Взыграло ретивое. Теперь уже не думая о правильности или неправильности такого поступка, Дубравин схватил валявшийся рядом кол и ринулся на врага. Но Гена быстро отскочил в сторону и кинулся бежать.
Сержант Дубравин гнался за ним изо всех сил. Но куда там! В своих кирзовых сапожищах, в мундире, с ремнем, с колом в руках, хоть он и был неплохим бегуном, но догнать легкого Гену, конечно, не мог. Метров через двести он это понял. Швырнул кол на землю. И, плюнув, гордо удалился восвояси.
Он никогда ничего не боялся до этого. И ему было ужасно стыдно за тот страх, который он испытал перед этим. Поэтому он даже не пошел наверх к девчонкам, чтобы гордо рапортовать об изгнании врага. Просто потопал обратно в часть, с горечью думая о происшедшем.
Он совсем не хотел понимать того, что страх, взявшийся непонятно откуда, спас ему жизнь. Что в данном случае его ангел-хранитель сохранил его для чего-то важного, большего. Ничего этого он, конечно, не понимал. Его гордость, его самолюбие были уязвлены. И в конце концов, прокручивая раз за разом эту сцену, он вместо того, чтобы прийти к выводу: "Надо бы быть осторожнее, не лезть на рожон!", к которому, вероятнее всего, и должен прийти здравомыслящий человек, пришел к другому, парадоксальному: "А, черт с ним! Пусть уж лучше убьют тут, чем потом всю жизнь сгорать со стыда перед самим собою".
IX
Ах, не одна Галинка сторожила каждый стук.
Вчера. И смех. И грех. Людка возвращалась из библиотеки. Задержалась на пару часов. Подходит к дому. Навстречу сестренка Алка. Говорит:
– Отгадай, кто к тебе приехал?
Людка:
– Девчонка?!
– А вот и нет! Мальчишка, военный!
"Он", – екнуло сердце. Упало куда-то вниз. Глубоко.
Рванула: скорее, скорее. По лестнице птицей взлетела. Да пролетела. Вместо третьего этажа на четвертый. Стучится. А дверь открывает… круглолицая, с румянцем во всю щеку, зеленоглазая, белоногая.
– Валя? Сибирятко? Ты!
– Я!
– Ой, дурно мне! А Дубравин где? Мне сказали, он приехал!
– Да никого здесь нет и не было.
– Ха, ха, ха!
Она хохотала над собою целый час.
"Господи! Ну и дела. Не представляю, что будет, если он и в самом деле приедет. Я просто умру".
Но кто же приходил? Оказывается, приходил, как позже выяснилось, Андрей Франк. Он шел с занятий на военной кафедре. А там они ходили в форме, но только без погон. Вот сестренка и подумала, что он настоящий военный.
Так себе история. Франк частенько заходил к ней. Поговорить, чайку попить, пожаловаться на судьбу. Он, как уверял, любил Галинку Озерову. Любил безнадежно, сколько помнил себя. Собственно, вся эта история с бойкотом началась тогда из-за него. Он сам рассчитывал провести выпускной вечер с Озеровой. Но получилось по-другому. Вечная история. А у мальчишек так бывает: вроде как я заявил свои права на девчонку, а другие уже не подходи. "Она моя!" Хотя никакая она не твоя. Она вообще ничья. Никому не принадлежит. Так. Сама по себе живет на свете.
В последнее время у них с красавицей Людмилой даже установился своеобразный симбиоз, в котором каждый преследовал свои цели. Крылова сводила подругу с Андреем. Приглашала его на совместные вечеринки, какие-то прогулки в надежде: "А вдруг клюнет! Вдруг ей надоест ждать Дубравина. Эка, сколько времени прошло. А она ни рыба ни мясо. Вдруг разочаруется? А тут Андрей. Верный, ждущий. А самое главное – он всегда рядом. Женщине нужно тепло. И чтобы милый рядом. Вот и расстроится их роман".
В последнее время она с радостью замечала, что подруга постоянно грустит, частенько находится в депрессии. И даже, как она поняла, перестала отвечать на письма Дубравина. "Еще чуть-чуть! – думала она. – И все рассыплется. А тут, глядишь, и Андрей понадобится…"
Несколько дней тому назад она попыталась даже забить клин в эту парочку. В своих многословных длинных письмах, рассказывающих о своей жизни. (Научилась писать их для него. Чему только женщина не научится, если захочет заполучить мужчину!) Она прямым текстом, не стесняясь, отписала ему: "Она неплохая. Добрая девушка. Но она недостойна тебя!". И теперь ждала с надеждой ответа. Или его приезда.
Для Франка она тоже была находкой. Сколько он ни приглашал Галку то в кино, то на какую-нибудь вечеринку, она постоянно как-то уходила в сторону, объясняя это занятостью, нездоровьем или просто говорила: "Нет настроения!". Она не отказывалась с ним общаться вообще. Видно было, что она жалеет его, старается не оскорблять его чувств.
Но когда на горизонте показывалась Люда Крылова, ситуация менялась. Она, видно, не хотела оставаться с ним вдвоем. А втроем – пожалуйста. Бывало, что к ним присоединялся кто-нибудь из Людкиных поклонников. А их у нее была тьма-тьмущая. В таких случаях вообще все выглядело чин-чинарем, благопристойно. Людка умела остановить порывы ухажеров ледяным взглядом, насмешливой улыбкой, кольнуть их шуточкой. Красавица королева, она и вела себя как королева. За эти годы она тоже изменилась. Выросла, округлилась, налилась, оформилась в женщину убивающей наповал красоты. Высокая, стройная, как фотомодель, она ничем не напоминала из себя вешалку для одежды. У нее была налитая, великолепно сформированная грудь, которая даже не нуждалась в лифчике – так твердо стояла. Тонюсенькая талия, плавно переходящая в широкие бедра. Чуть курносый носик на круглом лице и свои, незаемные, длинные, кудрявые светлые волосы.
Те из мужчин, кто примерялся к ней и понимал, что она ему не по плечу, ненавидели ее. Те, что постарше, поспокойнее, любовались ею, как редким, дорогим цветком. Ну а кто пытал счастья в ухаживаниях, терялся перед ее холодностью и опускал через некоторое время руки.
Да-а! Красота – страшная сила! Женщины – те вообще сатанели от нее, чувствуя в ней беспощадную соперницу. Об их реакции рассказывает один случай, произошедший с нею не так давно. Звали его Муля. Ну, потому, что он был местный хулиган. Увидел ее. И стал под окнами общаги торчать. И ходит. И ходит. Девчонки Людмилу предупреждали:
– Ты берегись. Не связывайся с ним. За ним тут Валюня, старшая местная девица, ухлестывает. Он с ней гулял. А теперь чего-то охладел. Она бешеная.
Людка смеялась:
– Да нужен он мне!
Но видно, нравилось ей свою власть над мужиками показывать.
И вот однажды идут Муля с Валюшей. Помирились, что ли? Муля увидел Людку и говорит Валюше:
– Подожди, я поговорю!
Долго они говорили с Мулей. А Валюня ждала. И два раза подходила к Муле. Спрашивала, скоро ли он. Муля отмахивался от нее, как от назойливой мухи:
– Счас! Подожди.
Не выдержала такого Валюня. Наехала на Людку:
– Ну, ты че, курва, моего кадра держишь?
– Да пошла ты, пустышка.
Людка тоже за словом в карман не лезет.
– Ну, смотри, будешь ты у меня пятый угол искать.
Вечером собрались в общежитии девчонки из группы пить чай. Сидят, пьют. Болтают о мужиках. Прибегает Валя Сибирятко.
– Люда, тебя ищет Валюня!
– А что, – предложила Зинка Косорукова, – дадим им бой!
Выскочили на улицу, а там четыре девицы-переростка лет под двадцать.
Выступает приблатненная, нафуфыренная Валюня:
– Крылова, иди сюда! Поговорим!
Людка смелая. Шагнула. А она, как коршун, бросилась.
И понеслось. Визг. Истерика. Как кошки царапаются. Орут:
– Сука! Сучка! Будешь знать, как мужиков приваживать! Я тебе волосенки повыдергиваю!
Разъяренных девиц растащили. Крылова растрепанная от такой атаки. Валюню держат. Она орет, в руках чужой платок:
– Не жить тебе, Люда! Или калекой будешь! Иди сюда, что же ты прячешься за чужие спины? Боишься? А моего парня уводить не боялась?
А Людка ей:
– Ты давай не физически, а морально!
В общем, и смех и грех.
А жила она на самом деле ожиданием. Но жила не скучно. Хотела быть достойной его. Предстать во всем блеске. Уже забыт, позаброшен кружок альпинизма. Теперь у нее новое увлечение – парашют.
***
Прыгали из старенького Ан-2. По-нашему – кукурузника. Собирались тщательно. Несколько дней в аэроклубе изучали парашют. Как приземляться, как падать на бок, как управлять парашютом в полете. И вот настал этот день. Она спала и не спала всю ночь. С утра, росного, прохладного утра, она уже была на месте, ждала полетов. Тихо так на аэродроме. Стоят в ряд зеленые кукурузники с номерами на борту. Поникли головки цветов. Роса смачивает ботинки, слезинками собирается, конденсируется на зеленой обшивке игрушечного самолетика.
Их группа в составе десяти человек должна была прыгать предпоследней. Они сидели молча на траве и наблюдали за тем, как одна за другою залезали в самолетик предыдущие группы. Гнулась трава, когда винты набирали обороты. Тарахтели, а потом и ревели двигатели. Кукурузники один за другим взлетали в небо. А потом от них отделялись черные полоски, и расцветали в голубом ясном небе невиданные цветы-ромашки. Ну, вот пришла и их очередь. Загрузились. Пять человек сели на жесткой скамейке с правой стороны. Пять – с левой. На каждом здоровенные ботинки на толстой подошве, закрытые шлемы, сзади – основной парашют, спереди – запасник. Сидят, нервно хихикают. Подшучивают друг над другом. Девчонок всего две.
Пошел, родимый. Задвигался.
Инструктор – хороший такой дядечка, усатый, веселый. Имеет на счету более четырехсот прыжков. Смотрит на них, улыбается. Смотрит на нее. Подходит. Людка уже привыкла к тому, что она всегда в центре внимания. Что-то говорит. Но моторы гудят, плохо слышно. И вдруг он заметил, что у нее что-то не в порядке с парашютом. Делает специальный знак: "Прыгать не будешь!".
"Господи! Да что ж я такая невезучая! Я же так хотела прыгнуть с парашютом. А тут…"
Но инструктор ее успокоил:
– Потом со следующей группой прыгнешь.
С горечью она наблюдала, как один за другим исчезали в проеме двери ее друзья. Как подхватывал ветер их купола.
Самолет приземлился. Все подбежали посмотреть, кто не прыгнул и почему. Ей надели новый парашют. Подогнали все ремни.
– На этот раз будешь первой! – сказал инструктор, сажая ее на скамеечку.
Чужая группа. Людка напряглась. Вот теперь ее уже бьет мандраж. Она мысленно начинает вспоминать, как ее учили, что-нибудь хорошее. Подумала о Шурке: "Этот прыжок я посвящаю тебе! Хочу, чтобы ты оценил мою смелость!". Сидит, улыбается. А улыбка такая, что инструктор Михаил Иванович подходит и спрашивает:
– Боишься?
– Нет, – отвечает она.
– Не бойся! – говорит он.
– Не боюсь, – отвечает она.
Мигает сигнал готовности.
Она встает. Подходит к открытой двери, как пьяная, поддерживая себя за поручни. Сердце колотится, как мотор самолета. Легкий толчок в спину. Ужас, летящий на крыльях! Прыгает. Летит, как с вышки в озеро. Только страшнее. Дух захватывает.
Динамический удар. Парашют раскрылся. И она сама не ожидала, как прорвалось ликование, облегчение в диком крике:
– Ура! А-а-а!
Не верится, что именно она сейчас над землею летит на парашюте. А внизу – игрушечные домики, аэродром, самолетики, трава.
Она запевает "Катюшу". Вспоминаются все ребята. Дубравин: "Любимый мой! Родной! Как же хорошо, Господи! Чудно!".
А земля уже стремительно приближается, набегает навстречу. Она, как учили, ставит ноги вместе, падает на бочок на травку. Бегут навстречу мальчишки.
Она подняла палец кверху:
– Мальчишки! Во запомню как! Здорово! – и что-то еще лепечет от радости.
И только к вечеру, когда радость улеглась, она задумалась: "А если бы я прыгнула на пятьдесят третьем, забракованном? Что бы было? Он не раскрылся бы? Не растерялась бы я? Сумела бы открыть запасной? Не знаю! Прыгали ведь с высоты восьмисот метров. А может быть, я бы сейчас уже и неживая была бы?".
От такой перспективы холодеют руки и ноги. "А впрочем, я могу собою гордиться. Ведь не струсила же. Не испугалась же! Молодец я! А он приедет и скажет: "Молодец, Людочка!".
***
Вечером они встречались с Галинкой Озеровой. Если Людка жила в общежитии финансового техникума, то Галка жила на съемной квартире у одной старушки в частном домике.
В последнее время с Озеровой происходило что-то непонятное. Если раньше она жила легко, свободно и как-то светло и спокойно, то ныне словно кто-то непонятный как будто взял и закрыл эту страницу ее жизни.
Сегодня она встала в пять утра, чтобы попасть в бассейн. Бассейн находился за городом на территории санатория, в сосновом бору, где огромные вековые сосны смыкались в голубом небе. И вот они с подругой идут вместе по улице. А кругом еще темно-темно. Только за горою чуть-чуть светится. Пришли. Гулкий, пустой зал. И вот она – прозрачная голубая вода. Она ощущает себя целиком. Каждую клеточку тела омывает прохлада. Она пробуждает, будоражит и опьяняет. Ах, это пьянящее ощущение! С него и началось. Она почувствовала себя не просто маленьким человечком, девчонкой. Она вдруг ощутила, что ее тело живет своей особенной и непонятной ей самой жизнью. Как будто вдруг ни с того ни с сего она округлилась, налилась, словно яблочко наливное. Расцвела. И тело, безраздельно принадлежавшее ей, молчаливое доселе, покорно исполнявшее любую работу, вдруг стало жить какой-то непонятной своей жизнью.
Уже не раз она просыпалась по ночам от горячечных, безжалостных снов, чувствуя в себе томительное желание. Тепла, ласки. Желание прижаться к такому же горячему, ждущему телу, ощутить на себе ищущие, добрые руки. И где-то, где-то глубоко внутри, в сознании, в подкорке, о чем она и не подозревала никогда, забилось, запульсировало желание. Иметь ребенка. Заработала генетическая, наработанная сотнями миллионов лет эволюции программа. Продолжение рода. Программа, которую женщина должна выполнить и выполняет, рискуя собственной жизнью, здоровьем. Основная программа, ради которой, собственно, они и приходят в этот мир.
Но чтобы выполнить ее, нужен еще один человек. Мужчина. Реализовать ее без ущерба можно только с ним. Любящим и любимым. И вот теперь, когда все это происходит с нею, когда эта бесконечная разлука вот-вот должна была кончиться, на нее напала какая-то дикая тоска и депрессия. Ей вдруг ни с того ни с сего становилось грустно и печально. Какое-нибудь незначительное происшествие или событие служило поводом для слез и долгих-долгих охов и вздохов.
Она уже забыла его. Только ощущала, что где-то там, далеко-далеко, есть человек, с которым ей тепло и уютно. Что вот откуда-то издалека к ней попадают на стол белые листочки, напитанные теплом его сердца и души. И только эти белые листочки иногда, изредка развеивают тот сумрак, который расставание и неизведанное будущее накладывали на душу. Бывало так, что письма от него все шли и шли. Накапливалось их два-три, четыре-пять. А она все никак не могла собраться с духом, чтобы ответить. Потому что эта любовь стала для нее каким-то наваждением, мечтой. И она уже не могла отделаться от ощущения и мысли, что он едет рядом с нею в автобусе, опаздывает на занятия. Он был рядом с нею во сне и наяву. Иногда ей казалось, что она сходит с ума. А иногда просто чудилось, что это все весна, самовнушение. И тогда она думала про себя: "Ну и пусть. Я счастлива от того, что не могу спать по ночам и думать, что мне грустно. Что хочется плакать. Ведь ты все равно придешь ко мне. Я люблю. Остальное все чепуха и выдумка. Мне бы только увидеть его, хоть мельком. И опять буду ждать. Я сильная".
А на улице пахнет небом и лесом. Ночь. Печальная тишина. Грустная песня. Все слилось воедино. В какую-то щемящую мелодию жизни.
"Господи, какая я была глупая девчонка. Тогда, когда он ждал меня вот на этом самом месте. Нашем месте".