В школе внушали, что в СССР все равны, но он-то видел, что никакого равенства нет. Его отец считал, что и не может быть никакого равенства. Один работает хорошо, другой плохо. Один умный, другой дурак. Но если лентяй поддерживал власть и во всем с нею соглашался, его ценили больше, чем работящего. А глупые, если они повторяли то, что им говорило начальство, сразу начинали считаться умными и получали руководящие должности. И еще, чтобы чем-то руководить, надо было обязательно вступить в партию. Такие были правила. По правилам один человек, даже если он хорошо работал или учился, ничего не значил. Человек должен был примыкать к кому-то. Чтобы не остаться на всю жизнь механиком отделения, он должен был вступить в партию, и тогда он мог стать главным механиком. А если он хочет получить должность в районе, он должен жениться на Лиде, и бывший директор совхоза, а ныне председатель райисполкома даст ему рекомендации. По правилам, все и всех кому-то рекомендовали.
У него не возникало больших проблем ни в цехе по ремонту тракторных двигателей, ни на станции технического обслуживания. Пока он не претендовал на большую должность, он устраивал всех. Но его положение холостого мужчины не устраивало ни Марину, ни Лиду. Он заматерел и выглядел как взрослый мужчина, да он и стал уже взрослым мужчиной. Он зарабатывал не меньше, а больше многих, у него было жилье, и, по женским представлениям, он был обязан уже жениться. Марина в письмах была все настойчивее, она хотела приехать к нему на майские праздники. Он ей написал, что скоро сам приедет в отпуск и тогда они все решат, хотя он пока ничего не хотел решать. У него были свои конкретные планы, которыми он ни с кем не делился.
По той стремительности, с которой однажды Лида открыла калитку, он понял, что предстоит серьезный разговор. Они сели в кресла перед журнальным столиком, на который он выставил бутылку коньяку, нарезанный лимон на блюдечке. Он всегда покупал болгарский коньяк "Плиска", который любила Лида.
- Сегодня у нас последний и главный разговор! - предупредила она с самого начала.
- Последним ничего не бывает, - возразил он. - Всегда есть какое-то продолжение.
- У нас продолжения не будет, если мы не договоримся.
- Я бы хотел обойтись без ультиматумов.
- На этот раз не обойдешься.
- Пожалуйста, тогда ставь ультиматум.
- Ты на мне собираешься жениться?
- Это вопрос, а не ультиматум.
- Сейчас получишь и ультиматум! Если ты на мне не женишься, между нами будет все кончено.
- Это ты сказала.
- А ты что, против сказанного?
- Да, я не хотел бы, чтобы между нами все было кончено.
- Не хочешь, чтобы было кончено, но и жениться не хочешь?
- Я не уверен, что готов к женитьбе.
- Готов, готов, я-то два раза была замужем и кое-что начала понимать. Ты лучше их, надежнее.
- Спасибо. Но я не хотел бы сегодня решать этот вопрос.
- Извини, но тебе придется захотеть решить этот вопрос сегодня. Ты очень хорошо устроился за мой счет. Получил коттедж.
- Половину коттеджа.
- Не мелочись. И половина коттеджа на одного очень хорошо, и на двоих хорошо, и на троих, и даже на четверых. Ты трахаешь меня, когда тебе только захочется. Мужьям и то не всегда дают по их первому требованию. А я, пожалуйста, тут же раздвигаю коленки, все как хочется моему господину, потому что боюсь, а вдруг ты на мне не женишься. У меня же нет выхода. Если бы я жила в Москве или в другом большом городе, не было бы проблем. Я тебя принимаю по пятницам, и то только после того, как ты мне позвонишь. По средам я принимаю другого, по воскресеньям третьего. Один может быть старым, но обеспеченным, другой женатым, но замечательным трахальщиком, третий не женат, надежен, интеллигентен. С таким можно рожать детей, он их воспитает и многому научит. И все зависит от поставленной мною цели. Я могу выйти замуж за старика и время от времени принимать одного из двоих. Я могу поставить цель: разбить семью женатого, и он уйдет от жены или от меня. Но здесь я могу быть только с тобою. Если я встречусь с кем-то другим, то во мнении деревенских я тут же стану блядью, и уже ни один нормальный мужик ко мне никогда не подойдет. И даже если я брошу тебя, в деревне лет пять будут помнить, что я с тобою жила, и шансов, что кто-то из деревенских захотел бы на мне жениться, почти никаких. А если ты бросишь меня, то повторяется предыдущий вариант. Мне уже двадцать пять, через пять лет тридцать, я перехожу в другой разряд, на мне женится только сорокалетний, в лучшем случае старый холостяк или пятидесятилетний вдовец со взрослыми детьми, почти моими ровесниками. Ты же сам из деревни! И когда ложился со мною спать, мог бы подумать о последствиях для женщины. Ладно, можно переспать раз-другой, но когда ты в открытую приходишь в мой дом и тебя видят все мои соседи, ты уже берешь определенные обязательства. И когда я прихожу к тебе и меня тоже видят все, это не может продолжаться бесконечно, как в городе. И я не верю, что решение - жениться или не жениться - надо вынашивать месяцами. Если он мне нравится, то нравится сразу. Если я с ним переспала и мне с ним было хорошо, то я это тоже понимаю сразу. И мне плевать, если он вор или бандит. Я сделаю все, чтобы он перестал воровать или заниматься разбоями. Разве у мужчин по-другому?
- У всех, наверное, по-разному, - ответил он неопределенно, понимая ее правоту.
- Пусть у всех по-разному, но я бы хотела знать, как у тебя?
- Дай мне время, - попросил он.
- Хорошо, - согласилась она. - Я к тебе больше не приду. А если ты придешь ко мне, это будет означать, что ты решил на мне жениться. То, что я хочу выйти за тебя замуж, ты это знаешь.
- Ты останешься сегодня? - спросил он, потому что очень хотел, чтобы она осталась.
От выпитых двух рюмок коньяку она раскраснелась. Сбросив шерстяную кофту, она осталась в одной блузке, и ее груди перекатывались при каждом движении.
- Я не останусь, - сказала она. - Почему-то я за сегодняшний вечер безумно устала.
Он проводил ее до калитки, попытался поцеловать, но она увернулась. Иногда после ее ухода он думал, что, наверное, она могла бы стать хорошей женой и родила бы ему мальчика и девочку. И было бы у него трое детей. Но опять вспоминал о черненьком ее армянском сыне и снова колебался, и почти всегда вспоминал об этом мальчике, когда видел по телевизору американские семьи с усыновленными вьетнамскими и китайскими детьми. И не мог понять, как же американцы объясняют своим знакомым, что их дети похожи на вьетнамцев и китайцев и не похожи на них самих.
Он так и не пошел в учительский дом, решив, что вначале он должен все решить с Мариной, а пока раз в неделю, когда главный зоотехник уезжал в самую дальнюю деревню совхоза, стучал в стенку и через чердак перебирался на половину зоотехников. Часа ему хватало на любовь и на обед, которым его всегда кормила Ванда.
В конце зимы он взял отпуск, потому что с весны до поздней осени никто в совхозе в отпуск не уходил.
Марина по-прежнему работала на маслозаводе и ждала его приезда. Надо было решать. И образование, и половину коттеджа получил, и первую мебель купил, и стал не просто механиком, а старшим механиком. По деревенским понятиям, самая пора жениться. Уже все его приятели и одноклассники женились. И те, что не заканчивали институтов, но отслужили в армии, и те, что закончили техникумы, технические училища или институты. Все, как и он, работали после распределения в новых местах, в родную деревню никто не вернулся. В новых местах познакомились с молодыми учительницами, которые тоже приехали по распределению. Каждый год после окончания областных педагогических институтов в сельские школы направляли молодых учительниц, и они в течение года выходили замуж за таких же молодых механиков, зоотехников, электриков, а если не выходили два года подряд, то перебирались в другую школу и в другом клубе встречались с другими механиками, зоотехниками, трактористами, шоферами. И жениться, и выходить замуж торопились, потому что в деревне выращивание зерна, картошки, скота и детей было главным делом.
Он приехал в райцентр, Марина встретила его на вокзале, и он остановился у нее, вернее, залег у нее. Она уже не жила в чужом доме, маслозавод выделил ей комнату в заводском доме. Марина ходила совсем голой по комнате, за год она еще больше налилась в груди и бедрах, и он, глядя на нее, подумал, что она будет легко рожать.
Вечером они вышли погулять по главной улице райцентра. Марина здоровалась со знакомыми и представляла его:
- Инженер-механик. Работает в Подмосковье, уже получил свой коттедж. Это же рядом с Москвой.
Она его представляла почти как свою собственность. Теперь она уже не скрывала, как раньше, их отношения. А чего скрывать - теперь ты мой. Она вела его под руку по тротуару, а идти было неудобно, тротуар узкий, экономили асфальт, когда укладывали, и ему приходилось при встрече с ее знакомыми ступать в грязь.
Ночью, когда он лежал усталый и расслабленный, она заговорила, как об уже решенном:
- Я бы хотела, чтобы мы наш брак зарегистрировали здесь, в райцентре.
- Почему здесь? - спросил он.
- Чтобы все знали, что я вышла замуж.
- А почему об этом должны знать все?
- Потому что я уеду одна отсюда. Я должна подать заявление и отработать две недели, пока на мое место подберут другую работницу. Если мы не зарегистрируем брак здесь, многие подумают, что я просто уехала, завербовалась, например, на Сахалин разделывать рыбу.
- А тебе важно, что о тебе подумают?
- Конечно, важно.
- Может быть, придется подождать еще год…
- Я не хочу. Я уже больше не могу. - И она заплакала.
Ему стало так жалко ее, что он готов был сказать "хорошо, завтра подадим заявления в загс", но вспомнил наставления отца: лучше всегда говори "нет", а потом "да", чем наоборот, потому что всегда производишь лучшее впечатление, когда вначале не соглашаешься, а потом соглашаешься, значит, думал, прежде чем принять решение, а если вначале говоришь "да", а потом "нет", значит, не держишь своего слова. Подумав, он не сказал "да" и попытался объяснить сложность ситуации, не вдаваясь в подробности. Ему при всех раскладах нужен еще год, чтобы забылась история с Лидой и его незаконным заселением в коттедж. При ее упорстве за этот год она обязательно выйдет замуж или переедет в другой поселок.
- Мне, возможно, придется переехать из коттеджа в комнату в общежитии, - пояснил он.
- Почему? - удивилась она. - У нас ведь, если дают квартиры, назад не отбирают.
- Могут так сложиться обстоятельства, что мне придется переменить работу и переехать в другой район.
Он не раскрывал своих планов, о них никто не знал, даже отец, которому ему очень хотелось рассказать.
- Мне нужен еще год, - сказал он твердо.
Марина молча отвернулась к стене.
На следующий день, когда Марина ушла на работу, он оставил ей записку: "Уехал к родителям, вернусь дня через два-три". Но не вернулся. Дома жилось спокойно. Вставал поздно, мать подавала завтрак, потом читал, отец покупал книги из серии "Жизнь замечательных людей". Наступила суббота, и он пошел на танцы в клуб. Его поразило обилие юных женщин. Когда он уезжал, им было по десять-двенадцать лет, теперь стало по семнадцать-восемнадцать. Они учились в институтах или техникумах, одна уже окончила педагогическое училище и преподавала в младших классах. Он пошел ее провожать. Школа ей снимала комнату в соседнем доме. В этом доме всегда жили молодые учительницы, поэтому вход в их половину дома был отдельный. Она, совсем как взрослая женщина, пригласила его выпить чашку кофе к себе. Они целовались, и если бы он был понастойчивее, то мог бы остаться у нее.
На следующий день позвонили из его совхоза в контору колхоза и попросили его быть у телефона через час. Телефонного звонка ему пришлось ждать почти два часа, возникли какие-то помехи на телефонных линиях, но сообщение из совхоза было неожиданным и радостным. Из профкома сообщали, что ему выделили путевку в дом отдыха в Сочи. Его явно поощряли за хорошую работу. Родителям он не стал объяснять, зачем его вызывали на переговоры, сказал, что посылают в командировку, и Марине сказал то же самое, заглянув к ней перед отъездом. Она опять заплакала. Конечно, она ждала, что он скажет, когда ей приезжать к нему или когда он приедет за ней. Он сказал:
- Успокойся. Все будет хорошо.
Через сутки он уже был в Сочи.
В Псковской области снег только начал подтаивать на открытых местах, а в лесах лежали метровые сугробы, покрытые коркой тонкого льда, снег таял днем, а по ночам схватывался льдом.
В Сочи температура была, как у него дома в конце мая. Все деревья покрылись зеленой листвой, женщины из дома отдыха с утра выходили на пляж загорать, но обязательно захватывали шерстяные кофты или пледы - солнце часто скрывалось за облаками, и налетал ветер.
Впервые в жизни он ничего не делал. На каникулах в школе и в институте всегда хватало работы по дому. В доме отдыха он рано ложился спать, как привык в совхозе, ведь его рабочий день начинался с семи утра. Вставал рано, пил чай с местным сыром, больше похожим на подсоленный прессованный творог, читал до завтрака.
В столовой его посадили за стол с шахтерской супружеской парой: он горный мастер, она нормировщица в шахтоуправлении. Было им лет по сорок, поэтому общих тем для разговоров не находилось. После завтрака он уходил в город, шел до морского вокзала. В магазины он зашел в первый день, продукция местных швейных и сапожных фабрик его не заинтересовала. Он купил на рынке местного сыра, в магазинах краснодарского чая, несколько шоколадок. Сахара ни на рынках, ни в магазинах не было, сочинцы с зимы запасались сахаром для осенней варки варенья.
Один раз он сходил на прием к врачу, пожилой армянке, она прописала ему масляные ингаляции горла.
- Это обязательно? - спросил он.
- Вы же заплатили деньги за путевку. Возьмите хоть что-то из лечения.
- За путевку платил профком.
- Как знаете, - сказала армянка. - Вы такой молодой, откуда у вас болезни. Отдыхайте. Уже можно загорать. Вначале по двадцать минут, не больше. Потом расширите до сорока. Но не увлекайтесь. Загар - это красиво, но не очень полезно.
ШЕСТАЯ ЛЮБОВНИЦА
На следующее утро он вышел на пляж сразу после завтрака, чтобы женщины не успели разобрать все топчаны. Пляж оказался совсем пустым, женщины собирались дольше, чем он предполагал. Он разделся, лег на топчан и сразу уснул. Вместо сорока минут он проспал два часа и явно перегрелся, потому что лег с белой кожей, а встал - с покрасневшей.
На соседнем топчане лежала, как ему вначале показалось, пожилая женщина. Увидев, что она спит, он осмотрел ее более внимательно и отметил крепкую спину и продолговатые, по-видимому, очень гладкие ягодицы.
- Да, - сказала женщина. - Я еще очень ничего.
И он увидел, что она уже не спит и тоже рассматривает его.
- Вы просто замечательно выглядите, - сказал он.
- Может, не замечательно, но неплохо. Обрати внимание: никаких складок жира на животе, крепкая спина и замечательная задница. А ты, пожалуй, обгорел.
- Пожалуй, - согласился он.
- Возьми крем, вотри, не так будет болеть.
- Пока не болит.
- Заболит, - пообещала она и протянула ему тюбик с кремом. И тут он увидел, что она без лифчика.
- Ты немного дикий? - спросила она.
- Почему?
- Смотришь так, будто никогда женских сисек не видел. Меня зовут Лора.
Он тоже представился.
- Ты автослесарь? - спросила Лора.
- На мне написано, что я автослесарь? - спросил он.
- Обозначено, - ответила она. - На руках. Они у тебя битые, и масло впиталось в кожу, как ее ни отмывай.
- Вы почти угадали. Я инженер.
- И подрабатываешь руками.
- И подрабатываю руками, - согласился он.
- А сколько тебе лет?
- Двадцать четыре.
- А мне сорок. Я хотела сказать, ты мне в сыновья годишься, но не получается. Тогда бы я должна была забеременеть в пятнадцать лет, чтобы родить в шестнадцать.
- Довольно многие рожают и в шестнадцать.
- Зачем ты мне это говоришь? Ты должен был бы мне сказать: вы такая молодая и выглядите не на сорок, а на двадцать девять. На такие комплименты покупаются все женщины, даже такие умные, как я.
- А чем вы занимаетесь?
- В основном живу.
- Я имел в виду профессию.
- Иметь в виду - это канцеляризм, интеллигентные люди избегают подобных выражений. А по профессии я философ. Ну, чего ты вытаращил глаза? Я закончила философский факультет университета.
- И работаете философом?
- Работаю я преподавателем истории партии и научного коммунизма в Новосибирском педагогическом институте. А ты чего на танцы не ходишь?
- Не успел еще. Два дня как приехал.
- Можешь уже опоздать. В санаториях и домах отдыха как? На первых же танцах присматриваются и быстренько определяются, с кем проводить весь срок. Но кое-кто еще остался. Советую обратить внимание на мою соседку за столом. Двадцать семь лет, замужем, поэтому никаких осложнений, очень хочет завести роман, потому что, кроме мужа, никогда не имела ни одного мужчины. И главное ее преимущество - живет в одноместном номере, большинство живут в двухместных, а это всегда надо соседа или соседку просить пойти погулять…
- Я живу тоже в одноместном.
- Значит, кто-то с тобою может провести почти медовый месяц. Ты женат?
- Не женат.
- Никому об этом не говори. К женатому меньше претензий, к тому же некоторые женщины брезгливые. Если не женатый, то спит со всеми подряд, от такого можно что-нибудь и подхватить.
- А если женщина очень понравится и отношения захочется продолжить?
- И продолжай.
- А она с женатым романа не захочет. Есть же очень нравственные женщины.
- Если очень нравственная, значит, дура. Если женщине нравится мужчина, ей плевать, женат он или не женат. Женатого можно развести. Извини, у меня массаж.
- Никогда еще не делал массажа.
- Какие твои годы! Все еще будет. Здесь массажистки скорее просто гладильщицы. Но за неимением лучшего пусть хотя бы погладят.
Вечером он увидел ее на танцах. Как только включили магнитофон и зазвучал вальс - почему-то во всех домах отдыха и санаториях танцы всегда начинались с вальсов, - еще крепкий ветеран войны сразу направился к Лоре. Рядом с нею стояла, вероятно, ее соседка по столу. Соседка напоминала сразу всех женщин, которые работали на строительстве домов, дорог, стояли у конвейеров. Широкогрудые и низкорослые; может быть, только женщины с такими фигурами могли выносить физические нагрузки, с которыми не справлялись и многие мужчины.
Он осмотрел отдыхающих. В несезон путевки, вероятно, давали старикам-пенсионерам, работницам со стажем и специалистам вроде него, которым весну, лето и осень положено быть на своем месте, на сельхозработах.
Танцевали и молодые девицы, может быть из местных.
На следующий танец он опередил ветерана войны и пригласил Лору.
- На мою соседку обратил внимание? - спросила Лора.
- У меня в подчинении таких теток с десяток, и никогда не возникало желания завести с ними роман.
- Почему?
- Мне кажется, есть женщины для тяжелых физических работ, а есть для легких романов.