Арчи вскочил и бросился на нее. Упираясь коленом Насте в грудь, придерживая ее руки своей левой, еще пахнущей паленым - "кур в венском пансионе еврейские женщины опаливали над газовыми плитами…" - промелькнуло в голове у Насти, - Арчи достал из тумбочки пистолет. Настя вместе с ним ходила покупать этот черненький небольшой пистолетик. На Ла Брея-авеню около Мелроуз. Только водительские права у него и спросили. Арчи приставил дуло к Настиному виску, а она все продолжала повторять, придушенным теперь голосом: "Ненавижу тебя, ненавижу!" Она очень близко видела лицо Арчи, его расширяющиеся зрачки.
- Я убью тебя сейчас, если ты не заткнешься!
- Ну и убивай! Я тебя все равно ненавижу! Все равно!
Она не только не заткнулась, а стала еще громче орать. Может, этот ее крик и привел Арчи в себя. Он встал и высыпал бесшумно упавшие на карпет пули из магазина.
Настя уже была в комнате. Она схватила сумку и туфли. Протянула руку за ключами от "Олдсмобиля" - на столике, у дверей, где всегда, всегда они лежали, их не было. "Скотина!" - она отперла дверь и побежала не надевая туфель.
Арчи походил по квартире минут десять, думая, что сейчас она вернется. Но Настя не возвращалась, и он позвонил Другу.
- Как ушла? Я же с ней только что разговаривал.
- Вот не знаю, что ты ей сказал, только она взбесилась и свалила.
- На машине?
- Не-а, я ключи спрятал.
- Ну и мудила же ты! Еб твою душу мать! Езжай ее искать.
- Ничего с ней не будет, вернется…
Друг недослушал его - "Выезжай мне навстречу. Я тоже выеду. Это же не Москва!"
Настя надела туфли на Мелроуз и Россмор, переходящей в Вайн-стрит. Она перестала бежать и шла в сторону Ферфакс-авеню. По Мелроуз и днем-то никто не ходил, не то что в половине второго ночи. Хотя нет, очень часто Настя видела старика с коляской из "Надежного Пути". Старик из-под автомобиля - он весь был будто облит машинным маслом. И все время катил куда-то свою коляску, наполненную доверху мерзким хламом. А может, он не был стариком…
"Надо было убить его тогда, этим же пистолетом…" Тогда - это во время поездки в безлюдный каньон, куда Арчи с Настей и еще двое помешанных на оружии ездили стрелять. По бутылкам.
Они ехали в низком "Кадиллаке", как на подлодке, а мимо проплывала деревня. В отличие от советской, в той на каждом углу крутились эмблемы-шары Мобилей, улыбался толстый мальчик с гамбургером в руке - эмблема "Big Boy", поблескивал Линкольн на монетке - "Copper Penny". Настя тогда подумала, что у советского человека от этих названий слюни бы потекли и глаза бы подернулись мечтательной поволокой. А на самом деле "Большой Мальчик" был омерзительным кофи-шопом, где старухи в буклях расплачивались за fish and chips купонами. В "Медном Гроше" воняло печенкой - speciality of the house.
Мужики стреляли по привезенным с собой пустым бутылкам. Когда кто-то бежал менять уже разбитые, дула опускали вниз. Арчи предложил Насте пострелять. Из небольшого черного пистолета отдача в плечо не была такой сильной, как из страшного, с деревянной ручкой. "Вот и надо было выстрелить. Только не в бутылку, а в него. Выучила бы английский в тюрьме. В биографии значилось бы - в семнадцать лет она убила мужа". Настя перечисляла причины, из-за которых Арчи не заслуживал жить. Приплюсовала и то, что, когда он первый раз поцеловал ее письку, умудрился спросить, делал ли ей кто-нибудь это.
Настя была уже недалеко от Спаулдин-авеню, на которой жил Друг, когда увидела его бегущим ей навстречу. Его шевелюра развевалась, и он махал Насте рукой. И тут же она услышала приближающуюся, догоняющую ее машину. Она обернулась - это был "Фиат-12 8".
- Забери меня от него! Забери меня! - она бежала к Другу.
Он крикнул остановившемуся и уже вылезшему из машины Арчи, чтобы тот подождал его, и повел Настю к себе.
Настя плакала, сев посередине комнаты на пол. Друг успокаивал ее, предлагал ей какие-то книжки, но она схватила их и швырнула ими в стену.
- Не хочу я! Не хочу я больше этих загадок смерти Сталина и дубов с телятами не хочу! Не хочу!
- Боже мой, лапочка, ну не плачь только из-за этого мудака!
"Мудак" уже сигналил под окнами. И Друг ушел - "Этот кретин весь дом на ноги подымет. Он же не успокоится. Поэтому я к нему поеду".
Настя помыла лицо - скула была еще желтая из-за синяка. Она налила в стакан водки, которая всегда стояла у Друга в морозилке, смешала со льдом и соком.
У Друга была холостяцкая квартира. С недомытыми тарелками в раковине, с недопитым чаем в чашке, с носками, валяющимися у дивана. Но ей очень нравилось у него. Она подняла книгу, что швырнула в стену, - это не был ни Авторханов, ни Солженицын - "Так говорил Заратустра". Она положила ее на стол, заваленный раскрытыми книгами, исписанными мелким почерком листами. Друг всегда стеснялся читать свои записи - "некоторые размышления об Америке". На стене, над столом, висели две акварели, купленные Другом на garage-sale. Еще он купил там красивые клипсы из ракушек и подарил Насте. Они потом смеялись - какой подарок он ей сделал, jewelry! Клипсы стоили доллар. Как совсем иначе относился Друг ко всем этим распродажам, барахолкам, flea-markets. "А у Арчи - душа барахольная!" - грустно подумала Настя.
Через день Друг помогал Насте вносить ее вещи в недоремонтированную квартиру на Кловердэйл. Те же два чемодана, что и шесть месяцев назад. Настя несла две коробки с бельем и кухонной утварью, взятые с разрешения Арчи. Он был обижен на Друга. Тот никак не отреагировал на его хмурое лицо и сказал Насте уже в машине, уже по дороге к ее новому дому: "Он никогда не был мне другом. Так, дела вместе обделывали в Москве, которые я терпеть не мог. И друзей я терпеть не могу. Он навязался мне. Самозванец и зануда".
Самостоятельную жизнь она начала с того, что слегка покалечила машину. Она отправилась в "Надежный Путь" сделать шопинг на неделю - влияние Арчи сказывалось. Был уже вечер, время одиночек - старух, покупающих обезжиренный творог, молодых парней и девчонок - сожителей, - выуживающих мелочь из задних карманов джинсов, выписывающих "плохие" чеки.
Она купила шампанское. Не "Андрэ", a "Korbel Brut". Новый номер "Вога", с фотографиями Сары Мун, которую обожала. Занавеску для душа - совершенно прозрачную, с тонкими полосами, представив, как кто-то - будущий бой-френд? - видит ее за "водорослями".
В "Овощах" она увидела Мод Адамз. Настя сразу узнала манекенщицу - в прошлогодних журналах было много ее снимков. В ней, ненакрашенной, было что-то лошадиное. Каждый раз, разглядывая журналы, Настя пыталась найти модель, с которой могла бы отождествлять себя, быть в том же стиле. Внеся, разумеется, что-то свое, персональное. Но и Джоди, и фотографы сравнивали ее с актрисами Голливуда 30-х годов. С женщинами из прошлого.
Доехав по Ла Брея до 6-й стрит, Настя свернула направо и оказалась в Miracle-Mile district. Первое чудо не заставило себя ждать - паркинга на Кловердэйл не было. Какие-то люди уезжали, но их место уже караулили на длинном "Форде". Проехав всю Кловердэйл, Настя пересекла один из самых длинных в мире бульваров - Вилшир. Разворачиваясь, она задом машины врезалась в parking meter. Багажник плавно раскрылся и не закрывался, сколько Настя ни давила на него. На бампере красовалась корявая вмятина.
Она вернулась на Кловердэйл и обнаружила, что освободившееся место не занято - длиннющий "форд", видимо, не вместился в него. "Поэтому американцы предпочитают европейские машины. Бедные американцы". Настин "Олдсмобиль" был куда короче "Форда", руль вертелся легко, и она быстро запарковала машину. Кошмарное зрелище представляли собой взмокшие водители в "фиатах" и "фольксвагенах", пытающиеся залезть в маленькие дырки-паркинги, с остервенением крутящие баранки, будто перебирая руками канат, к которому привязана баржа.
По тротуару полутораметровой ширины шли трое - "…она не эмигрантка… мне бы похавать… она не из наших…" - расслышала Настя. Она, конечно, не хотела кричать им: "Я из ваших! ваша!", но оставить машину с открытым багажником она тоже не могла.
- Эй, ребята! Помогите, пожалуйста, а?
Ребята подошли, буркнули "здрасьте" и принялись за дело. Они вытащили пакеты с продуктами и обнаружили в багажнике коробочку с инструментами. "Запасливый Арчи", - благодарно, но не без насмешки подумала Настя. Больше всех старался Семен. Толстый, в красном спортивном костюме. "Временно", - сказал он, вытирая руки о ляжки, затянутые шароварами. Настя пригласила их выпить шампанского.
Они одобрительно покивали на квартиру, внеся пакеты с продуктами. Они тоже жили на этой улице, только "в хреновых". Настя налила шампанское - "им все равно, "Корбель" это или "Андрэ". Они и "Андрэ" себе вряд ли позволяют". Никто из них не работал. Получали пособие от "джуйки". Так ласково они называли Jewish Immigration Service. Семен подрабатывал иногда в даун-тауне, на фабрике - склеивал коробочки. "Там одни слабоумные, хе-хе, и я!" Оказалось, что в каждом доме на этой улице и соседних живут эмигранты. "Которые здесь по году, уезжают отсюдова". О тех, которые "по году", было сказано с уважением. "Вылезают из гетто", - заключила Настя.
- Вы даже и не как эмигрантка. - Помимо красного, а при свете еще было видно, что давно не стиранного костюма, на Семене были очки. Он очень потел, и очки соскальзывали ему на кончик носа. Он, видимо, привык, потому что не возвращал их к переносице пальцем, а просто сморщивал физиономию в гармошку, подтягивая верхнюю губу к носу и обнажая нечищенные зубы.
- А я и не чувствую себя эмигранткой. Просто раньше жила в Москве, а теперь здесь.
- Да уж, просто. Все мы здесь не так-то спроста, - сказал горбатенький парень с рыжими растрепанными волосами.
- Вы покинули Родину по политическим убеждениям? - разыграла Настя роль журналистки, а в уме добавила: "Какие убеждения - они и законов-то не знают, ни тамошних, ни здешних".
- Мы евреи, - сказал Семен за всех.
А горбатенький вдруг хихикнул и пропел знаменитый припев советских частушек "Евреи, евреи, кругом одни евреи!"
Они все никак не могли поверить, что Настя только несколько месяцев, как приехала, а уже работает. Когда она сказала, что манекенщица, а на вопрос "Сколько в час платят?" ответила: "Минимум шестьдесят", они собрались уходить. Она засмеялась, открывая им дверь и выпуская в мир троллей - "Иногда я работаю один час в месяц!"
Арчи ждал неделю. Выкуривая по три пачки сигарет в день, поглядывая на телефон, прислушиваясь по ночам к проезжающим мимо дома машинам. Через неделю Настя приехала. Но, к его удивлению, только чтобы забрать большую фотографию ленинградского Спаса на Крови.
- Ты что же, насовсем ушла? - он с напускным безразличием играл кушаком халата.
Настя посмотрела на него с недоумением, будто говорила: "Что вы? О чем вы? Мы разве знакомы?"
Она действительно недоумевала. Ненависти к Арчи у нее больше не было. Был стыд. Стыд за себя, за то, что ОНА жила с ним. Но Настя простила себя, объяснив ошибку молодостью и неопытностью. Тем, что, выходя замуж за Арчи, она надеялась освободиться от родителей, от зависимости. Верила, что будет свободна. И была отчасти те семь месяцев в Москве. Они знали, что жизнь их временна - Арчи уже ждал разрешения на выезд - и не устраивали ее. Приехав же к нему в Лос-Анджелес - от скуки, оттого, что жизнь увиделась наперед провинциальным водевилем, а хотелось всегда греческих трагедий, - Настя поняла, что Арчи хуже родительской смирительной рубахи.
Каждый день теперь она находила в квартире просунутые под дверь конверты. Арчи сам удивлялся своей способности столько писать. Он клялся быть другом, помочь ей встать на ноги и вообще - найти ей мужа. Последнее больше всего забавляло Настю. На примете у нее для роли мужа никого не было, и она часто вспоминала Италию. Где было так беззаботно, легко и любвеобильно. "Римские каникулы" - называли эмигранты свое пребывание в Риме в ожидании разрешения выезда в Америку, Австралию или Канаду. Все были как бы подпорчены воспоминаниями об Италии.
Несмотря на все свои обещания, Арчи постоянно делал гадости. То он писал письмо Настиной матери о том, что "ваша неблагодарная дочь оказалась еще и проституткой!". Насте было наплевать на общественное мнение. Но ей было жалко маму. Та послала ей девять томов Пушкина, а Арчи не отдавал посылку. Ей было обидно не из-за страстной любви к русскому негру, а просто она знала, с каким трудом доставала мать книги. То вдруг Арчи умолял Настю выйти "на одну только минуточку, зайчик", и она получала в подарок гигантский букет роз. Но на следующий же день Арчи ворвался в комнату, отпихнув Настю от двери, и забрал… швейную машинку. "Ты собираешься шить себе саван?" - грустно пошутила она. "Это ты подохнешь! - рявкнул Арчи. - Без меня ты ничто!" Но наутро просунул под дверь письмо, полное раскаяния и мольбы.
"Двадцать минут ежедневных упражнений будет вполне достаточно!" - постановила себе Настя и, как умалишенная, прыгала под музыку радио-часов, оставленных Арчи. В шортах и маечке, под которой еще подпрыгивали соски, она открыла двери настойчиво звонящему. С разметавшимися пейсами, сам будто после упражнений, на пороге стоял раббе Нафтолий. Толя из Винницы!
Эмигрировав еще в 70-м году, Толя быстро разобрался в ситуации. Он примкнул ко всему, к чему можно было примкнуть в еврейской общине Лос-Анджелеса. С годами его положение укрепилось - он очень ловко умел выпрашивать деньги у американских евреев в помощь советским. Никто, правда, не мог проверить, сколько из пожертвованных сумм шло на помощь, а сколько в его карман. Тем не менее его активное участие в жизни общины было отмечено назначением его раббе. Этот титул позволял Толе ездить по городу в очень нетрезвом состоянии и быть прощенным полицией.
- Вы должны навестить его. Он очень болен. Он совершил такой героический поступок. У него высокая температура.
Настя все-таки не могла отключить в своем сознании ячейку, занятую Арчи. Тем более, он не давал этого сделать. Отчасти из жалости, отчасти из любопытства она поехала к нему.
Арчи открыл двери и пошел в спальню. Настя подумала, что это трюк, но потом решила, что если он болен, то лежит в кровати. Ливинг-рум, заметила она, стала очень неуютной. "Здесь живет никто. Абсолютно бесхарактерная квартира", - и Настя пошла за Арчи.
- Ты очень красивенькая, зайчик, - у Арчи был тихий голос.
А у Насти новая прическа. Волосы были цвета раздавленной брусники на марле - Настя успела сшить несколько белых марлевых платьев с разлетающимися юбками, рукавами, капюшонами, пока Арчи не забрал машинку.
- Что с тобой? Ты в религию ударился?
- Я сделал обрезание.
Настя помолчала, не зная, как реагировать. Потом засмеялась.
- Хочешь посмотреть?
- Не-е-е-т! - она завизжала и стала закрывать руками лицо, будто от этого сама могла стать невидимой.
Арчи откинул уже одеяло и полу халата, и Настя увидела его хуй. То есть не хуй, а продолговатый предмет, забинтованный и заклеенный пластырем.
- Какой ты… чокнутый. - Себе она повторила, что молодец, что ушла от него.
Арчи выпросил у Насти composit - так называемую визитную карточку манекенщицы. Фото на нем были новые, сделанные уже без Арчи. Она и взяла его с собой, чтобы показать Арчи - вот, мол, и без тебя я существую!
Через час она встретилась с Другом в небольшом шопинг-центре на Сансет бульваре, в продуктовом магазине "At Masha". Владелец "У Маши" и в Одессе был директором гастронома № 1. "Все лучшие люди отоваривались у него", - говорили о нем. В Лос-Анджелесе эмигранты постепенно тоже начали позволять себе делать закупки "У Маши". Продукты эти, правда, состояли не из одесского набора: семга, белуга, икра. Прилавки были заполнены пельменями, солеными огурцами и помидорами, телячьей - "Докторской" - колбасой, консервами с баклажанной икрой, печенью трески, рижскими шпротами. Платить надо было долларами, правда.
Жена хозяина - Маша - не сидела дома, как в Одессе, а стояла на маленькой кухне - в магазине было поставлено несколько столиков, и посетители могли откушать супа-харчо, котлет с гречневой кашей, борща.
Друг купил в ликер-сторе пинту водки - плоскую бутылочку, прекрасно умещающуюся в нагрудном кармане: советский алкаш молился бы на нее! "У Маши" не было разрешения на продажу спиртных напитков, но хозяева с радостью выдавали пластиковые стаканчики посетителям. Устроившись в углу, Друг разлил водку по стаканам, пряча бутылку в бумажном пакете.
- Ты смеешься, Настька! А ведь он это для тебя сделал.
- Да, он все для меня делает! - Настя молниеносно проглотила полпорции пельменей.
- Если ты будешь так на них налегать, то из мисс Твигги превратишься в Мисс Пигги. - Друг, смачно причмокнув, выпил водку и отправил в рот пельмень в сметане. - Да! Арчи мне все объяснил. Он сказал, что после обрезания - тихо, тише! - член становится менее чувствителен и можно долго не кончать. Молчи, Настька, хохотушка. То есть он сможет тебя дольше трахать!
Друг сам хохотал. Они с Настей склонялись над столом и касались друг друга лбами, вздрагивая от смеха.
- Дольше в твоей пипиське сможет находиться. Чтобы тебе приятно было, понимаешь? Он о тебе заботился.
- Слушай, ну какой он мудак все-таки. Я понимаю, был бы он болен, инфекция была бы у него какая-то все время… Но у него все в порядке там было, он и ебался очень даже неплохо.
- Настенька, а ты попробуй сейчас. Он обещает, что во много раз лучше будет!.. Ему сто сорок долларов заплатили, кстати.
- Вот, дал бы мне! Он только забирать все может. Он через Люську потребовал вернуть ему все украшения, им подаренные.