Часть вторая. Боевая раскраска вождя
Не успел я натюрморт поставить - звонок! Серега с альбомом является. Ну, я ему только обрадовался. Рисовать вдвоем веселее, а трогать натюрморт я ему не дам!
Вот сидим мы, красками пишем. Это вообще-то очень трудно. Потому что акварель должна быть и яркой, и прозрачной... Приходится часто кисточку мыть и много воды на кисть брать. Вот тут-то эта самая акварель и норовит капнуть и кляксу поставить. Очень трудно красками писать. У меня даже плечи устали. И все руки уже в краске.
Тут опять в дверь позвонили. Тетя Лена, наша соседка, своего Федьку привела:
- Мальчики! Я вас умоляю! Мне нужно отлучиться на полчасика - пусть Федя у вас побудет!
- Не хочу! Не хочу! - орет этот Федя. Пятилетняя малявка, а голосина такой, что на улице слышно.
Еле его мать от своего пальто отцепила. А как только за ней дверь захлопнулась - он сразу орать перестал, будто его выключили, и к нам.
- А чего это вы тут делаете?
Мы ему говорим:
-- Вот тебе листок бумаги, вот тебе краски и кисточка - рисуй вместе с нами.
- Не хочу!
И давай по комнате шастать, все руками хватать.
Я ему говорю:
- Послушай, ты, Федя-бедя съел медведя, ты тут не мотайся туда-сюда! В глазах от тебя рябит! И ничего не лапай, а то будешь косолапый!
А он:
- Сам "медведя"! Сам "косолапый"!
Однако поутих. Пристроился рядом с нами, взял кисточку. Но лучше бы он по комнате скакал! Макнул он кисточку в краску да как начал ее по своему чистку возить - так во все стороны кляксы полетели! Всю работу нам забрызгал. Мы еле его утихомирили. Пересадили его к подоконнику. Отдельно ему воду в стакане поставили, отдельные краски - у меня старая гуашь была, - сиди рисуй на здоровье. Ну вроде успокоился: засопел, притих...
Мы к нему спиной сидели. Он-то у окна, а мы спиной к окну, чтобы свет на альбомы падал, натюрморт освещал, а в глаза не попадал. Не успели мы опять за работу приняться, этот Федя как завоет, как заорет:
- Я индеец! Я индеец!
Мы чуть краски от неожиданности не перевернули! Оглядываемся - а он рожу себе раскрасил, размалевал и теперь кривляется - пугает нас.
- Ага! Ага! Правда же, я страшный! Я индеец! Я индейский вождь!
- Правда, - говорим, - правда! Страшный... Ой-ой-ой... Боимся. Только, индейский вождь, отвяжись от нас, пожалуйста! Дай ты нам порисовать спокойно...
Вот он поорал, попрыгал. Надоело. Пошел в ванную умываться.
- Бывают же такие дети противные! - говорит Серега. - Прямо шило какое-то, а не ребенок!
Я молчу, потому что у Сереги у самого не то что шило... Он сам-то, Серега, если посидит две минуты спокойно, так об этом случае можно в газету писать, в отдел "Редкие факты".
- И что этому Феде не сидится спокойно! Играл бы себе или рисовал. Так ведь нет...
- Ты сам-то сиди спокойно и рисуй! - не выдержал я.
- Нет, ты послушай! - говорит Серега. - Вот он сейчас умоется и опять куролесить начнет! Он же не даст нам натюрморт дорисовать!
- Да рисуй ты, не отвлекайся! - говорю я Сереге. - Не обращай на него внимания, и все! Поорет и перестанет!
Но Серега уже завелся.
- Ну ничего! - говорит. - Он у меня полдня в ванной сидеть будет! - Отложил кисточку, макнул палец в красную краску и сидит Федю-медю ждет.
Тот явился весь мокрый! Физиономия блестит, уши розовые светятся, а глаза так и стригут по сторонам - что бы нашкодить такое!
- Что ж это ты так плохо вымылся? - спрашивает его Серега безразличным голосом.
- Чего?
- Ничего! Краску-то не смыл с лица.
-Где?
- Вот здесь и здесь! - говорит Серега и тычет в Федю пальцем, а палец-то в краске - всю ему физиономию краской перепачкал.
- Правда, что ли? - Федя меня спрашивает.
А меня такой смех дурацкий разобрал, что только и могу ему на зеркало показать. Он в зеркало глянул, ахнул и помчался опять в ванную.
- Ну погоди! - говорит Серега. - Сейчас я его в синий цвет перекрашу.
Федя явился, спрашивает:
- Теперь чистый?
- Да где там! - говорит Серега. - Только цвет переменился, а краска осталась. Вот здесь и здесь... А ты что думал! С ней шутки плохи. Она накладывается легко, а смывается ой-ой-ой...
- Ой-ой-ой... - посмотрел Федя в зеркало и опять мыться побежал.
Мы его еще два раза мазали. И я тоже! Никогда себе этого не прощу. Все же он маленький! Ну помакали бы разок - и хватит, а мы прямо как с ума сошли! Еще и пугаем его!
- Ты бы, - говорим, - спросил сначала, что это на краска и можно ли ею лицо мазать. Может, от нее воспаление сделается! Может, от нее язвы пойдут или лишаи!
- Ой-вой-вой... - И опять бедный Федя мыться бежит. Лицо у него стало красное-красное. Он теперь и к нам не подходит. Глянет в зеркало - заскулит и опять в ванную!
Мне его жалко стало.
- Ну, - говорю, - пошутили - и хватит.
- Ладно! - согласился Серега и пошел за Федей в ванную. А через минуту выскакивает - губы трясутся.
- Слушай, - говорит, - у него и правда с лицом что-то делается!
Вытащили мы Федю из ванной, а у него и правда лицо распухло и красные пятна на лбу, на щеках, на носу...
- Что ж теперь делать? - Серега говорит.
- Надо его в больницу тащить!
Тут Федя так заорал, что сама по себе форточка открылась и вазочка с листьями из нашего натюрморта упала...
Вазочка-то - это что! Стакан с водой упал и всю нашу работу залил, но мы уж и внимания не обращаем! Нам уж не до натюрморта!
Повалился Федя на пол, глаза закатил, ногами брыкает!
Мы ему:
- Федя! Феденька! Не бойся! Мы пошутили! Эта краска безопасная! Вот смотри...
Взяли и тоже себе лица краской измазали! Федя помолчал, посмотрел на нас, а потом опять как реванет!
- Вот что! - говорю я Сереге. - Беги к дяде Толе, у него телефон есть - пусть "скорую помощь" вызывает!
Серега помчался к соседу, а я достал из аптечки нашатырный спирт - чтобы дать Феде понюхать, если он начнет сознание терять. А Федя уже не орет, тихо лежит и не брыкается.
Я ватку нашатырем намочил, к носу ему подставил. Он как вскочит - пузырек у меня из рук выбил... Весь нашатырь разлился. Такой запах пошел, что у меня слезы из глаз брызнули!
Тут дядя Толя прибежал.
- Что тут у вас? - спрашивает.
Мы ему всю правду рассказали. А Федя сел на табуретку и на нас одним запухшим глазом, как медведь из берлоги, смотрит.
Дядя Толя Федины болячки рассмотрел и говорит:
- Это не от краски! Это натуральные ссадины!
Я на кухню побежал, смотрю, а коробочки с песком, которым бабушка сковородки чистит, нет! Кинулся в ванную, а стена там еще мокрая и вся побелка с нее стерта.
- Дядя Толя! - кричу. - Он щеки песком скоблил и об стену терся!
- Вот горюшко! - говорит дядя Толя. - Да зачем же ты рожу-то краской размалевал?
- Кабутто индеец! Кабутто вождь! - говорит Федя сквозь слезы.
- "Кабутто", - передразнил его дядя Толя. - Ну, так и быть, сейчас я тебя зеленкой и йодом смажу и будешь ты не "кабутто", а самый настоящий индеец! Только терпи! Индейцы не ревут!
Он долго Федю мазал, но тот молчал. Вообще-то неплохой этот Федя парень! Терпеливый.
- Ну вот! - говорит дядя Толя, любуясь своей работой. - Настоящая боевая раскраска индейского вождя. А вы-то чего разрисовались?
- Где? - спрашиваем.
Тогда дядя Толя молча подвел нас всех троих к зеркалу. И оттуда на нас глянуло такое!..
- Понимаю! - говорит дядя Толя. - Это вы из солидарности!
- Это чтобы он успокоился! - говорим.
Дядя Толя только вздохнул:
- Картина! "Натюрморд!" Вот именно - "на-тюрморд"...
Потом нам еще от Фединой мамы и наших родителей попало, а по рисованию - двойки. Ничего мы, конечно, нарисовать не успели. Вот такой натюрморд!
Организаторская шишка
- Мальчики, вы должны меня выручить! - сказала Ирина-Мальвина.
Серега сразу грудь выпятил, так ему выручать захотелось.
- А делать-то что? - Яна всякий случай спрашиваю. - Может, нас потом самих выручать придется.
- Газету выпустить! - говорит Ирина. - У меня в музыкальной школе сегодня экзамен по специальности.
- Не! - говорю. - Не! Не пойдет!
"Ишь, - думаю, - шустрая какая! Она и в музыкальной школе, и в рисовальном кружке, и звеньевая,
и в редколлегии... И везде сама напросилась! Ее все хвалят - какая разносторонняя девочка! Если разносторонняя, пусть и разрывается в разные стороны!"
И тут Серега говорит:
- Не волнуйся! Все будет в порядке! Такую газе-, ту выпустим, закачаешься!
- Ничего себе! - говорю я. - Как же ты ее выпустишь, если, кроме танков кривых, ни ты, ни я ничего рисовать не умеем, нам по рисованию двойки не ставят только потому, что там вообще никому двоек не ставят...
- А это что? - хватает Серега мою руку и давай по башке своей стриженой водить. - Нащупал шишку?
- А что? - спрашиваю. - Здорово треснулся?
- Да нет! - говорит он. - Я тут у нашей соседки книжку нашел научную, "Френология" называется. Про то, как по строению головы определять способности! Вот пощупай, у меня тут выпуклость есть, а у тебя небось такой выпуклости нет!
Я пощупал. Действительно, у меня такой выпуклости нет. И так мне захотелось Сереге щелбана закатать! Уж больно он своей шишкой гордился, словно много лет ее выращивал и добился наконец!
- Это шишка организаторских способностей. Понимаешь, я природный организатор! Нарисовать стенгазету - это каждый дурак сумеет, а вот правильно все организовать - только у кого есть специальные способности!
- Ну и что! - говорю. - Ты что, этой своей шишкой газету рисовать будешь?
- Я все организую! Научно! С минимальными затратами!
В пустом классе мы приготовили краски, кисти и два листа ватмана. А после уроков наловили и за-
толкали в класс ребят, которые могут заметку написать или заголовок нарисовать.
- Коля, - говорим, - Колечка, иди сюда!
Он, конечно, подходит, а мы его раз в пустой класс, а уж там на доске написано, кому что делать. Сначала ребята в дверь колотились, потом стали проситься жалобно:
- Мне на секцию надо!
- Мне за братом в садик идти!
- Ничего! Ничего! - говорит Серега. - Все в ваших руках! Чем скорее нарисуете, тем скорее домой пойдете!
- Ну ладно, - говорит Витька, наш отрядный художник. - Будет вам газеточка!
Они стали шушукаться и хихикать.
- Эй вы! - говорит Серега. - Не вздумайте обмануть! Как нарисуете, давайте мне ее под дверь. Пока не посмотрю, вас не выпущу!
- Ладно, ладно! - говорят. - Уже рисуем.
Через час просунули нам газету. Прекрасная газета. Мы пошли с ней вниз к нянечке, говорим:
- Баба Саня, там на втором этаже кто-то ребят в классе закрыл...
А сами бежать. А то ловили мы их по одному, а теперь их много.
- Вот она, - говорил по дороге домой Серега, - организаторская шишечка! - Он шел без шапки, и снежинки таяли у него на затылке, и от головы шел пар.
А когда мы утром пришли в школу, у нашего класса была толпа. Тут не только наши ребята были, но и даже из других классов.
- Вот, - подмигнул мне Серега, - вся школа любуется нашей газетой.
Но газет-то оказалось две! Одну мы уже видели, а рядом с ней висела другая. "Швабра" - специальный выпуск. Не успел я на себя карикатуру рассмотреть, подбегает Витька-художник да как треснет Серегу по лбу линейкой! Тут они все на нас как набросятся! Хорошо, что звонок прозвенел. Но у Сереги и у меня головы от шишек уже стали бугристые, как картофелины. Теперь и не разобрать, какая шишка у Сереги организаторская.
- Эх, - сказал Серега, когда мы плелись домой, - и зачем только я им два листа ватмана дал! А вообще-то, - добавил он, - я вчера в Большой советской энциклопедии прочитал: лженаука эта самая френология. Чепуха одна, а никакая не наука!
"Козлов и Баранов"
Около нашего дома до войны стояла школа. Но в войну ее разбомбило. И мы, конечно, не могли помнить, какая она была. Мы же с Серегой тогда еще не родились. Мы видели только место, огороженное щитами, и надпись: "Вход воспрещен". Школу собирались на будущий год начать восстанавливать. Мы, конечно, мечтали в новую школу поблизости от дома ходить - тогда и во вторую смену учиться не придется.
Но пока мы учились в школе около вокзала. Туда можно доехать на трамвае. Три остановки. И остановки длиннющие, если, конечно, пешком. Есть и другая дорога: через дырку в заборе, через железнодорожные пути, через овраг, опять через забор - и пожалуйста, сразу в школьном дворе.
Этой короткой дорогой нам ходить строго-настрого запрещалось. Да мы и сами понимали, что опасно: маневровые паровозы туда-сюда разъезжают, попасть - пара пустяков.
Но довольно часто положение у нас было просто безвыходное. Все первое полугодие мы ходили во вторую смену, к часу дня. А если вдуматься, вторая смена - это что? Вечером после школы сразу уроки выучишь и все утро - гуляй! И вот тут-то мы с Серегой обязательно про время забывали. И довольно часто приходилось нам скакать через рельсы, так что только паровозы свистели да тетки-стрелочницы нам вслед флажками грозились.
Наконец нам учительница объявила:
- После каникул приходите к половине девятого утра!
Мы, конечно, "ура" закричали! Во вторую смену одни малявки учатся, раз мы в первую - значит, уже большие!
И вот надо же такому случиться: в последний день каникул я забыл маму предупредить, что мне в первую смену идти. Да еще перед этим я был в цирке, на елке, и мне там так понравилось, что я полночи уснуть не мог. Все мечтал, как я стану клоуном. А потом как будто меня выключили! Так что, если бы Серега за мной не зашел, я бы, может, до вечера не проснулся. Пока оделся, пока сумку с книжками схватил - времени совсем не осталось.
- Эх! - говорит Серега. - Была не была! Давай напрямки!
- Опасно, - говорю.
И правда, страшновато. Оно и днем-то по путям бегать - не в кино сидеть, а утром-то еще и темнотища, как в чернильнице.
- Ничего! - говорит Серега. - В темноте-то еще и лучше, стрелочницы не увидят.
- А если маневровый?
- Что мы, дураки - под поезд соваться?
- А если поперек состав стоит?
- Под вагоны не полезем. Решено.
И мы побежали. Бежать было трудно: во-первых, темно, а во-вторых, дорожка накатанная, скользкая - куда ногу ставить, непонятно.
Далеко-далеко помаргивал красными и синими огоньками вокзал, светил желтыми квадратами окон. И от этого рядом с нами было еще темнее и страшнее. Наверно, потому мы через пути скакали, будто антилопы африканские. Как валенки не потеряли - удивительно.
Только когда в овраг съехали, бухнулись в сугроб, смогли дух перевести.
Снег мягкий, пушистый... Над оврагом луна, которую на улице из-за фонарей совсем не видно. Тихо. И только в ушах бух-бух-бух! Потому что неслись как ненормальные.
- Ну теперь ерунда осталась! - говорит Серега. - По оврагу до вокзала, через забор - и мы в школе!
И мы опять припустили бегом, и вместе с нами над оврагом понеслась бледнеющая луна, потому что с другой стороны небо уже начало зеленеть, наливаться светом. Вдруг Серега - он первым бежал - как грохнется! И я через него вверх тормашками. Смотрим, мешок какой-то!
- Во! Понакидали тут на дороге барахла всякого! -- говорит Серега да как мешок этот ногой наподдаст! И сразу: - Ой-вой-вой!.. Да что тут, кирпичи, что ли!
- Серега, - говорю, - будь там хоть золото, хоть что... Мы в школу опаздываем! Давай, побежим!
- Стой, погоди! - говорит Серега. - А может, и правда золото? Слушай! Точняк! Этот мешок ворюги из поезда выкинул и...
У меня от этих слов почему-то мурашки по спине побежали.
- Этот мешок твой? - говорю. - Оставь его в покое!
Но Серега уже завелся.
- Слушай, - говорит, - давай посмотрим, а? А если что - в милицию заявим!
- Да? - говорю. - А в милиции спросят: "Как это вы, голуби, на железнодорожные пути попали? С какой такой целью?" Еще и штраф за хождение в неположенном месте влепят!
- А если он ворованный?
- Тем более не лапай! На нем отпечатки пальцев! И не топчись тут! Следы затопчешь!
- А если ворюги раньше милиции придут! Уволокут мешок, а потом их ищи-свищи!
От этих слов мне еще страшнее сделалось! Может, ворюги - поблизости! Сейчас сунут финку в бок - и привет! Наверно, и Серега об этом подумал, потому что замолчал. Только сопит в темноте. А темно-то стало, будто мы в глубокий колодец упали. И луна эта тоже! Ушла за облака, и как будто ее выключили.
- Все! - шепчет Серега. - Нас же весной в пионеры будут принимать, а мы сдрейфили! Разве пионеры дрейфят?
-- Развязывай! - говорю. - Была не была!
- Ого! - говорит в темноте Серега. - Тут еще и чемодан валяется.
В этот момент над нами по насыпи прошел паровоз с зажженными фарами. Он шел очень быстро, но все же мы успели разглядеть и вещмешок с лямками, и чемодан, а дальше в черной тени мелькнуло что-то странное - вроде бы сапоги...
- Ы-ы-ы-ы-ы! - вдруг завопил Серега, сбивая меня с ног. И мы от страха даже немножко пробежали на карачках, но быстро выдохлись.
- Бежим! Бежим! - бормотал Серега. - Там этот... Там - покойник!
И мы рванули бегом во всю силу. И отбежали уже далеко, но одновременно спохватились, что сумки-то наши там на дорожке остались.
- Во! - остановился Серега. - А сумки как же?
- А давай сейчас со всей силы побежим, схватим сумки и на насыпь! А там не страшно! Там фонари!
- Как раз через покойника и кувырнемся! - сказал Серега.
- Ас чего ты взял, что это покойник? - говорю я, потому что меня прямо от страха трясет. - Может, просто пьяный валяется?
- Пьяный еще хуже! - отвечает Серега. - Покойник что тебе сделает?! А пьяный привязаться может.
- Не! - говорю. - Раз он валяется, значит, вообще ничего не соображает.
Мы так разговариваем, а сами потихонечку назад идем. Куда мы без сумок - там и учебники, и тетради. И тут выплывает эта самая луна! И освещает часть оврага.
И мы ясно видим и мешок, и чемодан, и наши сумки, и сапоги. И видно, что они не сами по себе, а на ногах человека, только человек весь в тени.
- А может, это и не мертвец? - говорю.
- Ха! - говорит дрожащим голосом Серега. - А с чего бы он тут разлегся, как на пляже. Нет, брат, его воры ножом пырнули и столкнули с поезда, а теперь, того и гляди, за вещами придут.
- А если он живой? - говорю.
- А если они счас придут?
Но мне уже не было так страшно, как вначале. Я подумал, что если там в снегу человек, ясно, он двигаться не может! А раз не может двигаться - замерзнет! Вон, какие холода стоят!
- Серега! - говорю. - Как хочешь, а надо человека выручать. Это же наверняка наш, советский человек, он же в наших советских сапогах!
И мы медленно-медленно, держась друг за друга, подошли поближе и теперь уже смогли разглядеть извалянную в снегу шинель.