Что происходило на экране, она не сразу разглядела и поняла. По широкой реке плыли плоты. На плотах стояли виселицы. Покачивались, покручивались тела повешенных. "Ничего себе, нашла развлечение", - усмехнулась Тата. Но все-таки досмотрела картину до конца - до той сцены, где в аллеях Царскосельского парка Маша Миронова встречает императрицу, опускается перед ней на колени… Потом был дивертисмент - на узеньком просцениуме перед экраном выступали куплетист, фокусник, "женщина без костей" в блестящем черном трико. Потом показывали французскую военную хронику. Окопы. Орудия. Залпы. Взрывы. Бегущие солдаты в металлических шлемах. За хроникой шла видовая - Неаполитанский залив или Лазурный берег. Как всегда, видовая была подсвечена, окрашена в голубовато-зеленый цвет. Наташа не сразу поняла, что напоминала ей эта дымчатая голубизна. Ах, да! Молитва в Гефсиманском саду - витраж в домовой церкви Кауфманской общины.
У нее вдруг застучало сердце, заслезились, затуманились глаза.
- Господи, да минует меня чаша сия, - то ли подумала, то ли вслух сказала она. И тут же очнулась, испугалась:
"Какая чаша? О чем я? С какой стати я вдруг раскисла? Ведь все хорошо. Скоро вернется Борис. Дети здоровы. Папа? И папа - здоров, не на войне, в глубоком тылу…"
Но тоскливое, тревожное чувство не проходило. Она не стала ждать начала "Капитанской дочки" и, как только загорелся свет, поднялась и вышла из кинематографа.
…Все окна в доме были темные, только в детской чуть заметно расплывался в черном стекле малиновый огонек лампады.
"Спят мои поросятки", - подумала она с нежностью. И ей стало стыдно, что она ушла из дому, бродила под дождем по спящему городу, смотрела в кинематографе какую-то глупую "женщину без костей"… Поднявшись на крыльцо, она хотела позвонить, но не стала, порылась в ридикюле и сама открыла французским ключом дверь. И сразу услышала смех и громкие голоса. Это на кухне веселилась без барыни прислуга.
"Что их там так веселит?" - подумала она, хотела зайти на кухню, но задержалась у двери.
- А яму что - зявать? - говорил денщик Петр. - Дурак он, что ли, зявать? Один вот так-то зявнул, и знаешь что было…
Он сказал неприличность.
Громко, заливисто засмеялась горничная Клаша. Ее перебила няня Фиса:
- Да полно тебе, Клашка! Подавишься. Не дурак он, а подлец! Всегда говорила и сейчас скажу: подлец, первой гильдии подлец!
Клаша смеялась, не переставая.
- Любит, значит, - басом сказала кухарка Варя. - Любов.
- "Любов"?!! Четыре дома на Морской улице - вот и вся твоя любов.
- Нет, тетя Фиса, это неправильно, - сказала, задыхаясь от смеха, Клаша. - Кто видел, говорят, она красавица.
Наталия Сергеевна вернулась в прихожую, открыла входную дверь и громко хлопнула ею.
Голоса на кухне смолкли. Выскочила Клаша:
- Барыня?!
- Да, я, - сказала Наталия Сергеевна.
Вышла и няня Фиса. И денщик Петр выглянул.
- Чему вы там так заразительно смеялись?!
Клаша, принимая у барыни пальто, фыркнула. Няня Фиса строго на нее покосилась.
- Это она - вертихвостка. Глупости, барыня, болтовня всякая…
- Хорошо. Дети спят? Ируся не плакала?
- Нет, заснули оба сразу. Как убитые.
- Телефон не звонил?
- Не звонил.
- Ну, идите спать. Уже поздно.
…Телефон позвонил на другой день после обеда.
- Это я, - услышала она бодрый голос мужа.
- Как? Ты уже ходишь?
- Я уже дома.
- Как? Что значит дома? Откуда же ты говоришь?
- Видишь ли, Натали, нам надо с тобой, так сказать, дружески поговорить.
Голос у нее сорвался, пискнул, как у маленькой девочки;
- О чем?
- Короче говоря, я не могу… врачи предписали мне полный, так сказать, покой. Я у своих.
Она молчала, смотрела в черный рупорок аппарата и не находила слов, не знала, что сказать. И вдруг слезы, нежданные, непрошеные, закипели у нее в горле.
- Хорошо… да, - быстро сказала она и с усилием, не с первой попытки повесила на крючок трубку.
Он тут же еще раз позвонил. Она сдернула трубку в глупой надежде: а вдруг он сейчас скажет: "Я пошутил".
Бархатный голос его и в самом деле смягчился:
- Что ж ты, милая, так невежливо повесила трубку! Нехорошо. Обиделась? Не надо.
Она не могла разжать губы, сказать "да" или "нет".
- А я слышу, как ты дышишь. Дышите! Не дышите! Еще раз дышите… Дети здоровы?
- Да.
Он помолчал.
- Ну, завтра или послезавтра, если врачи позволят я заеду, увидимся…
Приехал ой на другой день. Поцеловал ей руку, прошел не в кабинет, а в гостиную и сел, как визитер, за круглым столиком у окна.
Разговор почему-то предпочел вести по-французски:
- Милая Натали, не будем играть в прятки. Мне нужен развод.
Она молчала. Почему-то не хотелось, противно было говорить сейчас по-французски.
- Но где же все? - сказала она, и ей самой стало жалко себя.
Хотелось ей сказать: где же - любовь, клятвы, акварельные виньетки, розовые сердца, пронзенные золотыми стрелами купидонов?!
Он понял ее.
- Да, да, - сказал он. - Это была моя большая ошибка, одна из многих, какие совершаются на каждом шагу тысячами людей. Я понял, что я никогда не любил тебя…
И, не дав ей ответить, заторопился:
- Вину я, разумеется, возьму на себя. И вообще все эти грязные формальности.
Она вспомнила Провоторова.
"Будь дочерью своего отца", - сказала она себе. А вслух сказала:
- Хорошо. Но, скажи, все ли ты взвесил, прежде чем ломать семью? Ты подумал, как это отразится на детях?
- Дети?.. Разумеется, дети нуждаться не будут.
Только тут ее охватил гнев.
- Я разве об этом? Я спрашиваю: неужели тебе… неужели вам не жаль детей?
- Детей? Жаль? Хотите полной откровенности? Они мне не нужны. Будет жена - будут и дети.
Наташа быстро поднялась.
- Выйдите, пожалуйста, - сказала она первый раз по-французски.
Усмехнувшись, он поднялся и, не простившись, пошел к выходу. Ей стало страшно, захотелось кричать, захотелось ударить его.
- Постойте, - сказала она. - Значит, вы женитесь? Кто же она? Молодая, чернобровая, похожа на персик?
- Да. Молодая и чернобровая.
- И плюс четыре дома на Морской?
- Даже, представьте, не четыре, а пять. Один, двухэтажный, на Петербургской стороне.
31. СОРОК ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
Из письма от 20.VII.58 г.:
"…Когда о свершившемся узнали мои родные, они пришли в ужас:
- Разводка! Какой позор! Да у нас и в роду таких не бывало!..
Уговаривали жить с мужем, помириться хотя бы ради детей, но в ушах у меня еще звучало, что ему дети не нужны.
Отец, как я писала, работал в это время на Урале, и помочь мне взялся его брат. Он нашел хорошего адвоката, который согласился вести процесс в моих интересах.
Ко мне приходил из консистории какой-то монах уговаривать меня, но и он скоро почувствовал, в какой глупой роли ему приходится выступать.
По совету адвоката я потребовала обеспечить детей, но полученные мною деньги я не успела реализовать - совершилась революция".
К письму приложена фотография: молодая Наталия Сергеевна с двумя детьми. Полугодовалая Ируся - сердитая, толстощекая, крутолобая - на коленях у матери. А из-за плеча Наталии Сергеевны выглядывает хорошенький большеглазый мальчик в матросской курточке. У мальчика умная и немножко хитрая, лисья улыбочка. Про молодую женщину "несчастная" не скажешь. Улыбка у нее грустная, лицо простонародное, вспоминаешь, что она - казачка. И вспоминаешь слова Провоторова о том, что она дочь своего отца.
На обороте карточки написано:
"Такими оставил их отец, чтобы завести другую семью поздней осенью 1914 года. Дорогому Алексею Ивановичу. Н. М.".
Из моего письма от 28.VIII.58 г.:
"Спасибо Вам, милая Наталия Сергеевна, за откровенный и душевный рассказ. Нелегкую Вы прожили жизнь, от всего сердца желаю, чтобы оставшиеся дни (а их у Вас будет еще много!!!) ничем серьезным не омрачались.
Как здоровьице Ваше? Легче ли стало после операции?
Как дети? Наладились ли у Вас с ними отношения? И еще: помнят ли они отца? И как относятся к его памяти? Простите, что задаю такие нескромные вопросы, но поскольку Вы подарили меня своим доверием, я считаю себя вправе спросить и об этом.
…Прошу Вас писать обо всем, о чем Вам захочется написать. Всегда читаю Ваши письма с интересом, а некоторые и с душевным волнением. Кое-что читал вслух жене. Надеюсь, Вы не осудите меня за это. Жена моя моложе меня на семь лет, сознательная жизнь ее началась "по сю сторону".
Я, увы, до сих пор не работаю. Числюсь "отдыхающим", но отдыхать не умею… "Республика Шкид", судьбой которой Вы интересуетесь, опять из плана вычеркнута. Выпускают "Шкид" - к моему "юбилею" - лишь в Берлине, на немецком языке. Там же, в ГДР, кстати сказать, должны выйти в этом году еще три моих книжки. А в отечестве, как Вы знаете, к пророкам относятся по традиции прохладнее.
Будьте здоровы, дорогая Наталия Сергеевна! Пишите! Крепко жму руку.
Ваш Л. Пантелеев"
Из ответного письма Наталии Сергеевны:
"…Сын немножко помнит отца, дочь была слишком мала. Сын знает, что отец ушел от нас. Когда сын окончил семилетку (первую ступень), встал вопрос, где дальше учиться. Моя невестка (жена брата мужа), с которой я продолжала дружить, написала, что в Царском Селе есть с/х школа, посоветовала прислать Юрия к Маркевичам… Леля писала, что ждут приезда моего б. мужа: неужели у него не дрогнет сердце при виде сына? Юрий написал отцу и ждал ответа. Наконец ответ пришел. Вот его смысл: у меня есть теперь другая семья, другие дети, а у него есть мать, которая пусть и учит его, и заботится о нем. Вы можете себе представить, какое впечатление произвели эти слова на мальчика.
Правда, и теперь есть много таких отцов.
…Спасибо Вам, дорогой Алексей Иванович, за все Ваши заботы и за беспокойство о состоянии моего здоровья. Видно, и вправду судьба дала мне второго сына. Юрка меня тоже не забывает, пишет чаще, чем раньше.
Узнать о том, что Вы поделились содержанием моих переживаний с Вашей женой, мне было даже приятно.
О том, насколько хорошо меня "починили" в больнице, свидетельствует тот факт, что еще в июне я купила 0,5 тонны угля и сама его перекидала в сарай. Решила разделить работу на три дня, а потом увлеклась и не заметила, как к вечеру перекидала все.
Посылаю Вам письмо моего зятя".
Из письма зятя:
"19. 16/VII. 58 года.
Здравствуй, мама!
Шлю тебе привет и наилучшие пожелания в жизни и в здоровьи. Письмо Ваше в мой адрес от 21.VI получил, спасибо за материнскую ласку. Большое спасибо и за приглашение для пребывания погостить, погреться на солнце Украины. С удовольствием принимаю.
Третья моя Вам благодарность это за присланный подарок - наливочку, пили ее с Ирусей за Ваше здоровье и долголетнюю жизнь…"
Письмо большое, на четырех страницах. Переписывать его скучно. Пишет, что работал плотником, приобрел новую профессию, "очень нужную в жизни". Что Ирина в гостях у матери отдохнула, а сейчас "с новыми силами приступила к исполнению своих обязанностей по службе". Что "травостой в этом году небывалый. С шестнадцати соток покоса в огороде думаю поставить стог в 8–9 центнеров. Сено пойдет на продажу, а деньги - на дорогу.
Вот кратенько, что хотелось написать.
Будь здорова! С приветом к Вам
Владимир".
P. S. Ира с ночевой в Суландозере, Рита на танцах в клубе.
32. ЗВОНОК В "АСТОРИЮ"
Из письма Н. С. от 14.X.58 г.:
"…Так давно не было от Вас писем, что я даже засмеялась от радости, увидев на конверте Ваш почерк. Молчание беспокоило меня настолько, что я уже собиралась писать Вашей жене, но боялась быть назойливой, во-первых, а во-вторых, не знаю ее имени…
Сегодня решила засесть за письмо, и вдруг мне подают Ваш конверт. Ну, как же не сказать, что "сердце сердцу весть подает".
На меня это время находили воспоминания, которыми так хотелось поделиться с Вами.
Я трезво смотрю на свое настоящее и будущее, и мне хочется выговориться, пока я в силах. Кто знает, как и при каких обстоятельствах я попаду в царство Плутона. Это не припадок сплина, но признаюсь, что у меня были периоды, когда я остро ощущала, насколько трагической была судьба Агасфера.
Вас удивляет мой тон? Это у меня невольно вырвалось то, что я скрываю за своей обычной манерой отшучиваться. С детства жизнь приучила меня к скрытности, умению "владеть собой". В дальнейшем, увы, это очень и очень мне пригодилось.
Вы сумели разбить ту броню, в которую я прячусь, перед Вами я такая, какая есть, какой родилась. Вот почему я так несдержанна, многословна перед Вами. Вы просили правду и только правду - я и стараюсь ее придерживаться, и очень мне хочется сказать ВСЕ, но - поймете ли Вы, как это трудно?!
…Расскажу, как я устраивалась на работу, оставшись без мужа. Прежде всего я переехала из Царского в Павловск и некоторое время работала там, одновременно работая бесплатно сестрой милосердия в лазарете для солдат-калек. А потом, когда отца перевели с Урала обратно в Петроград, я попросила его помочь мне устроиться в Петрограде.
Это история довольно забавная.
Отец дал мне несколько своих визитных карточек, написав на них: "Прошу дать какую-нибудь работу подательнице сего". А мне сказал:
- Проверю, как они относятся к просителям. Только ты молчи, не говори, что ты моя дочь, а будто вообще просительница. Поняла?
И вот начались мои хождения по мукам. Часами торчала я, ожидая приема, то в одном учреждении, то в другом и всюду получала отказ.
Наконец, когда я уже отчаялась устроиться где-нибудь, он направил меня к начальнику Главного штаба. И здесь я случайно раскрыла свое инкогнито.
Сижу в приемной у генерала Штемпеля, томлюсь, наблюдаю, жду, когда позовут. Никто не зовет. А уже 12 часов. А я сижу с девяти. Прошу у адъютанта разрешения позвонить по телефону. Звоню в "Асторию", прошу вызвать такого-то.
- Его высокопревосходительство занят. Кто просит?
- Его дочь.
Говорю с отцом:
- Папочка, извини, пожалуйста, я, вероятно, опоздаю к завтраку. Да, сижу здесь с девяти часов, и меня все еще не приняли.
В окошечко телефонной будки вижу, как адъютант срывается с места и кидается в кабинет Штемпеля. Тот выходит, извиняется и в два счета дает назначение.
Куда? Об этом как-нибудь позже.
Вообще я бы могла еще кой-что рассказать, но бумага не все терпит".
33. НЕУДАЧНОЕ СВАТОВСТВО
"…Переносясь мысленно лет на сорок назад, я нахожу, что именно в те годы, несмотря на житейские крушения, когда, казалось, я была внутренне опустошена, когда жила только прошедшим, не ожидая ничего в будущем, - именно в эти годы я как бы перерождалась и наслаждалась свободой. Говорю об этом вполне искренне, без всякой фразировки.
Приехав в украинское село, я на каждом шагу делала "открытия". К одному из соседей, небогатых крестьян, вернулся с фронта сын-поручик, был у нас с визитом, а вскоре я увидела, как он в домотканой одежде вычищал навоз из хлева. Этот офицер вскоре женился на учительнице. Я же чуть не вошла в дом директора нашей школы.
Не могу сказать, чтобы я любила этого человека, но мне хотелось дать детям отца. Он тоже был из местных крестьян, жил у родителей, громадный фруктовый сад и огород давали изрядный доход. Сын преподавал в Риге, в 1914 г. эвакуировался оттуда, вдовый. Большинство родственников одобряли его выбор. Мать была неграмотная и ничем не отличалась от других крестьянок, а сын выглядел барином. И вот, когда я уже решила перейти в его дом, он мне признался, что матери его не нравится, что он берет не девушку, а женщину.
- Отдайте детей в приют, - предложил он мне.
Это было вечером у него в саду. Меня как варом обдало. Возможно, это было цинично, но я отрезала:
- Этого не будет. Я искала отца детям, а мужа я всегда найду и без вас. Возможно, мне придется отдать детей в приют, но это сделает не ваша жена.
Вскоре я устроилась работать в другое село.
Вы в те годы были ребенком, но теперь вы мне поверите, как трудно было (во всех смыслах) жить одной, без родных, одинокой молодой женщине в тогдашнем ужасном круговороте".
34. КОМИССАР
"…До конца дней я не забуду и сохраню нежные чувства и благодарность к нему. К тому, кто не только защищал меня от приставаний и от опасностей войны, но и помогал мне материально - кормил и обувал моих ребятишек.
…Этот комиссар не давал мне никаких несбыточных обещаний, сразу заявив, что жену и детей он не бросит. Я часто бывала в этой семье, даже временами подолгу жила у них, когда было опасно жить одной. Я теперь удивляюсь, насколько тактична была его жена и вся семья (три женатых брата и отец), что никогда не давали мне почувствовать щекотливость моего положения.
Когда он был арестован белыми, его отец и жена просили меня хлопотать, я сделала это, и его скоро отпустили.
Когда я работала в заразном бараке и заболела сыпняком, эта семья поддерживала меня питанием.
Когда я заводила речь об отъезде в Россию и предлагала ему приехать ко мне, он говорил, что мои родные его не примут… Одним словом - дворянскую дочь… мужику-вахлаку, знать, любить не с руки…
Расставаясь, я сказала:
- Захочешь - приезжай.
Нет, не приехал. А в 1937 году получаю письмо от его соседа. Извещает меня о смерти моего комиссара. Перед смертью тот взял слово, что сосед напишет мне. Жалел, что не послушался меня, не поехал…
Видите, опять я оказалась "мимо-будапештская" "мимо-бухарестская".
Как я живу сейчас? Три недели гостил у меня зять. Сын опять отдалился. А тут еще статьи в "Комсомольской правде" меня порядочно расстроили… Читали Вы их?"