Я рассказала ему, и он тут же предложил мне выйти за него замуж. Я была благодарна ему, потому что боялась делать аборт, я вообще боюсь боли. Мы поженились, я родила сына, его назвали в честь деда мужа Арменом. Через полгода после рождения сына мы разошлись.
- Почему?
- Потому что он оказался нормальным армянским мужчиной, как его отец и как его дед. Я должна была сидеть дома и ждать его, а он шлялся с друзьями.
- Но ты же сидела с ребенком.
- Если бы. С ребенком сидела его мама. Я однажды взбунтовалась, и мне сказали: пошла вон. Я пошла, но мне не захотели отдать сына. Был даже суд. Но судья, нормальная русская баба, решила в десять минут: сын воспитывается матерью, отец платит алименты со всех видов заработка. Я отправила сына к своей матери, могли ведь выкрасть, увезти на Кавказ, а там я бы никогда его не нашла.
Потом, уже на четвертом курсе, я вышла замуж за капитана СЧС, это средний черноморский сейнер. Я понимала, что через год меня пошлют в какую-нибудь сельскую подмосковную школу. Я очень не хотела возвращаться в деревню. Но в Москве можно было остаться, если выйти замуж за москвича. А москвичи не попадались, даже хромые и горбатые москвичи не предлагали выйти за них замуж.
И тут появился он. Я ехала в метро, и напротив меня сидел он. В шикарном костюме, ботинки, часы, кейс - все заграничное, купленное не здесь, у нас, а там, ведь то, что продавалось из импорта здесь, мы все знали. Он подсел ко мне и предложил поехать к нему в Крым. И сразу сказал, что не женат, что я ему безумно нравлюсь, это была весна, накануне Первого мая. Уже тогда началось это советское праздничное безумие - отмечали майские праздники, потом наступал День Победы, и вся страна до десятого, а иногда и до двенадцатого мая не работала и не училась. Я подумала, а чего теряю? В крайнем случае просто проведу эти дни на море. Так получилось, что я никогда не была на юге у моря. И я ему сказала:
- Поедем!
И предложила заехать в общежитие за вещами.
- А какие нужны вещи? - спросил он.
- Белье, хотя бы пару платьев и джемпер, если будет холодно.
- Выходим, - сказал он.
Мы с ним направились в ГУМ и купили мне ночную сорочку, белые чешские туфли, кофточку латвийскую шерстяную, вполне модную. Поехали в аэропорт, купили билеты на Симферополь, он успел позвонить своему другу, который встретил нас в Симферополе на "Волге" и отвез в Керчь, откуда был мой капитан.
Он поселил меня в гостинице. Мне надо было убедиться, что он не женат, и я попросилась к нему домой. Квартира явно холостяцкая, небольшая, но я решила, что на первое время вполне сойдет. Я переселилась к нему, рассказала о своем замужестве, о сыне, он - о своей неудачной женитьбе. Мы ходили по городу, его в Керчи знали если не все, то многие. Он представлял меня как свою невесту. Мы решили пожениться. Брак оформили в Москве. Правда, оказалось, что он не капитан сейнера, а механик. Но этому вранью я как-то не придала значения. Лето я провела в Керчи вместе с сыном, сходила в районный отдел народного образования, и мне пообещали, что со следующей осени возьмут на работу учителем английского. Осенью я уехала в Москву в институт, у него начались осенние и зимние путины - вначале хамса, потом керченская селедка, потом крупная ставрида в Поти, мелкая ставрида в Севастополе и Ялте. Я к нему прилетала в Поти, в Ялту. Перед тем как мне получать направление на работу в Керчь, он почему-то завел разговор, что сам готов перебраться, если нельзя в Москву, то можно и в Подмосковье, а оттуда ездить на работу в Москву. Меня это насторожило. Я поехала в Керчь, у меня в городе уже появились знакомые, и выяснилось, что его уволили за пьянство, и что это не первое его увольнение, и что живет он теперь в старообрядческой деревне под Керчью у своих родителей, а квартира была служебная. В Керчи у меня без квартиры и прописки сразу возникли проблемы с работой. Конечно, я могла остаться в деревне, где жили его родители, в деревенской восьмилетке как раз не хватало учителя английского языка.
Несколько дней шли дожди, дорогу так развезло, что до деревни моего мужа я не могла добраться рейсовым автобусом, и часть дороги пришлось идти пешком. Я впервые была в крымской деревне. На самом берегу моря, но почему-то почти без зелени, деревья только садовые во дворах. И меня взяла такая тоска, что я уехала, вернее, ушла на второй день, улетела в Москву и получила распределение в железнодорожную школу. А тут оказалось, что мой муж за это время в Керчи потерял вроде бы паспорт, ему выдали новый, без нашей московской регистрации. И он успел увести жену от одного из офицеров милиции. Его обвинили в многоженстве и грозились посадить в тюрьму. Он прилетел в Москву и умолял меня о разводе. Мы и развелись. Когда в школе узнали, что я была дважды замужем и дважды разведена - а я, полная идиотка, даже не сменила паспорта, и в нем остались все штампы регистраций и разводов, - бдительные местные жены очень насторожились. У меня и романа не было, просто мне симпатизировал учитель физики, муж помощника прокурора, но учительницы устроили мне такое, что я после одного учебного года попросилась сюда в школу. Мне повезло, что учительница английского языка вышла замуж за офицера, а его перевели на Кавказ, и она уехала с ним.
У меня есть подруга, я с нею два года в комнате общежития жила. Она еще в институте первую сотню разменяла.
- В каком смысле?
- В прямом. Она с сотней мужиков переспала, и мы это событие отметили. А этим летом она позвонила и собрала подруг, чтобы отметить вторую сотню.
- У нее было две сотни любовников?
- Не так и много, у некоторых, говорят, больше.
- Она работает учительницей?
- Она работает переводчицей в "Интуристе". Возит иностранцев по стране. В каждой поездке она отстреливает не меньше двух, а поездка - не больше недели, и то если в Среднюю Азию, а если по Золотому кольцу: Суздаль, Владимир, Ростов Великий, то всего три дня. Она вышла замуж за бельгийца и уезжала в Бельгию. Юная, нежная, заботливая блядь.
У меня было трое мужчин - два законных мужа и третий незаконный.
- Уже здесь? - спросил он.
- Да, здесь, - подтвердила она. - Это ты. И меня все осуждают за легкомысленность поведения. А я просто доверчивая дура.
От откровенности и выпитого вина она раскраснелась, ей было жарко, она сняла шерстяную кофту и осталась в одной шелковой блузке. Лифчик она носила, только когда ходила в школу, чтобы не смущать старшеклассников, они отвлекались от уроков, рассматривая ее самую большую грудь в классе, полный четвертый размер, как говорила она, школьницы выше третьего не дотягивали.
Надо было отвечать что-то, а что - он не знал, поэтому обнял ее и стал расстегивать пуговицы на блузке. Она этот жест поняла как прощение, почти мгновенно сбросила блузку, стянула вместе с трусиками брюки. Такой неистовой он ее никогда не знал. Он устал, но она находила какие-то точки, нажимала на них, она была сверху и медленно двигалась, а он будто плыл в теплой приятной воде. Когда она уставала, то ложилась на бок, он прижимался к ее спине и тоже не торопился, как будто это была игра. Иногда выигрывал он, она не выдерживала, срывалась, не отпускала его, и он чувствовал, как она толчками выталкивала из себя накопившуюся страсть. Ему хотелось растянуть наслаждение, но у нее были другие установки, если очень хочется, получай все сразу. И она уже не отпускала его, и все его попытки хотя бы на несколько секунд выйти из нее пресекались, ее ноги смыкались на его спине, он понимал, что борьба бессмысленна, и уступал. Когда она кричала, почти не сдерживаясь, он закрывал ей рот ладонью, в коттедже были очень тонкие перегородки, а во второй половине жила семья зоотехников: он - главный зоотехник, она - просто зоотехник. Он был старше своей жены лет на двадцать. Как-то после ночи, когда Лида была у него, он встретил утром жену зоотехника Ванду, зоотехник вывез ее из Западной Белоруссии. Они одновременно вышли из дома. Открывая калитку, он пропустил ее вперед, она буквально на секунду прижалась к нему и сказала шепотом:
- Пусть она не кричит, потом я не могу заснуть до утра!
ПЯТАЯ ЛЮБОВНИЦА
Он, наверное, впервые посмотрел внимательно на жену зоотехника. Было ей совсем немного за тридцать, стандартного роста - метр шестьдесят, сорок восьмой размер одежды. Такой стандарт нравится всем мужчинам, это естественный стандарт для женщины - не маленькая и не большая, подходящая для любого мужчины, на таких обращают внимание и мужики гренадерского роста, и почти карлики. А по волосам с рыжиной можно было предположить, что у нее нежная кожа.
Коттедж с участком для двух огородов был обнесен забором, но калитка с воротами в заборе была одна, а входы на противоположных сторонах коттеджа. Кто бы к кому ни заходил, все приходящие просматривались из других коттеджей, потому что яблоневые деревья, которые посадили в прошлом году, могли закрыть обзор только лет через десять.
В коттедже был общий утепленный коридор, разгороженный дощатой стенкой, но чердак не разгораживали, просто поделили чердачную площадь старыми стульями, этажеркой и деревянными лавками.
Однажды, выйдя в коридор, он услышал пение Ванды на чердаке, вероятно, она развешивала белье для просушки.
- Ванда, - спросил он. - Кричать будем?
Она замолчала, то ли не расслышала, то ли не поняла вопроса, а может быть, не могла сразу придумать ответа, и тогда он повторил вопрос:
- Кричать будем?
- Будем, - ответила она.
Он приставил лестницу, взобрался на чердак, перешагнул скамейку и встал перед нею. Она смотрела на него, он чувствовал ее неуверенность и, зная, что в таких ситуациях женщине надо помогать, спросил:
- Я с утра чувствовал запах борща. Угостишь?
- Так и быть, угощу, - согласилась Ванда.
Он помог ей доразвесить белье на веревках, она спускалась первой, и он отметил солидную крепкую лестницу, и мебель в доме была солидная, сделанная на заказ каким-то деревенским столяром из настоящего дерева, а не из прессованных опилок. На кухне она включила электрическую плиту и поставила разогревать кастрюлю с борщом.
- Потом, - сказал он и обнял ее.
Он уже представил, как они будут лежать на широкой супружеской постели, но она достала из шифоньера свежие простыни, постелила их на диване, а сверху бросила мохеровый плед. Потом, имея романы с замужними женщинами, он вывел даже некоторую закономерность: наверное, не ложась с другим мужчиной на семейную постель, женщина вроде бы и не изменяла или изменяла не полностью. Он так к этому привык, что, когда одна из его замужних любовниц легла с ним в свою супружескую кровать, он ее не то чтобы осудил, но стал относиться к ней с некоторым пренебрежением - мужу, конечно, можно изменять, но посягать на его сексуальную территорию совсем не обязательно.
Когда они вместе ели борщ, Ванда спросила:
- Ты чего на ней не женишься?
- Тебя это волнует? - спросил он.
- Это волнует всю деревню и весь совхоз.
- И что говорят?
- Некоторые тебя одобряют, а некоторые очень не одобряют.
- А что говорят те, которые одобряют?
- Что директор тебя хотел купить за половину коттеджа. Мол, вот тебе половину коттеджа, а ты женись на моей племяннице. Ты вселился в коттедж, а на племяннице не женился, в общем, и директору, и всем фигу показал.
- А что говорят те, которые не одобряют?
- Что за все надо платить. Если в коттедж вселился, то женись.
- Вообще-то на поселение в коттеджи имеют право две категории работников: ударники труда и главные специалисты. А я подхожу под обе эти категории: и работник хороший, и главный специалист. А ты сама относишься к тем, кто одобряет или не одобряет?
- Я к тем, кто не одобряет.
- Почему?
- А потому, что если спишь с девкой, так женись. А если не собираешься жениться, так не пудри ей мозги. Уйди, чтобы она могла найти другого.
- А я и ушел. Я в дом учителей не хожу, она сама ко мне приходит.
- Но ты ей сказал, что на ней не собираешься жениться?
- Она об этом меня не спрашивает. Наверное, она и сама за меня замуж не хочет выходить. Может быть, у нее жених - капитан дальнего плавания. Моряки и рыбаки уходят в рейсы на полгода и даже на восемь месяцев.
- Ты идиот или притворяешься?
- Я нормальный. И хочу сам за себя решать. И совсем необязательно, если тебе дали коттедж, жениться на племяннице директора. Пожалуйста, я могу переселиться в общежитие, но тогда, если мне предложат лучшие жилищные условия в соседнем совхозе, я уйду туда. А совхозному начальству невыгодно, если я уйду, потому что я замечательный механик, и прибыль, которую я приношу совхозу, вряд ли принесет кто-то другой, во всяком случае, этого другого надо долго искать.
А он приносил прибыль в конкретных реальных рублях, каждый день сдавая в кассу совхоза сотни рублей.
Через совхоз проходило шоссе, которое вело к городам Золотого кольца: Суздаль, Владимир, Ростов Великий. Поток машин с туристами, особенно по субботам и воскресеньям, был огромный. Новый директор совхоза построил станцию технического обслуживания автомобилей. Там выполняли и кузовные работы, и мелкий ремонт электрооборудования и карбюраторов, меняли масло, охлаждающую жидкость, запасные части, которые получали на автозаводе за поставки туда свиных туш из небольшого свинокомплекса, их начали было строить, когда объявили продовольственную программу, но построили только в нескольких областях, они так и остались образцово-показательными.
Он отвечал за технику одного из отделений совхоза и за станцию технического обслуживания, так получилось, что он лучше всех механиков разбирался в "Жигулях", которые стали уже самой массовой легковой машиной в стране.
Конечно, часть денег оставалась у слесарей, они отстегивали ему, как и было принято везде в автосервисе, с каждой сотни десятку. Он обновил свой гардероб, потому что за последние годы раздался в плечах, и, хотя не износил костюмы, которые они с отцом покупали при поступлении в институт, пиджаки стали коротковаты и не сходились, а брюки не застегивались. Он купил два костюма: западногерманский и финский. В коттедж он купил гарнитур "Тюльпан": два кресла, диван и журнальный столик с встроенным баром на три бутылки. К журнальному столику купил торшер с красным абажуром, на столик положил красную дорожку из плетеной соломки. Больше мебели покупать не стал, потому что вскоре мог перебраться в другой совхоз, а если там будет только одна комната, этой мебели ему вполне хватит.
Деньги он держал в сберегательной кассе в Москве, потому что знал, что, хоть любая сберегательная касса гарантирует тайну вклада, у нас все и про всех знали. Он завел вторую сберегательную книжку для деревенской сберкассы, потому что выглядело бы странно, что у человека, который работает в автосервисе, нет денег на счету.
Год в совхозе пролетел незаметно. Он по-прежнему не ходил в дом учителей. Лида, решив его наказать, иногда неделями не приходила, тогда он стучал Ванде в стенку, если зоотехник уезжал в другое отделение и раньше чем через три-четыре часа дома появиться не мог. Ему очень нравилась кровать у зоотехников. Огромная, застеленная перинами, и он несколько раз пытался подтолкнуть Ванду к супружескому ложу, но она по-прежнему стелила на диване.
Лида возвращаясь после перерыва, была язвительна, вышучивала его хозяйственность и любовь к покупкам. Тогда он говорил:
- Извини, тебе пора домой. Мне завтра рано вставать.
- Ты меня хотя бы проводишь? - спрашивала она.
- До калитки, - отвечал он.
- А дальше боишься?
- Да, я боязливый.
Эту форму ответов он усвоил от отца, услышав однажды его разговор с местным алкоголиком.
- Угости, ты же богатенький, - приставал алкоголик.
- Я богатенький, - соглашался отец.
- Богатенький, но жадный.
- Да, я жадноват, - соглашался отец и проходил мимо.
Когда человек соглашается, дискуссия прекращается. Но деревенское согласие - это сопротивление, только по другому принципу: отвяжись, и без тебя забот хватает. А заботы - это тоже всегда сопротивление. Сколько он себя помнил, отец всегда сопротивлялся холоду. Зимой пилил сухостой в лесу, а если был уверен, что не увидит лесник, пилил и корабельную сосну, так назывались двадцатилетние сосны, из которых раньше делали корабельные мачты, а сегодня такая сосна шла на экспорт. Зимой печь топили с раннего утра, чтобы согреть дом и сварить пищу для себя и скотины. Сосновые поленья почему-то трещали в печи, осина и береза горели без треска. В сильные морозы протапливали и вечером, чтобы дом не выстудился за ночь.
Сохраняли не только тепло в доме, но и родившихся поросят, телят, высиженных к весне цыплят. Отец хотел завести овец, но косить разрешали только вдоль дорог и на болотах. Сена едва хватало корове.
Весной торопились посадить и посеять все, что вызревало за короткое северо-западное лето. Потом истребляли сорняки, потом торопились убрать. Не успеешь - зальет дождями или прихватит заморозками.
Приходилось сопротивляться и с оружием в руках. Он запомнил, как каждую ночь отец брал ружье, заряженное картечью, и уходил в засаду на картофельное поле. Барсуки, или, как их называли в деревне, кабаны, по ночам выходили на картофельное поле и съедали скороспелку, картошку, что поспевала на месяц раньше поздних осенних сортов и предназначалась для продажи. Каждую ночь кабаны отбирали от бюджета семьи десятки рублей, первая картошка стоила дорого.
Его в засаду отец взял после восьмого класса, одолжив у соседа вторую двустволку. Когда ветер переменился, они переменили позицию. Кабаны появились перед рассветом. Быстрые тени пронеслись вдоль поля и начали быстро двигаться, держась края поля.
- Шесть, - сказал отец. - Я беру первого, ты последнего, остальным надо хотя бы секунду, чтобы сообразить, каким краем отступать к лесу, мы их и бьем посередине. И сразу перезаряжай. Может, придется добивать.
Первым шел самый крупный кабан, остальные были помельче.
- Пли! - тихо сказал отец, может быть вспомнив армейскую службу. Первый сразу ткнулся в землю. Задний метнулся назад, но бежал не очень быстро, наверное, он перебил ему ноги. Вторым патроном он его достал, а отец завалил еще одного, среднего.
Отец послал его домой за тележкой. Из трех кабанов отец натопил барсучьего сала, мать закатала несколько трехлитровых банок консервированного мяса, отец закоптил несколько кругов колбасы.
В следующей засаде они с отцом завалили еще двух кабанов, и кабаны перебрались на другое поле в двух километрах от нашего.
Потом он читал книги, в которых описывались переживания молодых людей на охоте при виде убитого ими зайца или куропатки, у него же никаких переживаний после охоты не было. Он, сколько себя помнил, всегда видел, как резали борова или теленка, а уж курицам рубили головы на все праздники, или когда приезжали в гости родственники.
Деревенские не то чтобы были менее сердечными, чем городские, они были просто трезвее и разумнее. Он с пяти лет знал, откуда и от кого появляются щенки, телята, котята. Это объясняли взрослые. А чего не объясняли, он и сам улавливал из разговоров взрослых, из намеков или полунамеков.