- Францевна, - всхлипывая, отвечала Мэри.
- Это ведь, Мэри Францевна, как в пословице говорится: заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет...
- А культурки поднабраться нашим мальцам действительно не вредно! - сказала тетя Дуся. Она тоже сочувствовала Мэри. - Уж больно хамье надоело!
И все, кто случились в этот момент на кухне, с ней согласились.
С этого дня никто не звал Мэри даже за глаза, даже в шутку "мамзелью", а только уважительно - Мэри Францевна.
Умпа-ра-ра!..
Привязался ко мне этот припев: "Умпа-ра-ра!.." И главное, такой прилипучий, с любыми словами петь можно.
Вот Серега, он мой друг,
Умпа-ра-ра!
Подавился костью вдруг,
Умпа-ра-ра!
Отвезли его в больницу,
Умпа-ра-ра!
Потеряли рукавицу...
(Это для рифмы, никакой рукавицы не теряли, потому что был сентябрь и никто рукавиц не носил.) Серега уже целых семь дней в больнице лежит и неизвестно, еще сколько лежать будет. Без него мне плохо, и ему без меня, наверное, тоже.
По нему я стал грустить,
Умпа-ра-ра!
Решил его я навестить,
Умпа-ра-ра!
Удрал я с последних двух уроков и поехал больницу искать. В том районе я никогда не был, но нашел быстро. Как вышел из трамвая - а вот она, у самой остановки. Написано: "Детская поликлиника".
Вот в больницу я пришел,
Умпа-ра-ра!
И к окошку подошел,
Умпа-ра-ра!
Круглое такое окошко, а на нем короной буквы: "Регистратура". Только я в окошко сунулся, а оттуда как закричит тетенька в белом халате:
- Это что еще за явление?! Да долго вы меня еще терзать будете? Из какого ты класса?
- Из второго.
- А фамилия?
Я сказал. Она порылась в каких-то бумажках, а потом как закричит опять:
- Нет твоей карточки! Пойдем!
Выскочила из-за загородки, схватила меня за плечо и побежала по коридору, я только об ее живот головой стукаюсь. Подбежали к кабинету, тут она меня как толкнет животом, так я в дверь и залетел.
В кабинете сидит другая тетенька, у нее на лбу зеркальце с дырочкой, чтобы было видно, куда зайчики.
- Вот! - кричит та, что меня привела. - Еще один!
- Господи! - говорит доктор. - Это же наказание какое-то! Долго они идти будут?! Наваждение какое-то!
- И карточки нет! - подзуживает тетка. Тут они обе как закричат, я думал, вообще меня разорвут. Я уж молчу, чтобы их не раздражать.
- Садись! Открой рот!
Сел. Открыл.
- Кошмар! Сейчас люголь и немедленно к стоматологу, четыре кариеса! - И еще стали какие-то непонятные слова говорить.
"Наверное, - думаю, - они всем на всякий случай в горло смотрят: нет ли там случайно косточки, как у Сереги ". А зеркало мне прямо в глаза светит - ничего не видать.
- Тетя, - говорю я как можно вежливее. - Это Серега, а я ничем не...
- Молчи! Открой рот! Скажи "а-а-а".
- А-а-а! - Тут мне в горло какой-то пакостью как брызнут! Противная. Жжет! У меня дыхание перехватило. Хотел закричать: "Что вы делаете?!", а голос пропал, только шипение какое-то из горла идет.
- Ничего, ничего, - из-за зеркала доктор говорит. - Сейчас к стоматологу. Быстро! Боюсь, как бы не пришлось тебе миндалины удалять.
"Какие, - думаю, - миндалины! Я никаких миндалин не ел! Вообще никаких орехов не ел".
И опять полетели мы с теткой по коридору. Не успел я охнуть, а уже у стоматолога, в зубном кабинете сижу, рот ватой набит. И этот двестиматолог, будь он неладен, у меня в зубе своей электродрелью бурит - дым идет. И еще поет:
- "Ямщик замолк и кнут реме-о-о..." - При этих словах он мне в зубе что-то такое нажал, что у меня слезы из глаз посыпались, и бормашина остановилась.
Тристаматолог сверло сменил и опять:
- "Ямщик замолк и кнут реме-о-о..."
Я даже выгибаться начал!
- Это ж надо так рот запустить! - говорит этот четырестаматолог. - Молчи! Молчи! Сейчас пломбы поставлю... Два часа не есть. И минут десять держи рот совсем закрытым. Вот так сожми и держи.
Чуть живой я из кресла выполз, а тетка из регистратуры тут как тут! Опять меня схватила и в конец коридора поволокла. Там толпа ребят стоит.
-Ну вот! - говорит тетка. - Догнали наконец.
А у меня от бормашины голова гудит, горло дерет. С ребятами учительница стоит.
- Что ж вы своих растеряли? - говорит ей тетка.
- Позвольте, - отвечает учительница и покрывается красными пятнами. - Это не мой ребенок. Мои все здесь!
- Я понимаю! - смеется тетка. - В такой кутерьме все на свете потеряешь, а мальчонка ваш... - И живот у нее весело трясется.
- Да нет же, не мой!
- Это не наш! Не наш! - кричат ребята.
- А чей же? - удивляется тетка. - Мальчик, ты из какого класса?
А мне-то врач говорить не разрешал. Показываю на пальцах - из второго.
- Ну вот, - говорит она. - Из второго! Ваш мальчонка!
- Из второго, да не из нашего! - кричат ребята. А один, дылда такой, говорит:
- Мы таких ушастых не держим!
Хотел я ему ответить, да вспомнил, что доктор этот, пятьсотматолог который, молчать велел. Десяти минут не прошло же еще!
- Мальчик, ты откуда? - спрашивает учительница. - Мальчик, ты что, язык проглотил?
"Ну да, - думаю, - сейчас вам ответишь - пломбы вывалятся и опять придется к этому шестьсотматологу в кресло садиться". Молчу, как партизан на допросе!
- Он, наверно, из второго "г". - Дылда говорит.
"Сам ты, - думаю, - из "г". Жалко, сказать нельзя - семьсотматолог не велел".
- А они, - продолжает дылда, - вчера в поликлинику ходили! У них вчера медицинский день был.
- Раз опоздал - пусть первый идет! - Какая-то девчонка сунулась.
Тут открывается дверь в кабинет, и медсестра с закатанными рукавами халата спрашивает:
- Кто следующий?
А за спиною у нее, в кабинете на столе, шприцы разложены, а на шкафу здоровенные клизмы... Прямо как тыквы оранжевые!
Тут я как заору:
- Як Сереге пришел! Мне в больницу надо! Я друга навещать!
Так я к нему в тот день и не попал. Оказывается, мне надо было в больницу, а я-то попал в поликлинику. Больница-то - дальше по улице...
В поликлинику попал,
Умпа-ра-ра!
И чуть концы там не отдал! Во как!
"Задумчивые" брючки
Сереге купили настоящие брюки с карманами! Мы все еще в коротких ходили, а у него - брюки! С ремнем! Светло-серые. Суконные. Подарили их Сереге вечером, и он насилу утра дождался, чтобы во двор в новых брюках выйти - хвастаться. Он ходил по двору - руки в брюки, но во дворе, как назло, никого. Пусто. Потому что воскресное утро и все еще спят, а передо мной ему уже хвастаться надоело. Да я уже и привык, что у него брюки.
Вдруг идет дядя Толя. Он всегда рано утром домой возвращается. Ему на войне руку оторвало, так он полотером работает в Эрмитаже. Все обещает меня как-нибудь ночью в Эрмитаж взять. Он гордится, что в Эрмитаже работает. Я, говорит, как "прынц"! Всю ночь в парадных залах танцую! И все красавицы с раншего времени - царицы и фрейлины всякие на меня с портретов любуются. Каков я есть моряк с Балтики. А что руки нет, так вон у Венеры обеих рук нету, а она в музее стоит, как гений чистой красоты!
Дядя Толя сразу новые Серегины штаны увидел. Он обошел Серегу вокруг, и Серега даже покраснел от удовольствия.
- Вот это да! - говорит дядя Толя. - Надо же, какие ты себе задумчивые брючки построил, Сергей Батькович! Это же распрекрасная вещь! Можно в театре выступать!
- И с карманами! - говорит Серега.
- Я это, конкретно, в виду имею! Имею! - говорит дядя Толя. - Такие брючата - не фунт изюму! Я так понимаю - их нужно категорически беречь!
- Еще бы, - говорит Серега, - они же суконные! Они же светло-серые. На них каждое пятнышко заметно.
- Вот именно! Именно! Задумчивые брючки! Поймай момент, загляни ко мне, научу стрелки наводить! Чтобы брючата надлежащий вид имели! Чтобы как глянешь на стрелки - просто привет с Балтики! И все дела! Надо бы и тебе, - говорит мне дядя Толя, - такие задумчивые брючки соорудить! Ты вон уже какой голенастый!
- У нас денег нету, - говорю, - у мамы юбки еще две с фронта остались, как раз мне на штаны. Только из них длинные брюки не получаются... И они зеленые. Ну, то есть защитного цвета. Военные же...
- Да... - говорит дядя Толя. - Вот такие задумчивые брючки... Посмотришь и задумаешься... Кстати, в коротких оно воздушнее! Тем более сейчас лето начинается! Вот в Австрии, например, мужики так прямо откровенно в коротких штанах ходят! И очень даже равнодушно! Кожаные штанцы на лямках! И шляпа с пером. Самолично неоднократно наблюдал. Так что я бы, предпочтительнее при моей работе, в коротких штанах экипировался! И легко, и практично! Но у нас климат не располагает! Да и трудящиеся не поймут! В общем, население не одобрит. А ежели вдуматься - зря!
И пошел домой чай пить. Он всегда утром у окошка чай пьет, а потом спать ложится. Работает-то по ночам. Тут на втором этаже форточка открылась, и наш дворовый хулиган придурок Лекса кричит оттуда мне:
- Эй, Борька! Стой там, никуда не уходи! Я тебя сейчас бить выйду!
Он такой дылда здоровенный. И во втором классе два года сидел, и в третьем, так что ему, наверно, двенадцать лет... Я ему почти что по пояс! Но мы же с Серегой вдвоем, а вдвоем-то мы хоть от кого отмахаемся. Поэтому я и не побежал.
Тут этот Лекса из парадной как выскочит, как на меня кинется! А ручищи у него здоровенные... я и так и сяк... хорошо, дядя Толя прибежал. Он на первом этаже живет - ему близко! Такую затрещину Лексе отвесил, тот завыл - побежал матери жаловаться. Ну, а мы скорее в другую сторону, от скандала подальше, где у нас стройка идет, только сегодня воскресенье, никто на стройке не работает.
Забежали на леса. Сели отдышаться. Смотрю, а мне Лекса у рубашки рукав оторвал.
- Что ж ты, - говорю я Сереге, - стоял, любовался! А я один! Мы бы вдвоем!..
- Понимаешь, - говорит Серега, - если бы я в старых штанах был - другое дело! Не могу я новой вещью рисковать! Видишь, брюки какие - на них каждое пятнышко заметно! Они же светло-серые...
- Ну вот иди теперь, в своих светло-серых, неси мне иголку с ниткой! Как я с оторванным рукавом домой пойду!
- Вот это, - говорит Серега, - пожалуйста! Это я хоть за сто километров могу сходить...
Принес иголку с ниткой, сел напротив меня, смотрит, как я рукав пришиваю, а сам все поет:
- Ты не расстраивайся! Я завтра специально старые штаны надену - мы этого Лексу так отметелим... Навеки отучится кулаки распускать! Все на нем порвем!
Я молчу. Ничего ему не говорю. Попробовал рукав - вроде крепко пришил. Мне, главное, до бабушки добраться! А она и пришьет как следует и ругать не будет!
- Пойдем, - говорю, - брючник!
Серега рыпнулся встать, а никак.
- Слушай, - говорит, - у меня ноги отнялись! Встать не могу!
- Да ты что! - Я его за руки схватил, потянул изо всех сил, он так - медленно-медленно поднялся. Отлип!
Оказывается, он на здоровенном куске смолы сидел, она еще "битум" называется! Ею крыши смолят. И теперь у него сзади этого битума целая борода! Здоровенный кусок налип - чуть не сто килограммов.
- Ну все, - сказал Серега обреченно, - теперь мне никогда ни одной новой вещи как своих ушей не видать! Лучше бы мне их Лекса порвал! Тебе-то хорошо - пришил рукав и ничего не заметно! А как эту смолу выводить теперь! Брюки-то светло-серые, на них каждое пятнышко заметно...
Серега шел, понурившись, и слезы капали у него с носа, огромный ком смолы оттягивал брюки сзади, бил его под коленки, и Серега печально подпрыгивал.
- Оп-па! Оп-па! - ахнул дядя Толя, увидев Серегину печальную походочку. Он как раз у окошка сидел - чай пил. - Азия-Европа! Покупали патефон - оказалась... шляпа! Задумчивые брючки. Вот так посмотришь и задумаешься об жизни!
А когда за Серегой захлопнулась дверь парадной, подмигнул мне и сказал:
- И ведь что характерно! Совершенно то есть этих штанов не жалко! Очень воспитательные брючки оказались! В моральном плане! Настоящие задумчивые брючки. Посмотришь и задумаешься!
И дал мне большой кусок сахара.
"Натюрморд"
(Кошмар в двух частях)
Часть первая. Проблемы живописи
Нам по рисованию никогда еще уроков не задавали, а тут вдруг задали - нарисовать натюрморт. Ну, то есть чашку там или еще какую-нибудь посуду. Яблоки, фрукты... В общем, разные неодушевленные небольшие предметы.
- Но только помните! - сказал Василий Сергеевич. - Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Предметы между собою должны быть связаны композиционно: то есть стоять не как попало, а так, чтобы все их достоинства были сразу видны. И тогда получится главное: смысл натюрморта... Чтобы сразу было видно, о чем нам эти предметы рассказывают.
Я пришел к Сереге с альбомом. Поставили мы на стол чайник заварочный, чашку и два яблока. Достали кисти, краски, в стаканы воду налили - кисточки мыть.
Но не такой человек Серега, чтобы спокойно за работу приняться. Только я карандашом набросок сделаю - он вскакивает и все переставляет: то чайник переставит, то чашки передвинет.
- Вот так лучше, вот так предметы виднее... Вот видишь, теперь они взаимодействуют!
- Да садись ты рисуй!
- Нет, брат! Натюрморт поставить - это почти что его нарисовать. Помнишь, как нам Василий Сергеевич говорил. Вот яблоки, например, должны так лежать, чтобы их съесть хотелось, а из чашек чаю напиться...
- Знаешь что! - говорю я Сереге. - Если ты не прекратишь натюрморт курочить, я вообще уйду! Сиди тут один... Переставляй яблоки, как хочешь!
- Все-все-все!.. В последний раз! - Тут он опять все переставил и наконец-то сел рисовать.
Я старый набросок ластиком стер. Только начал новый делать - смотрю, а одно яблоко какое-то не такое. Взял я его в руки, а оно наполовину обкусанное! Глянул на Серегу- сидит жует!
- Ты что! - кричу я. - Зачем натюрморт съел?!
- Извини! - отвечает Серега. - Так яблочка захотелось...
- Обязательно из натюрморта надо тащить... Другого ты найти не мог?
- Вот именно, понимаешь, что не мог, - оправдывается Серега. - У нас, понимаешь, все яблоки в доме кончились. Эти два последние.
- Интересненько! - говорю. - Значит, я буду рисовать, а ты из натюрморта яблоки уминать! В одиночку! Втихаря!
- Ладно тебе, ладно... - говорит Серега. - Я же тебе половину оставил!
Съел я свою половину яблока. А оно маленькое - на один укус. Второе-то побольше. И так мне яблочка захотелось!
- Знаешь что, - говорю я Сереге. - Ну что тут одно яблоко затесалось - ни к селу ни к городу. Совершенно смысла нет. Давай его съедим, а сюда что-нибудь другое положим.
Серега сразу согласился. Мы второе яблоко съели и стали думать, что положить, чтобы натюрморт получился живописный и осмысленный притом.
Серега два пряника принес, но они нам по цвету не подошли, и мы их съели. И вообще: странное дело, пока пряники лежали на кухне, мы про них и не вспоминали, а как только собрались их нарисовать - так пряников захотелось, будто мы их сто лет не ели...
Конфеты нам тоже не подошли. В общем, мы их тоже съели. Потом, после конфет, нам чаю захотелось... Еще мы булку с вареньем ели...
- Нет! - говорит Серега решительно. - Нам так никогда натюрморт не закончить. Надо что-нибудь невкусное принести! - И притащил две луковицы.
Я говорю:
- Ну ты даешь! Теперь совсем бессмысленный натюрморт получается!
- Почему, очень даже осмысленный! А главное, его съесть не хочется... Хотя, вообще, если с хлебом и подсолнечным маслом...
- Погоди ты! - говорю. - Нам что Василий Сергеевич говорил: чтобы вещи были связаны между собой по смыслу. Когда были яблоки или там пряники с конфетами - получался чайный натюрморт!
- И теперь чайный! Чашки-то чайные!
- Что ж, по-твоему, чай с луковицами пьют?
- Да! - почесал в затылке Серега. - Что ж делать-то? Во! Придумал: давай яйцо в рюмочке поставим и ложечку положим - как будто к завтраку яйцо всмятку. Я их терпеть не могу, так что съесть не захочется...
- Как же мы яйцо красками будем рисовать - оно же белое!
- Ха! - говорит Серега. - А у нас цветное яйцо есть! Деревянное! В нем мама иголки и штопальные нитки держит. - И он приволок здоровенное яйцо. Ярко разрисованное и легкое.
- Куда нам такое здоровенное? - говорю. - Это какое-то страусиное. Как его на завтрак есть? Оно не то что в рюмку, оно и в чашку не влезет.
- Не беспокойся! - говорит Серега и все пытается яйцо в натюрморте покрасивее положить, а оно все укатывается - того гляди, со стола упадет. - Не беспокойся. Страусиное не страусиное, а кому надо - тот съест!
- А кому, - спрашиваю, - надо? Кто на завтрак страусиные яйца ест?
- А я почем знаю? Может, африканцы!
- А они чай пьют?
- А кто их знает!
- Вот именно. Я сам на картинке видел, как страус в песок голову прячет!
- Ну и что?
- Как "ну и что"? Песок-то где? В пустыне! Там вообще воды нет, а не то что чаю!
- Придумал! - кричит Серега и бежит в чулан. Долго-предолго там возится и притаскивает старую курительную трубку.
- Во! Капитан дальнего плавания может на завтрак страусиные яйца есть! - Он подпер этой трубкой яйцо, чтобы оно со стола не скатывалось. - Во! Смотри! Настоящий "Завтрак моряка".
Стали мы этот завтрак моряка рисовать. Только я собрался начать красками, Серега вдруг говорит:
- Да... За этот натюрморт нас, конечно, не похвалят!
- Это почему же? - спрашиваю. - Очень красимый натюрморт. Яркий!
- Лично я на месте учителя рисования, - говорит Серега, - за этот натюрморт такую бы пару вляпал, а может, даже кол, чтоб другим неповадно было!
- За что?
- Ты что же думаешь, капитан чаю попьет, страусиным яйцом закусит, а потом трубку закурит?
- Ну и что?
- Ага! - И Серега смотрит на меня, прищурившись, словно я иностранный лазутчик или диверсант. - Значит, ты за то, чтобы капитан курил? Как будто ты не слышал, что курить вредно! Вот он накурится, заболеет и перестанет в дальние плавания ходить!
Серега рассердился, руками машет, орет, того гляди, на столе весь натюрморт переколотит.
- Я этот натюрморт рисовать не буду! Он вредный!
- Вот тогда-то точно двойку получишь! - говорю.
- Ну и пусть! - кричит Серега. - Пусть двойку! Хоть в журнале! Хоть в четверти. Но только пусть у нас будут некурящие капитаны! Пусть наши моряки будут здоровы!
- Сам ты, - говорю, - будь здоров!
Забрал я свои краски и альбом и пошел домой. Чтобы я еще когда-нибудь сел с ним натюрморт рисовать - лучше я чай с луком, со страусиными яйцами пить буду!
Дома я расстелил красную салфетку. Поставил вазочку с кленовыми и дубовыми листьями - у меня много засушенных было. Они красивые - желтые, бордовые, коричневые... Еще несколько листочков по салфетке разложил - как будто они опали. Вот и получился натюрморт "Золотая осень". И все в нем связано, и смысл есть!