- Ох, американцы каждый раз при такой "гибели" могут радоваться. Это для них вроде победы: русские - рабы и не могут жить в нашем свободном мире!.. Ты знаешь, я была у Тани-художницы… они совершенно серьезно готовятся к возвращению. Она собирает всякие маникюрные приборчики - в Москве будет делать маникюр по-американски, на дому. Валерка будет зубы выдирать. Здесь он не может сдать экзамены, а там его диплом действителен. Какую-то рентгеновскую машину собирается туда повезти.
- Вот, не надо с ними, не надо. Банкроты!
- Ах, может, мне и с тобой не надо? Мы по-русски говорим. Книги обсуждаем - русские. А если и нет, то не Эрику Джонг или Херольда Робинса - Ницше ты мне читаешь! Что стар, что мал… Ой, я тебя старичком обозвала! Не обижайся…
Друг не обижался. Иногда он действительно был похож на старца, прожившего очень много, не желающего от жизни больше ничего. Тихо наблюдающего за ней. Его любимым выражением было пушкинское "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Причем ударение он делал на "покое".
- Вот твой муженек, лапочка, страдает от бездействия. Потому что он не способен думать, созерцать. Одиночество для него - кошмарная вещь. Он не знает, что с ним делать, что с самим собой делать. Ему действовать надо - ехать отовариваться в "Ла Брея Циркус" уже счастье для него. Ты молоденькая, и ты должна действовать!
- К сожалению, я не совсем понимаю, к чему все мои действия. Улыбаться с обложки? Так меня не возьмут! Им нужны "блю-блонд". Это расшифровывается, как блондинка с голубыми глазами.
- У-у-у, это очень неплохо. И редко.
- Вот именно. И Брижит Бордо, и Мэрилин Монро, и Катрин Денев - все они крашеные. То есть прославились они как блондинки, но никогда ими не были. То, что принято считать характером блондинки, у них вовсе не блондинистое!
Настя уговорила Друга не брать с собой приготовленную в морозилке водку: "Он же продавец вин. Мы себя привезем!"
Рокледж роад вилась вверх. Паркинга нигде не было. Настя считала в уме до десяти, чтобы не делать Другу замечаний и не кричать, что он не так разворачивается. Проезжая во второй раз мимо нужного им номера, Настя помахала рукой вышедшему из дома Дику: "Хэллоу, Ричард!"
- Хай! Подождите, вы не найдете паркинга. Заезжайте в мой гараж.
Настя обрадовалась - разворачиваться больше было не надо Друг въехал в небольшой driveway, мощенный кирпичом. Дик поднимал ворота гаража. Он был в голубом джемпере поверх белой рубахи, из-под ворота которой виднелся голубой шарфик. "Ух ты, офранцузенный америкашка!" - шепнул усами Друг и въехал в темный гараж. Настя предупредила Дика, что подруга будет с усами, и теперь она только представила его как самого-самого хорошего друга еще с Москвы.
- Вы знаете, Голливуд Боул вмещает в себя двадцать пять тысяч, так что паркинга поблизости никогда нет, особенно по воскресеньям… Идемте внутрь. - Дик взял Настю под локоть.
Двери в дом были открыты, и из глубины доносилась музыка. "Русская, - прислушалась Настя. - Господи, балалаечный оркестр!" - и она щипнула Друга за бок. Тот ойкнул, и Настя тут же отвлекла внимание Дика:
- Насколько мне известно, в Голливуд Боул каждое воскресенье концерты классической музыки. Неужели в Лос-Анджелесе найдется двадцать пять тысяч любителей ее?
Дик засмеялся на Настин сарказм и пропустил ее с Другом вперед, закрывая за собой дверь.
Насте сразу понравилось, что, войдя, они не оказались в комнате, а была прихожая. Даже старинная вешалка и зеркало, в которое она и посмотрелась, пожалев, что надела брючный костюм. Она почувствовала приятный запах индийских палочек - сандалвуд. Сквозь него пробивался запах еды, чего-то знакомого.
Серый диван разделял комнату пополам и был повернут к окнам так, что, сидя на нем, открывалась небольшая панорама - холм, заросший кустами с маленькими ягодками, несколько, видимо, очень старых деревьев. Хотя Голливуд фривей был совсем рядом, внизу, его не было слышно.
- Настька, негодяйка, не смей меня больше щипать. Очень симпатичный мужик, - скороговоркой прошептал Друг, когда Дик, извинившись, скрылся за раскрывающимися, как распашонка младенца, дверьми.
Настя согласилась - Ричард был лучше, чем вчера, в костюме-тройке. Он вошел, открыв двери плечом, и она подумала, что у него, должно быть, неплохая фигура. Спина шла треугольником к талии. Была талия. Дик поставил на стеклянный стол поднос - в мельхиоровом ведерке индевела водка. Настя искоса поглядела на Друга - тот погладил усы и уселся на диван. Ричард всем ловко налил и сказал: "На здоровие!" Насте он все больше нравился. Она положила ногу на ногу и еще раз пожалела, что не надела юбку.
Хлопнув в ладоши, будто вспомнив о чем-то, Ричард слетал за двери-распашонку и принес на тарелочке… дольки соленого огурца!
- О, Ричард, если вы знаете эту русскую привычку chase водку огурцом… м-м-м-м, да еще таким! я уверен, ваш обед будет - первый класс!
Дик сидел в кресле у окон, где стояли стереодинамики, из которых перестала тренькать балалайка.
- Мне кажется, что тебе, Настья, фольклорная музыка не очень по душе. Да?
Друг стал защищать балалайку:
- Ричард, лучше такая музыка, чем современная советская. Ненавижу. Вульгарная, дешевая пародия западной. Все самое худшее, что есть в западном мюзикле, она впитала в себя.
- Я не против русской музыки, но не обязательно же в крайность впадать, не обязательно балалайку…
Ричард подошел к проигрывателю сменить пластинку, а Друг тем временем достал из ведерка бутылку. Настя тихонько дернула его за руку, но тот переложил бутыль в другую руку и очень артикулярно прошевелил усами и губами: "Мне можно. Тихо". Настя захохотала, глядя на гримасы Друга, а он уже поставил бутылку в ведро и выпивал из рюмочки, невинно хлопая глазами.
- Я вижу, вы веселые друзья. Все время смеетесь. Мои обе экс-жены тоже дружили с соотечественниками. Они, правда, постоянно им на меня жаловались.
- Как? Это вы дважды были женаты на славянках? Вы смелый человек, Ричард! - Друг блаженствовал.
Хор цыган театра "Ромэн" тем временем цивилизованно закричал.
- Да, после первой жены надо было сделать выводы, но… Романтика, экзотика и прочий вздор привлекли… Вздор, потому что сразу после свадеб от романтики и следа не оставалось. Мои жены уверовали, что, выходя замуж за американца, они попадут в рай земной.
- Они, наверное, все время слушали "Голос Америки", Ричард!
- Не знаю, что они слушали, но меня - нет. В общем, все кончилось тем, что они нарожали мне детей, которым я все время должен. А как вы решили уехать? - Дик спрашивал Друга.
"Меня он не спрашивает, потому что уверен, что я тоже вышла замуж за американца и теперь свалила от него, бедного!" - Настя, прищурясь, посмотрела на Дика, но он действительно спрашивал Друга.
- Я? Ну, совсем просто. Решил, что в СССР мне ничего больше не светит. Продвигаться по должности, - притворяться, лгать - я же был коммунистом - надоело. Да и не интересно. Я не лидер по натуре.
- Он философ, Ричард. Он очень любит философствовать в одиночестве, то есть в компании с рюмкой.
- Нахалка! - сказал Друг по-русски и продолжил для Ричарда: - А заниматься нелегальными делами я не люблю да и не очень-то умею. Вот и все.
- Так вы были коммунистом не по убеждениям, а ради карьеры? - У Дика в глазах мелькнуло насмешливое любопытство, но не испуг.
- Какие там убеждения?! Я был начальником очень крупного отдела в исследовательском институте. Ну, мне и намекнули, что, если хочешь остаться на месте, не мешало бы вступить в партию. Я сомневался сначала. Но меня направили в Высшую партийную школу. И когда мне там все показали, поводили, я решил, что обязательно буду посещать. Знаете, почему? Там был необыкновенный кафетерий. Севрюга, икра, свежие овощи зимой. Но главное, что стоило все какие-то мизерные копейки!
- Вы, значит, стали коммунистом по кафетерно-желудочным причинам! Наверное, многие в вашей стране вступили бы в партию на таких условиях, - Ричард смеялся.
- Так их и пустили! И потом, они предпочитают эмигрировать, чтобы насытить желудки. А ты, - Настя взглянула на Друга, - предал дело Ленина! Худой предатель.
Дик тоже засмеялся, решив, что на сей раз понял шутку: "Говоря о желудке - пойдемте к столу!"
Обеденный "участок" был небольшой комнатой с таким же высоким потолком, со множеством узеньких окошек из цветного стекла вдоль закругленной стены. Посередине стоял стеклянный сервированный стол с канделябром. Дик отодвинул для Насти стул - на металлических ножках, как и стол.
- Тебе, Ричард, нравится холодный серый цвет, да?
- Да. Он дает хороший контраст с теплым цветом вина.
Он зажег две свечи и вышел.
- Он не кажется тебе снобом? - Настя повертела в руке бокал тончайшего стекла.
- Ты со своим Сашкой забыла, что такое приличное поведение и хороший вкус. Вы там все бля да бля!
- Нахал! Сам меня в халате встречаешь!
- Все. С сегодняшнего дня я меняюсь. - Друг протянул руку за Настиной рукой и поцеловал ее, но туг же не удержался: - Я правильно целую? Не обслюнявил? - и он издал хрюкающий звук.
На их смех вошел Дик… с супницей!
- Вы смеетесь надо мной?
- Нет-нет, Ричард. Это Настя все свои глупые шутки отпускает. Лучше бы помогла вам.
Ричард открыл супницу, и тут же Настя поняла, какой запах мешался с сандалвудом. Борща.
- Я же вам сказал, что мои жены ничего почти не делали, так что мне пришлось многому научиться, - он протянул руку за Настиной тарелкой.
- Все-таки они рожали детей, Ричард!
Борщ был настоящий Не фирмы "Манушевиц" в банках.
- Я не хочу сказать, что девять месяцев беременности это ерунда. Но с другой стороны, женщины в малоразвитых странах только и делают, что рожают. Так что, если женщина это делает в цивилизованном мире - мы ведь таким наш мир считаем, - это ее выбор. Ничего другого она, выходит, не может. - Дик взглянул на Друга.
Друг утер усы, с которых свисал кусочек капусты:
- Наш поэт, так называемый русский негр, Пушкин, свою жену все время сознательно беременной держал, чтобы по сторонам не глядела… Борщ - сказка! - Он даже причмокнул и сказал только Насте: - Тебя, лапочка, с твоим эмигрантом ждет такая же участь… Я ей сказал, Ричард, что если она так гордится тем, что русская, могла бы тоже борщ приготовить.
- Я годна для чего-то другого, а не для того, чтоб готовить и рожать.
Дик улыбнулся:
- Ты не состоишь в клубе феминисток?
- Нет. И потом, феминистки вовсе не отказываются рожать детей. Они скорее поступают, как твои жены. Рожают, разводятся и получают алименты - а в глазах общества выглядят сильными матерями-одиночками. В Советском Союзе все феминистки ударяются в религию, диссидентство. Они носят платья, как для беременных, длинные прямые волосы, не трахаются и поэтому, видимо, выглядят на десять лет старше… А потом удивляются - почему мужчины не джентльмены? Некоторые мужчины ими, правда, вообще быть не могут. - И Настя взглянула на Друга.
Тот выпил водки, закусил борщом и, покачав головой, посмотрел на Ричарда:
- Вы, конечно, понимаете, о ком она говорит. Позор! Позор! Не джентльмен! И таким мне суждено будет умереть. Ужас!
Ричард засмеялся:
- Мне кажется, я начинаю понимать ваши прэйват шутки… Перейдем ко второму блюду? - и он стал убирать тарелки.
- Ричард, вы не хотите жениться в третий раз? На славянке! Насте я вас не уступлю, - и Друг украдкой показал Насте язык.
Та помогла Дику вынести посуду на кухню. В отличие от столовой здесь был неимоверный бардак. Она даже не смогла скрыть своего изумления.
- Я знаю, это мой минус. Все у меня летает, когда я готовлю… Мне нравится твой друг. Особенно тем, что он друг…
Насте стало неловко. Она подумала, что Друг хотел бы быть не только другом. Она вспомнила, как однажды он вдруг стал говорить, что любит ее. Долго-долго ходил по комнате, разводил руками - ничего, мол, не поделаешь. А она сидела на диване, и ей было неловко.
- А что это за волшебная дверь? - Настя указала на старинную и тяжелую на вид дверь с засовами, над которой полукругом висело латинское изречение: "Ин вино веритас".
Дик подошел к ней, и она захохотала - обе руки его были в варежках для духовки, а он вроде собирался обнять ее.
- Да, хотя в этом что-то есть. Видимо, ты представляешься мне раскаленной. А дверь ведет в винный погреб. О! Не представляй себе чего-нибудь сверхграндиозного. Я вам покажу после обеда. - И он понес в комнату овальное блюдо с бефстроганов.
На резных полках были расставлены расписные тарелки, матрешки, Сувениры, свисали вышитые полотенца. "Он жил здесь с женами. Вот они и привозили все это из Югославии и Польши. Как мы - из Киева и Москвы".
Настя вернулась в столовую, где Друг вдыхал аромат дымящегося мяса. Чаша со сметаной была заменена чашей с тонко нарезанным и золотисто поджаренным картофелем. Она подумала, что все это даже слишком. Будто они пришли в гости к вечному холостяку-старику. Он бегает вокруг, сам в шарфике, и все у него так ловко получается…
- Ричард, ты вполне бы мог стать патриотом Польши. И даже России, - она пила вино и думала: "Сколько таких бутылочек у него за той волшебной дверью?.."
- Настя, не агитируй. А то Ричард и вправду захочет поехать в Польшу, а там кушать нечего…
- Потому что надо работать. Они должны Западу тридцать девять миллиардов долларов! Польша, которая меньше Калифорнии.
Ричард с любопытством поглядывал на Настю: "Как ее воспринимать? Начитавшаяся, нахватавшаяся отовсюду злая девушка?"
- А ты, Настя, могла бы быть патриотом? - Дик глядел на нее через бокал с вином, и ее волосы казались еще краснее.
- Не знаю. Один философ сказал, что патриотизм - это любовь к вещам, запомнившимся в далеком детстве. Полюбившимся в детстве…
- Друзья мои, патриотизм - это просто-напросто brain-washing. - Друг хотел еще что-то сказать, но Настя перебила его.
- Прекрасно. В таком случае неважно, чем тебе заебывают мозги (пардон!) - Лениным, пионерским галстуком и Тимуром с его командой - это книжка такая поучительная, Ричард, - или же кока-колой, Микки Маусом и суперменом. Все одно - заебывание… Ты, Дружок, все время Ницше читаешь, разве он о таком сверхчеловеке писал - об этом голубоглазеньком в трико, который летает? Пошлятина!
Ричард улыбнулся:
- Хорошо, что вы остаетесь друзьями, несмотря на ваши разногласия, как я понимаю…
- О, это у нас московская привычка. Даже не обязательно, чтобы разногласия были - главное, поспорить. До драк. Но назавтра опять вместе распивать. И Настя в Москве была сумасшедшая - Советский Союз ругала, руками махала, призывала всех уезжать! - Друг говорил размеренно, как сытый и довольный кот.
- Мне было шестнадцать, и я поддалась на агитацию моего мужа. Который был и есть баран, и кроме наполненного холодильника его ничего не интересует. Как и большинство эмигрировавших. Они все вопили о свободе передвижения. Куда же они двигаются? На барахолки! Сидят на жопах и копят - кто на машину, кто на посылки в Советский Союз, а кто и на возвращение. Мечтают, как они вернутся в Одессу и будут ходить там по главной улице в своих привезенных тряпках. Потому что здесь их тряпками никого не удивишь.
Ричард опять убирал посуду.
- Почему же тогда Советский Союз не откроет границы, раз многие мечтают вернуться. Как Югославия, например. Дали бы людям приехать, заработать.
- Как будто Америка даст всем приехавшим просто так право на работу! Ты смеешься, Ричард?
- Да нет. Моя жена все время ездит и своим домом считает Югославию, Белград. И, конечно, Дубровник. Ох уж мне этот Дубровник стоил… Да, в критический момент, войны например, она, конечно, будет на стороне Югославии. А ты, Настя?
Друг захохотал:
- Ричард, она бы расстреляла нас! Конечно, будет за Советы. К сожалению, лапочка, они же тебя первую на суку и повесят. Экстремисты нигде не нужны!
- Поэтому я ни на чьей стороне. Я сама по себе. Потому что - все говно! И что значит, я за Советы? Я ругаю их и здесь. Но! За вечное пресмыкание перед Западом. За постоянно опущенные глаза, за извинения! Перед кем?! А местная публика только злорадствует и ничего о России не знает! - Настя гордо встала и пошла в туалет.
Где он находится, она не знала. Ричард вышел за ней и провел ее по коридору к ванной.
- Боюсь, что я влюблюсь в тебя. Всегда попадался в ловушки таких женщин, как ты.
Он открыл дверь. Настя стояла перед ним с вызывающим видом:
- Каких - таких?
- Таких сумасшедших! - Он поцеловал ее и вспомнил, как по-варварски она расправилась вчера с сандвичем. Это уже не был поцелуй приветствия - он вонзил свой язык в ее большой рот со стершейся помадой и стал давить им еще глубже. Она отпрянула, засмеялась и закрыла за собой двери в ванную…
Свой спуск в винный погреб гости сопровождали возгласами;
- Ричард, вы нас должны извинить. Мы все о себе говорили, а вы, оказывается, такой коллекционер…
Друг с Настей, как две Алисы в стране чудес, оглядывали погреб. Середина его - метра три на четыре - была занята бочкой-столом и четырьмя бочонками-стульями. Остальное пространство вдоль всех четырех стен занимали вина.
- Настька! Это смерть! - Друг хохотал, придерживаясь за бочку-стол.
Ричард достал три снифтера и небольшую бутылочку коньяка. Она была схвачена металлической сеткой. Как и одна из стен.
- Ричард, если это от воров, то неправильный ход. Они сразу набросятся на зарешеченную стену с винами.
- Нет, не от воров. От себя когда-то. Из-за того, что любил быструю езду. Или как это у вашего Гоголя… До этого я был архитектором.
Настя подумала, что из-за этого у него пристрастие к серым тонам - металл, бетон, стекло.
- Я жил здесь еще с первой женой. Работы не было. Отношения шли по наклонной, а тут друг устроил работенку. Только не архитектурную. Скорее разрушительную. Он же потом и в клинику пристроил. Между озером Arrowhead и Big Bear.
- Ой, я знаю это место. В этом смысле Лос-Анджелес потрясающ. Два часа на машине - и снег. А внизу, в городе, пальмы… которые я ненавижу…
- Ну вот, Настя, я там все четыре сезона и застал, в клинике. Алкаши там годами живут… Когда вышел - жена с сыном уехали. В Югославию, конечно… С архитектурой было закончено…
Насте показалось, что сказано это было с сожалением. Она и сама предпочла бы видеть Ричарда архитектором.
Они вернулись наверх. Друг "продегустировавший" несколько снифтеров коньяка, объявил, что покидает их.
- Вы будете Львиным Сердцем, Ричард, если отвезете Настю домой. А я… сейчас приеду, усядусь в кресло и… отдамся иному миру. Читать буду.
Настя с Диком вышли на улицу и помахали уезжающему Другу. Ей было немного неприятно, что он так вот оставил ее с другим мужчиной, и в то же время она была раздражена - "никогда он не настаивает, никогда".
- Ну, сумасшедший татарин!