К семи вечера в back-yard под низкими раскидистыми деревьями столы были уставлены вазами и чашами с креветками и лангустами. Бармены в белых с золотом мундирах держали магнумы "Mumm's", как снаряды, наготове. Разноцветные прожектора кружили, будто искали кого-то.
В половине восьмого начался ливень. Люди из TV собирали аппаратуру, хозяйка салона была в панике, девочка-гример, колдовавшая над Настей сорок минут, чуть не плакала. Но публика не расходилась - она требовала шоу И оно состоялось под навесом.
Прожектора освещали помост, на который выходили модели. Шесть парней - все высоченные блондины с набриолиненными волосами. Девочки-модели были с разноцветными головами. Приглашенные не жалели ладоней и глоток. Каждую модель приветствовали криками и аплодисментами. Загримированная в нечто под кошку, выкурив джойнт, Настя была в ударе. Среди приглашенных, помимо знаменитостей Беверли-Хиллз, были все хоть чуть-чуть принадлежащие к миру моды в Лос-Анджелесе. Настю уже знали в этом мире.
Исполняя свой "номер" на помосте, Насте было смешно и все еще странно: "Что они так беснуются?" Она даже расслышала чей-то выкрик: "Russians are here!" Впрочем, как раз это придало ей чувство уверенности и полного права места на помосте: "За то, что я отлична от всех, мне больше и аплодируют!" Когда она спускалась, руку ей подал высокий парень Он улыбался до ушей, будто папа Карло вырезал его рот ножичком. Он-таки был похож на Буратино. Ему было двадцать, и его звали Виктор.
Люди из TV ругались и устанавливали камеру. Дождь кончился, и они отсняли Настю, переодевшуюся в "последнее творение" Ли-Сан-Ли - черное шифоновое платье, невесомое и вздувающееся, как облако-туча.
Виктор рассмешил Настю, сказав, что очень горд знакомством с ней. Они танцевали в темном салоне, под музыку из back-yard. Джордж Кост прибегал и повторял: "Gorgeous". Иногда забегал фотограф и ослеплял вспышкой Настя уехала домой одна. Но уже через неделю Виктор приходил к Насте, как к себе.
- Ты любишь морскую пищу? - спросил Настю Ромка, в первый раз заговорив с ней на улице.
С тех пор каждое воскресенье было отведено поездкам в Редондо Бич. Конечно, в Лос-Анджелесе было множество ресторанов, специализирующихся на sea-food, но в Редондо, куда добирались по фривею, потом по бесконечным улицам, было дешево. Декор соответствовал ценам.
Место, где покупали и ели морскую живность, представляло собой букву "Пэ". Внутри этой буквы находился бассейн стоячей маслянистой воды с никуда не уплывающим катером. Со всех сторон суши, залитой бетоном, тянулись лотки с аквариумами разных форм и размеров, заполненные живыми морскими чудами-юдами. В темном углу размещался луна-парк с каруселью, игральными автоматами, тиром, двумя туалетами с вечной очередью в женский. Также здесь был ликер-стор. Все это было частью ground-level гигантского паркинга гавани на скалах.
Помимо Насти, Ромки, Саши и "ужасного, зачем он нужен нам?!", но постоянно таскавшегося за Сашей - "он наш придворный шут!" - Семена, посетители делились на лагерь латино и дальнего востока. Мексиканцы со всеми своими родственниками, мужская половина которых работала в авторемонтных мастерских, поедали "какашки" крабов. Ориенталс выковыривали иголками маленьких червячков. Случайные негритянские семьи предпочитали кукурузу.
У выходцев из страны Советов все было отработано. Придворный шут Семен оставался сторожить стол, застилая его газетами. Настя с Романом устремлялись к лоткам, а Саша бежал за портвейном и six-pack пива. Он обязательно оборачивался и кричал: "Соплей побольше купите!" Соплями он называл вареных кальмаров.
Прорезиненные с ног до головы продавцы выкрикивали номера, и на весы швырялись пакеты с креветками, крабами и squids - соплями.
Караульный Семен махал руками, отгоняя маленьких корейских женщин, и звал на помощь Сашу. Неудавшийся дирижер грозил пальцем и говорил "но, но, но!" одной из кореянок.
В первый раз Настя не удержалась, чтобы не сказать после трапезы, что "бедность не порок, но большое свинство". Поедание этой божественной пищи было связано с тем, что они действительно походили на поросят. Семен - так на большую свинью. Его руки были по локти в кальмарах, с прилипшей к ним шелухой от креветок. Из сиреневых они становились черными - салфеток ему не хватало, и он пользовался газетой.
- Ну-ка, Семен, завизжи, как свинья. И-и-и! - В Редондо Сашино хамство утраивалось.
На карусели они больше не катались. Сашу мутило от кружения. В первый раз он позвал Настю на карусель, чтобы поцеловать, потом, чтобы сказать, что любит ее. Теперь он стрелял в тире. Он выиграл там уже и желтую птицу, и розовую обезьянку, которых Настя посадила на столе в Vanity-room.
Дорога домой казалась нескончаемой. Саша, выпивший больше половины портвейна, лениво ругался:
- Понаехали, бля, скоты. В Союзе они бы хвосты селедок сосали. Америчка… Я бы в Москве сейчас с бегов возвращался на трамвайчике.
- В Москве ты ненавидел общественный транспорт, - говорил Ромка.
- Все познается в сравнении. Да, Семен?
- Да. Вот я и сравниваю. В Израиле сравнивал с Ригой. Там мне было лучше. Варил суп с горохом…
- И пердел ночью! - не мог, конечно, удержаться Саша.
- Сашка! - одергивала его Настя, - Америка-Америка! Делайте что-то, чтобы в другой Америке быть! И вообще, тебя никто сюда не гнал.
- Э-э-э, девочка… - поднимал Саша плохо вымытый палец.
- Ладно, мы уже наизусть знаем. Ты не мог остаться один, бедняжечка! - Настя злилась и ей становилось обидно.
Ее отпустили одну. А Сашино сплоченное семейство без него не уезжало, его ждало Ехать в Израиль он наотрез отказался: "Я им так в Вене и сказал. Ни за что!" И Настя представляла Сашу в коротеньких штанишках, топающего ногами и визжащего: "Не поеду в Израиль!"
Разочарованные эмигранты, неудачники винили радиостанции "Голос Америки" и "Немецкая волна", заманившие их в страну "неограниченных возможностей". Саша нашел более выгодных виновных - своих родственников. И они были перед ним в вечном долгу и в неисправимой вине за то, что он поехал с ними в Америку. В Америку, которая ему не нравилась и в которой он "на хуй никому не нужен со своим дипломом!".
С переездом Джоди в "Плейбой" особых изменений не произошло. Теперь, правда, звоня в агентство, надо было назвать свое имя - отвечала секретарша. Да и на интервью фотографам приходилось объяснять, что я, мол, с "Плейбоем", но в отделе моды. Несколько моделей тут же отснялись для center-fold журнала и получили по десять тысяч долларов. Настя хотела десять тысяч, но была не уверена, хочет ли сниматься голой.
Виктор засмеялся на анонс Насти, что она теперь одна из зайчиков "Плейбоя".
- Теперь все будут знать, какой у русских копчик!
Это была шутка. У Насти был разбит копчик - в первый раз на катке, потом в драке с любовником. В первый раз с Виктором, когда он спросил, "у всех ли русских такие", она засмеялась и в который раз подумала, что русские представляются американцам инопланетянами. О, как она стеснялась этой своей кровати в тот первый раз! А Виктор ничего, сам невозмутимо открыл разноцветные дверцы и потянул за край рамы. И еще, после, он сказал Насте: "Ты не должна волноваться. Я стерилизован. Мы жили с отцом на Кубе, и там меня стерилизовали". Настя не стала спрашивать подробности, но ощутила жалостливое и неприятное чувство. "Неполноценный мужчина. Никогда не сможет оплодотворить женщину. А женщин - не знает". Ей было скучно в постели с Виктором. Отец Виктора, подумала она, холодный и расчетливый - чтобы избежать шантажа родителей бедной кубинской девочки, которая забеременела бы от Виктора, он в шестнадцать лет решил за него проблему потомства.
Отец Виктора был архитектором. Несколько зданий, построенных по его проектам, стояли в Century City. Виктор пригласил Настю в Город Века в кино. На Clockwork Orange. В который раз увидев у Насти книгу с закладкой на одной и той же странице, он предложил посмотреть фильм Кубрика, сказав, что "это не самая лучшая книга для изучения английского, devotchka".
Они проехали по Вилширу скучную Милю Чудес, Музей искусств, с парком и скульптурами динозавров, которые там когда-то водились, Беверли-Хиллз и Родео Драйв, куда Виктор мечтал попасть в качестве менеджера дорогого бутика или ювелирного магазина. Пока что Родео мигнуло фарами плавно повернувшего на него "Роллс-ройса", в Большой Санта-Монике они свернули налево.
Город Века сиял огнями небоскребов. Страховые компании, банки, госпитали, офисы, офисы, офисы - все они светились и в девять вечера, будто там трудились и ночью во имя века.
Еще живя с Арчи, Настя часто видела по TV рекламу об экономии электричества - на экране просто становилось темно И еще - советовали экономить воду. Мальчик туго закручивал кран, из которого до этого капала вода. Каждое утро на Кловердэйл можно было надевать резиновые сапоги: все было залито водой, которой поливались газончики перед домами. Трава все равно оставалась полумертвой.
Свернув на авеню Звезд, проехав мимо гигантского шопинг-центра, они въехали в паркинг развлекательного комплекса Сенчури Сити. Где-то внизу на квадратных лапах стояли Здания Близнецов. Широченные лестницы освещались фонарями в виде культивированных деревьев. С пятого снизу этажа паркинга вверх вели узенькие ленты эскалаторов. Напротив Шуберт Театра, где вот уже год был бродвейский мюзик-холл Chorus Line, размещалось четыре кинозала.
Герой "Заводного Апельсина" - гадкий Алекс - чем-то напомнил Насте Сашу. Саша, тоже называвший себя Алексом, был, конечно, трусливей. После фильма Виктор предложил спуститься на этаж ниже, в бар. Они пошли по лестнице, будто предназначенной для колонн гимнастов-энтузиастов, для шеренг… Они были единственными, кто спускался не по эскалатору.
Архитектура Города Века Насте казалась безжизненной: "Как после химической атаки - бесчеловечно". Здания эпохи Сталина в Москве, Германия будущего, задуманная Гитлером-Шпеером были будто мощнее. Впечатляюще. И в них чувствовалось прославление того, кто победил человека. "Здесь же совсем нет лица, безлико здесь".
Настя заказала водку-орандж. Виктор попросил то же самое и сказал, что в Америке этот коктейль называется "screw-driver". Настя засмеялась и шепнула, что никогда не сможет заказать напиток, потому что обязательно добавит предлог "с" и получится screw with driver!
- В английском, Настя, глагол можно использовать в разных значениях. Если я тебе позвоню и скажу, что прибуду через час, это одно. А если я тебе скажу в постели: "I am coming", - это будет значить, что самый прекрасный момент сейчас произойдет. Он с тобой действительно прекрасен, этот момент.
Настя не могла ему ответить тем же комплиментом, потому что никуда не "прибывала" с ним.
Возвращаясь, они проехали по Сан-Висенте-бульвару, мимо студии Джорджа Коста.
- Он так любит тебя, Джордж. С ума от тебя сходит.
- Виктор, Джордж любит Ли.
- Настя, я имею в виду, что ты ему нравишься. Все русские так серьезно относятся к словам?
- Я не знаю о всех русских, но вы, американцы, слишком беззаботно относитесь. Ты счастлив? Ах, я счастлив! Как вообще можно спрашивать о счастье? Это такой интимный вопрос, по-моему.
- Но это как раз та же ситуация, что я объяснял тебе в баре. Если ты спрашиваешь приятеля на улице, счастлив ли он, ты имеешь в виду его настроение. Всего лишь.
- Зачем же иметь что-то в виду? Почему не спросить прямо о настроении? Из-за боязни, что скажет - в плохом? Когда слова используют так, они теряют свое значение. Я люблю лыжи. Я люблю тебя.
Виктор оставил свою машину под окнами Настиной квартиры и достал из багажника чехол с костюмом. Насте это не понравилось - "раз он привез с собой одежду, то уверен был, что останется у меня". Она ничего не сказала, но подумала, что в следующий раз, когда он позвонит, она скажет, что занята. А потом еще раз. И еще.
Виктор сидел на диване и поглядывал за окно. С улицы доносился голос Семена. Настя задернула шторы.
- Здесь много русских?
- Да, Виктор. К сожалению.
Всех приехавших из Советского Союза называли русскими. Но тот же Семен был латышским евреем. Может, он шел к жуткому типу, готовящему плов? Тот был из Ашхабада. Туркмен. Еще на Кловердэйл жила семья молдавских евреев и одинокий, считающийся всеми сумасшедшим, парень из-под Алма-Аты.
Утром Настю разбудил телефонный звонок Джоди. Виктора в квартире уже не было. На столе она нашла его записку: "Дорогая Настя. Я был счастлив вчера с тобой. (Слово "счастлив" было несколько раз подчеркнуто.) Ты освещаешь мои дни и ночи. Твой Виктор". Настя положила листок в папку, где хранила ценные бумаги и желтый дневник, который Арчи принимал за тетрадку для английского языка. Может, он что-нибудь понял бы о Насте, о себе, затянув в ее дневник… Когда Настя сказала ему об этом, он вытаращил глаза: "Да чего ты там писать могла? На хуя писать?"
Джоди сообщила о времени репетиции для шоу лучших дизайнеров Лос-Анджелеса. Должно оно было происходить в только что отстроенном "Pacific Design Center". Центр был еще закрыт - внутри велись последние отделочные работы. Но через десять дней двери голубого, вовсе не соответствующего цвету Тихого океана в Лос-Хамовске центра распахнутся и владельцы галерей, торгующих картинами, коврами, керамикой, плитками для отделки ванных, сухими цветами и, может, даже "баночками с клопами", выложат ежемесячный rent - кто 5 тысяч, кто только 2, а кто-то и 12 тысяч.
Примерку-репетицию, за которую не платили, устроили в самом центре. На втором этаже, где размещались дизайнеры со своими мешками аксессуаров, обуви и длинными, на колесиках, вешалками с одеждой, был шум и беготня. Манекенщицы скорее хотели отделаться от неоплачиваемой работы, дизайнеры же, наоборот, старались как-то выгадать из нерегламентированного времени. И, конечно, каждый из них считал себя лучшим, а всех остальных "bullshit". "Что это за бул-шит на тебе?" - возмущался один из них, когда манекенщица, не успев снять полностью одежду другого, подбегала к нему. На колоннах развевались приклеенные списки с именами моделей, номерами выходов. Кто-нибудь все время срывал их и бежал к главной устроительнице шоу Джоанн: "Смотри, смотри! Как она может сделать мой выход, если она в это время у Музы? Это невероятно!" Списки переделывали, но опять что-нибудь не совпадало, и все начиналось сначала.
Манекенщицы стояли у лестницы, с которой должно было начаться шоу. Эта лестница пугала многих. Настю тоже - там внизу, на "языке", все будет хорошо, но сначала надо спуститься двенадцать раз на высоченных каблуках! Во всех этих безумных одеждах - пальто-шинели до пят, в шифоне, из которого можно было бы нашить пачек для всего "Лебединого озера", в накидке с капюшоном, который надо опустить на самые глаза: "Пусть будут видны только твои губы!" - настаивал дизайнер в простеньком костюмчике к которому был добавлен finishing touch в виде огромной шляпы-корабля…
Пасифик Центр находился на Мелроуз, в той части, где улицу усиленно оевропеивали - открывали магазины с французскими названиями, французские же кафе. Очень модно было пить кир и заказывать шоколадное суфле заранее.
За углом, на Сан-Висенте, жил Джордж Кост, и Настя заехала сказать "Hi". Мулат Джордж открыл двери, и Настя сразу увидела посередине студии в плетеном кресле огромную женщину. Она будто сошла со скульптуры на Выставке достижений народного хозяйства в Москве. Компаньона - рабочего с молотом - мог бы заменить разве что Шварценеггер.
- Дарлинг! Какой сюрприз! Вот, это Марго Хемингуэй. Марго, это - Настия. Она из Советского Союза.
- Хай, Настья! - Марго раскачивала огромной голой и, как показалось Насте, грязной ступней.
Ли-Сан-Ли вышел из своей рабочей комнаты и, поцеловавшись с Настей, позвал Марго на примерку. Она встала и, тяжело ступая по ковру, пошла. Как по траве. "Вот таких женщин надо снимать в фильмах по романам Шолохова… Ей никто не скажет, что надо похудеть. Да это и бесполезно - она просто здоровая баба, с крестьянской костью", - подумала Настя.
- Она вся в дедушку, да, Настя?! Надеюсь, что платье ей подойдет, - Джордж уселся в плетеное кресло, уместив в него и ноги. - Ли на тебя примерял платье… Ты не слышала, как я вчера кричал вам? Виктор милый парень. Я видел его сегодня в Беверли-Хиллз в новом бутике "Селин".
На открытии "Селин" Настя была с Виктором. Сначала было шоу, в котором она участвовала, затем пати, на который она осталась. Виктор знакомил ее с владельцами магазинов, ресторанов. Она всем очень нравилась. Ей не нравилось, что какие-то снобы обсуждают ее при ней же. Она выпила много шампанского и очень хотела поругаться с кем-нибудь. Когда Виктор восторженно сказал, что она очень-очень понравилась владельцу дискотеки "Daisy", дорогого магазина "Giorgio" и еще скольких-то блоков на Родео Драйв, Настя впервые выругалась по-английски. "Конечно, он хотел бы меня выебать!" - потому что владелец всего перечисленного вообразил себя владельцем еще и Настиной попы и долго держался за нее рукой с пигментными пятнами.
Настя не дождалась демонстрации маленького сиреневого платья. "Оно не может застегнуться на ней. Я сама в нем еле дышу!" - несколько злорадно "подумала она, но потом решила, что это не имеет значения - Ли его расставит для мисс Хемингуэй. "Для специальной истории в "Плейбой" я тоже могу что-нибудь придумать. Что я правнучка Романовых! Анастасия! У них и фильм такой был".
Anastasia, tell me who you are,
Are you someone from another star?
Anastasia, are you what you seem?
Do your sad eyes remember a dream?
- пел Арчи Насте в Москве, отвозя ее домой на машине.