его руки, чуть видные из-под манжета. Она тут же вспомнила Сашины руки, с прямыми, как сосиски, пальцами, абсолютно бесхарактерные, как и он сам. У Дика были крупные ладони, но с тонкой костью запястий.
Они скромно сделали любовь. Будто проверяя друг друга, узнавая. Чтобы освободиться от условностей первого раза и делать любовь лучше и дольше во второй. Насте показалось, что она уже слышала такие интонации - Ричард будто удивлялся. Ну да, так фотографы удивлялись, переворачивая листы ее портфолио: "И это ты? И это тоже ты?!" Она всегда немного раздраженно отвечала, что, конечно, это она, и зачем бы ей были чужие фотографии в ее портфолио. "Тебя много. Разной", - говорили ей.
- Ты в постели, как пуссикэт. Совсем не такая, как в жизни. Грозящая взорваться бутыль кока-колы ты в жизни. Ха, советская кока-кола! - еще Ричард подумал, что не знай он, что она манекенщица, он бы и не догадался.
Она была очень худая, да, но все же равномерный слой мяса покрывал ее длинное тело. Он потрепал ее по ляжке: "Хочешь еще шампанского, пусс?"
"Вот уже и прозвище мне придумал. Человек, которого я и не знаю совсем…" - она взяла бокал. Ей, правда, прозвище Ричарда больше нравилось, чем Сашино: ласточка. Или Арчино - зайчик. Жалостливое какое-то. "Пусс" все же из породы царапающихся. "Сумасшедший татарин" тоже льстило.
Утро было отмечено по-американски - стаканом апельсинового сока, который принес в постель американец. Не убегающий на работу в Вайдвей.
Они решили отправиться на океан, где предполагалось меньше смога. По Сансет-бульвару, через Беверли-Хиллз. Район начинался "пощечиной общественному вкусу". Человек, заплативший несколько миллионов наличными, мог позволить себе целый штат советников по обновлению дома. Но он, видимо, посмеивался откуда-нибудь из Кувейта над проезжающими мимо его творения.
Невысокая ограда была заменена высоченной с колоннами из… пластиковых камушков. На каждой помешалась ваза с… пластиковыми же цветами. На участке не было оставлено ни единого дерева - но в любое время дня там присутствовал садовник. Видимо, он подкрашивал пластиковые цветы. Или же статуи. Все они были выкрашены в цвет человеческого тела. Смуглого, как и хозяйское. Так же на всех были покрашены волосы. И в паху, и под мышками. Общественники беверли-хилловцы жаловались в газетах. Когда они жаловались в не беверли-хилловских - оставались безучастными.
Сансет кончался в океане. Ричард оставил машину в паркинге ресторана "Грэй Стон", купил пакет картофельных хлопьев, и они с Настей расположились на скалах.
- Почему ты бросил архитектуру, Дик?
- Я плохо о себе думал. Да-да. Надо было навязывать себя, а я… навязывался польской женщине, ха-ха! - и он подбросил картофельную чип в небо, где кружила стая чаек.
Настя прикрывалась руками от птиц: "Только в поэзии чайки красивы и романтичны. А в жизни - гадки… Ричард мог бы стать по возрасту отцом Виктора, ему, видимо, столько же лет… Ха, я как будто выспалась с папой Виктора…"
Дик опять подбросил картофелину, и чайка, наглая и в то же время трусливая, схватила ее и бросилась прочь.
Фабрика Аксидента находилась в здании, идущем на снос. Недалеко от Лаффает-парка, на 6-й улице.
Громадный зал был с антресолью, где помещался офис, приемная и съемочная площадка, на которой Настю снимали неделю назад. Внизу же помещались стиральные и сушильные машины, в которых Аксидент при помощи ассистентки Лори и рабочих-мексиканцев очеловечивал ткани. Скупал он свои марли и джерси на заводах, где их использовали вовсе не в фашион целях.
Лори спустилась с антресоли, неся на вешалке платье для Настиного тэста. Это была сиреневая марля - маленький верх, который мог быть очень секси, и юбка с воланом. Сама Лори была одета сразу в несколько таких юбок, одна ниже другой.
- Настия! Ты видела наши плакаты? О, мы получили столько комплиментов… Аксидент, эй! Сейчас он принесет. Мы уже отправили их в Нью-Йорк.
Все дизайнеры готовились к демонстрациям весенне-летнего сезона, хотя осень только начиналась. А в Лос-Анджелесе вообще непонятно было - что начинается, что заканчивается.
Аксидент сбежал вниз в развевающихся панталонах и со множеством шарфиков на шее. Один он тут же повесил на шею Насте. Этот длинный, измятый кусок марли цвета жареного каштана стоил 40 долларов. Должен был быть мятым, чтобы столько стоить. Аксидент положил на стол цветные плакаты, и Настя, не будучи фотографом, увидела, что они просто плохого качества, даже немного вне фокуса. Но все это прощалось из-за их живости. Яркости. Крика. Они кричали, как и Настин раскрытый рот, где она держала маску тигра в руке, хохотали, как и Настя с картонным попугаем. Лори достала кучу пробных снимков. Их было так много, все они были такими… сумасшедше-фантастичными.
Она уехала от Аксидента радостная. С грустинкой. Ехала к такому же чокнутому Оливье, как Лори с Аксидентом, которые умели сочетать в себе работу со страстью. "Не то что эти мерзкие тетки из I.Magnin или Saxs Fifth Avenue. Работая с ними, только и думаешь - поскорее бы закончить!"
Музыка была слышна из студии Оливье еще с улицы. Дверь - нараспашку, Оливье уже щелкает вспышкой, проверяя свет.
- Салю, бэйби! Что это за говно? - Оливье имел в виду платье на вешалке, внесенное Настей в студию. - О'кей, разберемся. Релакс. - Он подбежал на полусогнутых, будто все еще смотрел в объектив, чмокнуть Настю в щеку.
Она уже привыкла, что он почти никогда ее по имени не называл, вечно матерился, звонил ей и вопил без "здравствуй": "У меня гениальная идея!", или сам приезжал, не предупредив, с какими-нибудь жуткими щипцами для завивки и экспериментировал на Настиных волосах, а потом снимал, снимал, снимал…
- Эй, вино не для тебя! - крикнул Оливье ушедшей на кухню Насте.
На столе стоял галлон "Аугуст Себастиани". В общем-то это было их правило - никогда до работы не пить.
"Играй эту ебаную музыку, белый мальчик!" - орала пластинка. Впрочем, в тексте не было fucking, но певец произносил funky намеренно провокационно.
- Где эти суки? - Оливье глядел в окно, а под "суками" имел в виду мэйк-ап артистс.
Обычно Настя сама делала грим, но этот тэст был оплачиваемым "Плейбоем". Тэст для обложки журнала "OUU", тоже принадлежащего "Плейбою". "Эти бастарды имеют столько денег! Пусть платят!" - хохотал Оливье.
- Ебаный мэйк-ап приехал!
Настя тоже подошла к окну. Из "Мустанга" вылезли две девицы. У них было неимоверное количество мешочков, пакетиков, чемоданчиков. Кофты, накинутые на плечи, сваливались. Девицы не знали, за что хвататься: за пакетики или кофты. Они долго закрывали машину. Потом, вспомнив, что стоянка запрещена, одна из них уехала переставить "Мустанг". Другая - закурила. Она не знала, какой пакет взять, сигарета упала ей на грудь, она стала прыгать, боясь спалить себя, кофта ее опять свалилась. Настя отошла от окна и подумала, что, если так же они будут ее гримировать, она имеет шанс остаться без глаза.
Девицы вошли и заглушили собою музыку. Они махали руками, орали "шит", растопыривали пальцы. Это был целый полк гримеров. Маляров! Одна достала из пакета вибратор: "Это для тебя, чтобы ты чувствовала себя секси!" Настя чувствовала себя испуганной и, уйдя на кухню, тихонько выпила вина.
Она пила вино за день до этого. Опять у Ричарда. Они смотрели знаменитого "Доктора Живаго". Настя хохотала и злилась. Только Деда Мороза в фильме не хватало. Все были в неимоверно дорогих мехах, на бородах и усах сверкал искусственный иней. Дом был копией из русской сказки, где Мороз спрашивает красавицу: "Не холодно ли тебе, девица? Не холодно, красная?" И эта идиотка - как называла ее Настя - стуча зубами, отвечает: "Нет".
Пластинка Даяны Саммерз заорала, шепча: "Love, love to love you, baby!" Одна из гримерш кричала, что Саммерз при записи мастурбировала и несколько раз кончила.
- Эй, бэйби! Иди сюда! Попробуй! - загоготал Оливье, и Настя вернулась из кухни.
Сообщив Насте, что теперь ее физиономия будет на флаконах шампуня фирмы "Рэдкин" во всех супермаркетах, Джоди уговорила ее на интервью с мисс из "Плейбоя".
Предположив, что интервью будет проходить у нее дома, Настя не долго думая попросила Дика использовать его дом. Он даже обрадовался: "Если ты считаешь, что мое жилье выражает тебя, мне это очень приятно!" Он принес из гаража несколько рам и посоветовал Насте, вставив в них свои фотографии, повесить на стены. На вешалку накинуть русскую шаль, а на кровати в спальне оставить, будто нечаянно, медвежонка.
Ричард переписал свой мессадж на автоответчике, и Настя тоже прошептала в микро: "А также вы можете оставить записку для Настии". Дик уезжал на симпозиум винодельцев в Сан-Франциско и оставил Насте ключи от дома. Ее это немного испугало.
- Хэй, сумасшедший татарин, ты же не собираешься поджигать мой дом. А такие поездки для меня уже привычное дело, как в супермаркет съездить!
Поджигать дом Дика Настя не собиралась, но устроить пати в его доме с винным погребом решила обязательно. После интервью.
Она стала репетировать к приходу PR. Как она встанет на кухне, где много русских вещей. "Это я привезла из России", - скажет она и сменит пластинку балалаечного оркестра на хор цыган.
Но Публичная Связь "Плейбоя" не захотела увидеть Настино "гнездышко". Она повезла русскую модель в знаменитый замок М. Хефнера. История замалчивает, была ли Настя первым, пусть и бывшим, советским человеком, посетившим Playboy Mansion. Она не первый раз ехала в дом reach and famous.
Шины шуршали, как по морской гальке, на въезде к замку. День был серый, и серый камень здания казался еще более невеселым. Впрочем, все здание как-то и не было видно. С одной стороны был холм, заросший кипучей зеленью. От любопытных. Замок поэтому часто снимали сверху, с вертолета. О, он казался угрожающим на фотографиях.
Бассейн, в который перепрыгало бессчетное количество блондинок разных комплекций, пустовал. Работники сачками вылавливали из него листья. Садовники со шлангами опрыскивали японские садики. Корейцы граблями ровняли морскую гальку. Знаменитая игральная комната производила впечатление посредственного бара на Венис Бич. Толпы игральных автоматов молчали. Замок был пуст.
- Как тебе удалось сбежать? - спросила Публичная Связь, приземлившись на камешке мини-водопада.
Настя, сидевшая рядом на другом камне, сразу вспомнила Виктора и Джорджа Коста. Как они объясняли ей о значении red tapes, через которые Настя якобы прошла. Как Джордж уверял, что красный в данном случае не значит коммунистический. В случае с мисс PR сбежать именно и значило сбежать. Красный и был коммунистический. То есть плохой. Поэтому Настя и сбежала оттуда! То есть Настя должна была преподнести портрет девушки, выбравшей свободу В общем-то Настя ничего не имела против приукрашиваний. Говорят же сидевшие в тюрьме год что отсидели пять, за политику! Хотя на самом деле за жульничество. Она решила сказать, что фиктивно вышла замуж за американца, потому что хотела… хотела… увидеть свое лицо на флаконах шампуня? мечтала всю жизнь позировать голой?
- Не надо очень акцентировать на сексе. Вы ведь были несовершеннолетней, - мисс PR сама же смутилась, сказав это.
А в "Плейбое" была своя мораль… Тем не менее какую бы историю Настя ни придумала, она сведется к фотографиям голой Насти в семнадцать лет! Ей в голову лезли всевозможные образы фоторепортажа о ней. Вот она в советской классной комнате, и из-под парты видны ее раздвинутые ноги в чулочках, и подпись: "Уже в школе Настя не была простой советской школьницей!"
- Вы меня слышите, Настия? Нам надо составить подробный план вашего побега. О! Я имела в виду эмиграции. И хорошо бы указать конкретные причины.
Они решили, что Настя наговорит историю на магнитофон, а мисс PR ее отредактирует.
- Вот так, пускай русского человека в дом с винным погребом! - захохотал Друг, уходя из дома Ричарда и вынося пакет с пустыми бутылками.
Вечеринка закончилась. Настя выпроводила гостей - все тех же Сашу с Ромкой, Таню-художницу с мужем Валеркой, так и несдавшим экзамены, Леньку с гитарой… Никто не удивился, что знакомые оставили Насте ключи от дома. Все были очень рады, что знакомых нет и что дом с погребом в их распоряжении. Все, кроме Саши. Он обругал и дом, и район. Настя крикнула ему, что у него и такого нет, что он жил бы с родственниками, если б не Ромка. Крикнула, взмахнув рукой, и Друг сфотографировал ее на фоне повешенной на стену фотографии Спаса на Крови. Полученное фото она собиралась отправить в Москву родителям: "Вот мое гнездышко!"
Теперь она снимала свои фотографии со стен, убирала медвежонка и прожженную уже почему-то шаль. Она взяла пару бутылок вина - "Медок" ее года рождения, - чтобы забрать с собой. И она все думала о причине своего отъезда для "Плейбоя" - почему же она уехала, то есть сбежала (!) в Америку. "Ну да, конечно, никому не интересно читать о малолетней дурочке, вышедшей замуж в шестнадцать, эмигрировавшей и разведшейся с евреем просто потому, что не любила его. А как же КГБ, ночные аресты, голодовки у зданий посольства и ОВИРа? Ведь все хоть чуточку известные советские через все это прошли. Неважно, что, может, на самом деле они пили шампанское и ели икру в "Национале", страдали от бессонницы не от ночных допросов, а из-за боязни пропустить очередь на новую модель "Жигулей"…" Об этом говорить не стоило. Пока во всяком случае. Пока Америка воспринимала советских граждан, да и принимала к себе, жертвами.
Настя уже собрала свои вещи и все не уходила, шатаясь по комнатам. "Кого я люблю? Сашу? Ричарда? Друга? Или никого?" Она подумала, что Одинокая Леди Хэрольда Робинса, которую она с трудом, но одолела, тоже никого не любила. "Может быть, это правильно - для времени, меня, страны…"
На углу Беверли и Ла Брея Настя заметила полицейскую машину. Они включили жирофары, и Настя остановилась у тротуара как раз рядом с бензоколонкой.
- Добрый вечер, - сказал наклоняющийся над окном полицейский. Настя уже знала, что из машины ни в коем случае без их требования выходить нельзя. Она аккуратно достала из сумки лайсенс - делать резких движений тоже не надо, знала Настя, а то он, полицейский, подумает, что вы лезете за пистолетом, и… сам выстрелит в вас. На всякий случай! Полицейский спросил, пила ли она, и Настенька не обманула, сказала, что да - один дринк, это было можно. Затем ее попросили посчитать до десяти и обратно. Она извинялась, что медленно считает, но объясняла это своей усталостью и русским происхождением. Полицейский попросил повторить алфавит. По-русски!
- О, вы говорите по-русски?! - обрадовалась Настя.
Но полицейский сказал, что он вовсе не говорит по-русски, а заодно попросил Настю выйти из машины. Она стояла на тротуаре и вслух произносила русский алфавит. До нее дошло наконец-то, что важно просто говорить ровно и спокойно. Хотя она подумала, что даже в трезвом виде навряд ли смогла бы сказать русский алфавит без запинки. Полицейский тем временем спросил, далеко ли она живет, и обрадованная Настя сказала, что нет, за углом почти. Тогда полицейский сказал ей, чтобы она заперла машину, и, когда она это сделала в недоумении, он взял ее ключ… и швырнул в кусты!
- Вам лучше домой пешком дойти. В следующий раз мы вас сами отвезем, только не домой… - отдав честь, полицейский укатил.
Настя заплакала и бросилась звонить Саше. Тот вскоре появился, без машины, но с большим фонариком в руке, оглядываясь, перебежал Беверли-бульвар.
- Что же, пешком?
- Настенька, ты не плачь, ключ сейчас найдем… а машину брать не будем. Я тоже ведь пил. Будет достаточно дыхнуть в блядскую трубочку, и…
Они действительно очень быстро нашли ключ в кустах. Настя достала из багажника портфолио и вино. Она все-таки не понимала, почему они не могут поехать на машине.
- Да потому, что эти полицейские не уехали! Они где-нибудь за углом ждут, чтобы тебя арестовать. У них же тоже план! У полиции. Деньги им надо ведь зарабатывать.
Настя хмыкнула, не веря, и, покачиваясь, вдвоем с Сашей они пошли пешком. Перейдя бульвар и оглянувшись, они увидели медленно проехавшую полицейскую машину.
4. New York. New York!
В конце ноября в Нью-Йорке в одной из комнат пансиона только для женщин каждое утро начиналось в семь тридцать. Душ - вода была или ледяной, как воздух за окном, или ошпаривающей кипятком, как и батарея, от которой на обеих коленях у русской модели Насти уже были розовые шрамики.
Сок, если он не скис за ночь в комнате. Сигарета. Мэйк-ап. И так уже две недели.
В восемь двадцать выход из Barbison'a: большие тетки сидели в холле и с подозрением забирали и выдавали ключи. На улице в накрашенное лицо летел кусок газеты, подброшенный паром, вырывающимся из решеток тротуара. Лексингтон - в лесах. Черные рабочие в синих комбинезонах потирали покрытые налетом белил руки и присвистывали. Настя стеснительно улыбалась - идти в это время с такой размалеванной физиономией было не совсем прилично.
Лошади уже стояли на площади, извозчики были в цилиндрах: "Плаза Отель".
Настя входила и почти раскланивалась… с собой. В по-вокзальному шумном уже лобби стояла фотоафиша. В полный человеческий рост. В рост Насти. Это и была она.
В лифт с ней всегда заходил один и тот же бизнесмен, нервно шуршащий "Wall Street". Он был зверски побрит. Порезы он заклеивал кусочками туалетной бумаги. Розовые лепестки присыхали, но он, видимо, не помнил. Он выходил на этаж раньше, и за расползающимися дверьми лифта Настя опять видела себя. Бизнесмен наверняка не видел.
Весь двенадцатый этаж, где она выходила, тоже был обвешен ею. Корча самой себе рожицы, щелкая себя по носу, Настя шла к "служебному" входу номера.