35. ОТЕЦ И БАБУШКА
Из письма от 20.X.58 г.:
"…В своих письмах я много говорю о своем отце - только в зрелые годы и особенно после его смерти (в 1929 году) я поняла, какой он был. Я часто с горечью вспоминаю, как я была несправедлива к нему в молодости, как спорил со мной мой жених (первый и любимый), доказывая мое заблуждение, говоря, что я еще ребенок и многого не могу понять.
Что же мне не нравилось, чем я была недовольна?
С 16 лет я стала "хозяйкой дома". Хотя с нами жила бабушка, но она была совершенно не светский человек, прожила всю жизнь в провинции, а отец требовал от меня знания этикета, но где же мне было ему научиться - только бывая с визитами у знакомых отца, да разве еще на некоторых дворцовых приемах…
Отец строго спрашивал с меня за ведение хозяйства, за расход денег, за умение одеться, как требовалось… А вот заглянуть мне в душу - ему не приходило в голову.
Дел у меня было достаточно. Я много читала, любила рукоделие, разводила комнатные цветы, держала собаку которую сама дрессировала. Причем это была не какая-нибудь болонка, а огромный леонберг, которого я водила на цепи. В одной из комнат ("шкафной") стояла у меня вольера с птицами лесных пород. Ухаживала за ними, кормила, чистила клетки я сама.
- Это твое хозяйство - прислугу не заставляй, это не ее дело, - таков был наказ отца.
Как видите, круг моих домашних интересов и занятий был не совсем обычен.
…Знакомы ли Вам произведения Апухтина? Я спрашиваю это потому, что тогда Вы были малы, а потом Апухтин был запрещен.
Мне нравилось его "Перед операцией" (где мать просит хирурга скрыть от детей ее страдания даже в случае смертельного исхода)…
Мой отец знал лично Ив. Фед. Горбунова и неплохо имитировал его импровизации. В мои детские годы у нас бывал иногда довольно известный тогда скрипач Вольф-Израэль, первая скрипка оперного оркестра. Встречала я дома и Степанова, прославленного флейтиста, которого отец уважал за то, что он, происходя из кантонистов, смог стать профессором.
Повез меня отец как-то на концерт Николая Рубинштейна. Его игра блистала техникой, некоторые вещи он играл одной левой рукой, летая ею по всей клавиатуре, а я… я постыдно задремала.
…Теперь расскажу Вам немного о моей бабушке. Ходила она во всем черном; сколько я ее помню, руки ее были изуродованы ревматизмом, который не могли вылечить никакие врачи. Бабушка была немногословна, религиозна, объездила все святые места, не только русские, но и заграничные, была и в Палестине. Одевалась она скромно, и вот какой с ней был случай. Вскоре по приезде к нам была она в нашей домовой церкви и пошла приложиться ко кресту вслед за отцом. Но дьякон отстранил ее:
- Погоди, голубушка, дай господам пройти, не лезь.
Она отстранилась, а дома, смеясь, рассказала нам. Вскоре к нам пришли по обыкновению священник и дьякон и, узнав, как они ошиблись, были очень сконфужены.
Другой раз бабушка сидела на скамеечке у ворот. Была она, как обычно, в платке. К ней подсел дворник, и началась дружеская беседа. Через некоторое время подъехал мой отец, дворник вскочил, поклонился, потом присел опять, но тут бабушка объяснила, что ей нужно идти домой: сын приехал.
Дворник в испуге стал просить у бабушки прощения… Но она только смеялась. А отцу даже не рассказала об этом случае.
…Несмотря на материальное довольство, тоскливо мне было в отцовском доме: не хватало ласки, тепла, я часто плакала".
36. ПИСЬМО В "КОМСОМОЛЬСКУЮ ПРАВДУ"
Из большого письма от 19.X.58 г.:
Дорогая Наталия Сергеевна!
…И на этот раз читал и перечитывал Ваше письмо с глубоким волнением.
Правда, в этом письме я обнаружил какой-то пропуск. Рассказ о Ваших отношениях с человеком, которого Вы называете "комиссаром", начинается как-то с полуслова. Кто он, где, как и когда Вы с ним встретились и сблизились - об этом ни слона не сказано. Впечатление, что из письма выпали страницы.
А вообще - спасибо, что пишете мне, надеюсь, и в дальнейшем не оставите своим вниманием глубоко уважающего Вас и дружески расположенного к Вам
Л. Пантелеева.
Жена моя, Элико Семеновна, кланяется Вам. Привет Вашему зятю.
Из письма от 24.X.58 г.:
"Дорогой А. И.! Только что получила Ваше письмо, крепко жму Вашу руку и прямо обняла бы Вас, как близкого, дорогого друга. Я ценю Ваше дружеское расположение. Мне подчас трудно бывает молчать, но, к сожалению, я давно не встречала человека, с которым можно было бы поговорить откровенно.
…Странное имя у Вашей жены - какой она национальности? Благодарю за привет, ее тоже приветствую и советую держать Вас в руках и построже.
О сыне мне писать больно. Но если уж пошла на исповедь - буду говорить всю правду до конца.
Кажется, я писала Вам, что меня глубоко задела передовая "Комсомольской правды" "Мама" и отклики на нее. Не удержалась, написала и я. И получила ответ. Писала я о ненормальных отношениях с сыном, не обвиняя его и не выгораживая себя, просила не печатать обо мне, но упомянула, что мне тяжело постоянно лгать всем, уверяя, что сын пишет мне часто, выдавать свои покупки за его подарки и объяснять это тянущееся годами невнимание занятостью по работе, служебными командировками и т. п. Да, это так, это - ложь (тут я и Вам лгала), и всегда после таких разговоров я теряю душевное равновесие.
Представьте же себе мое состояние, когда в ближайшем радиожурнале "Для женщин" я слышу выдержки из своего письма и такой комментарий:
"Эта женщина живет в Воронежской области, но просила не называть ее, щадя сына. Так пусть этому сыну будет стыдно, пусть этот человек и его жена подумают, правильно ли они поступают…"
Но сыну, конечно, и в голову не придет, что это я.
От него, после очень долгого молчания, я получила на днях письмо. Оказывается, они получили от завода большую квартиру. Очень рада, конечно, теперь и у родителей и у каждого из сыновей отдельная комната, своя кухня, ванна… Но в письме - ни строчки о том, что я могу когда-нибудь приехать к ним в гости. Меня эта забывчивость больно кольнула. Когда был налог, он просил выслать справку, что я член его семьи, нахожусь на его иждивении. Вряд ли я смогла бы выбраться в З-ск, где живет сын, но - написать-то ведь он мог бы!.. У меня иногда мелькает мысль, не сторонится ли он меня (вернее, жена его) из-за моего социального происхождения? Но ведь он не скрыл от партии своего дворянства (что, между прочим, жене сильно не понравилось)…"
37. ЛАРИОН
"В письме от 14.X. я рассказала вкратце историю двух неудачных моих романов… О том, как я отказалась от сытой, возможно, и праздной жизни в качестве жены директора, человека образованного, приобщенного к городской культуре, и выбрала бедного, полуграмотного крестьянина.
Вы спрашиваете: с чего это началось?
Как-то так случилось, что ко мне по вечерам стали заходить "на огонек" хуторяне - посидеть за чаем у самовара, послушать газету, которая тогда была редкостью, побеседовать о сельских, всероссийских и даже мировых событиях.
Зашел как-то комиссар из соседнего ревкома. Я его уже знала, в волревкоме я вела занятия с желающими по русской грамоте. Но именно с этого дня, с этого вечера у нас и началось.
Надо помнить, что в то время, да еще в деревне, я была "белой вороной". И мне он показался непохожим на других своих односельчан. У него было восточное, горбоносое и какое-то, я бы сказала, одухотворенное лицо.
Несмотря на все невзгоды и потрясения тех дней, в моей памяти они, может быть, самые светлые и самые теплые.
Да, наш роман не был идиллией. Мы часто спорили, он мне доказывал, что жизнь будет лучше, подтрунивал над моей религиозностью.
Фронт тогда в наших местах быстро менялся. В трудные для меня дни он тайком доставлял мне продукты, топливо. Было время, когда я скрывалась в его доме… А когда было трудно ему - он прятался у меня, хотя в то время нас разделяли 10 километров.
Когда село захватили белые, его арестовали в волости, потом переправили в город. Я поехала туда просить за него. Его отпустили.
Семья Лариона была из крепостных помещика. У этого помещика-генерала была охрана из черкесов, поэтому все коренное население этой деревни было ярко выраженного восточного типа. А Ларион как-то особенно выделялся своей "восточностью".
…Иногда зимой он заезжал за мной, и мы катались, а ведь Вы знаете, как я любила быструю езду. Он был всегда внимательный, ласковый, заботливый ко мне и детям. Я не слыхала ни от него, ни у них в семье ругательства. Не было и грубого пьянства. Выпив, он сразу ложился и засыпал. Он часто цитировал мне "Огородника", но писал он из рук вон плохо.
Это был надежный друг. Я до сих пор жалею, что из Крыма поехала к валдайской тетке, а не вернулась на Украину.
…Спасибо за привет зятю, но о моей переписке с Вами, а тем более о содержании этой переписки, я никому не говорю, даже родным. Почему? Не только потому, что я замкнута. Жизнь научила".
38. КТО ЖЕ ОН?
Из письма, не вернувшегося ко мне, сохранившегося в копии:
"Дорогая Н. С. Меня очень взволновало, тронуло, огорчило все, что Вы рассказали мне о Ваших отношениях с сыном, вернее, о его отношении к Вам. Когда же это началось? Каким он был в молодости? В детстве?
…Давно хотел я спросить Вас и о Вашем отце. Может быть, мне следовало перечитать Ваши старые письма. Возможно, в свое время я недостаточно внимательно их читал, что-то пропустил, но ведь я до сих пор не знаю, кто был Ваш отец. Его характер, внешность, характер Ваших отношений - я довольно хорошо представляю себе, а вот кем он был - не знаю. Непоименованное "значительное лицо" из романа Андрея Белого, крупный сановник? По какому же ведомству? Просвещения? Финансов? Или ведомству учреждений императрицы Марии Федоровны? А может быть, он был военным? Где, когда, при каких обстоятельствах он умер? Простите, что с такой "анкетной" прямотой спрашиваю об этом, но ведь меня интересует все…
…Вы спрашиваете, какой национальности моя жена. Она грузинка. Элико = Елена".
Из письма Наталии Сергеевны от 20.XI.58 г.:
"Как видите, я не считаюсь с Вами письмами, пишу, когда соскучусь и захочется поболтать с Вами.
Слушая как-то по радио передачу "Царь Федор Иоаннович", я вспомнила спектакль в Новом театре - на Фонтанке, кажется. Я слышала тогда мельком из разговоров старших, что царь Федор будет загримирован под Николая Второго и будет играть в соответствующих тонах. Играл Северский, бывший певец, перешедший в драму из-за потери голоса. И верно, сходство было.
Затем мне вспоминается еще один спектакль, о котором было много разговоров и который несколько раз был запрещен. Это - "Иоанниты", ставили его тоже в частном театре, где-то на Большой Зелениной улице".
Из письма от 1.XII.58. г.:
"Во-первых, очень Вам благодарна, что откликнулись на мою просьбу и прислали мне юбилейную закладку с Вашим фото, хотя бы и "приблизительным".
Во-вторых, третьих, четвертых и т. д., благодарю за обстоятельное письмо. Буду отвечать по всем интересующим Вас вопросам, хотя и не исчерпывающе. Поясню: я не все факты, свидетельницей которых была, могу доверить бумаге - я Вам об этом намекала вскользь в одном из последних писем.
…О сыне Вам напишу в следующем письме - коротко не скажешь. Об отце же сейчас скажу совсем коротко: он - участник войны 77–78 гг., затем служба протекала в горах Кавказа - Ахалцых, Хунзах, горный Карабах. Не стерпел какой-то выходки какого-то князька и угодил в тот форт, где был Шевченко; сколько он там пробыл - не знаю. Там же, на Кавказе, женитьба на сельской учительнице, вызвавшая гнев отца. Отец его, боевой офицер времен покорения Кавказа, друг высокого тогда Ванновского. Отец деда служил в Измайловском лейб-гвардии полку, но дед мой не был помещиком. Наверное, родовое поместье перешло к братьям, подробностей же я не знаю.
Я плохо помню деда, но слышала, что он был деспот. Мой отец был крутого нрава, не терпел лжи, фальши, несправедливости, не умел гнуться, за что его то "выдвигали", то "задвигали". Закончив высшее образование, он был командирован во Францию, откуда вернулся с орденом Почетного легиона в петлице. Преподавал в нескольких военно-учебных заведениях, в двух Академиях, был членом Императорского Географического общества. За неосторожный отзыв об одном из дядей царя (о котором, т. е. отзыве, постарались донести) был переведен в Финляндию на более низкую должность. По возвращении возобновил научную и преподавательскую деятельность.
Помню такой случай: отца вызвали в один из дворцов экзаменовать кого-то из великокняжеских сыновей, а отец ворчливо замечает кому-то:
- А вопросы не привезли, о чем их спрашивать? А то спросишь, а он не ответит, вот и будешь виноват.
В революцию он был после ареста освобожден, получал пенсию в 150 руб. в месяц, уехал с женой на Кавказ - как он там жил и чем занимался, мне неизвестно: об этом позаботилась мачеха! Умер он своей смертью в 1929 году.
Повторяю: многое хочется передать Вам, может, и удастся.
Ваше письмо очень меня порадовало, рада, что Вы едете на съезд, то есть опять выходите "в свет". А я кисну…
…Так как Элико Семеновна грузинка, то я приведу фамилии тех девочек, которые учились со мной в институте: Микеладзе, Андроникова, Кутателадзе, Дударова (осетинка)… Может быть, кто-нибудь из этих "девочек" - ее мама, тетя или даже бабушка?
Андрея Белого я не читала. Надо будет прочитать. В минуты хандры меня успокаивает О. Генри".
39. НЕ ТЕЧЕТ РЕКА ОБРАТНО
Из письма от 18.XII.58 г.:
"…Больше всего я боялась вырастить из него баловня, о чем меня предостерегал еще мой отец. Родители мужа без меры баловали мальчика, считая его "вундеркиндом", и без конца восхищались им. Я выросла в семье строгой (может быть, чересчур строгой), где проявление нежности, даже у женщины, считалось слабостью, к тому же я росла с раннего детства без материнской ласки и заботы. Я тоже чаще бывала сдержанна, неласкова. Сын пользовался относительной свободой поведения, выбора товарищей, но знал, что нарушать мои требования рискованно.
С сестрой они росли на ножах. Его будущую жену я узнала студенткой, я работала тогда в учебной части. Это была активистка, дельная, но с большим самомнением, привыкшая распоряжаться. Такой она и осталась. Когда я приезжала к сыну, всякое внимание его ко мне и заботу обо мне она принимала как личную обиду, устраивала сцены, вплоть до того, что швыряла в меня мои подарки…
Я уезжала, чтобы не мешать им быть по-своему счастливыми. Она же, однажды после моего отъезда, писала дочери, обрисовывая меня как черствую, неуживчивую… Писала, что я и в молодости не была хорошей матерью для детей. Вот эти последние слова она могла составить только из рассказов сына. Значит, это его мнение, значит, я и вправду чего-то не сумела. Может, и в самом деле надо было им дать отца, тогда я не была бы так поглощена борьбой за существование, могла бы быть больше и ближе с детьми!
Но - не течет река обратно…
…Года через два сын опять позвал к себе. Однако недели через полторы все повторилось, и я в тот же день уехала, прекратив переписку, и только через 7 лет, уже после войны, мы встретились, и пошло ни шатко ни валко…
Я Вам когда-нибудь перешлю его письма. Вообще я хочу ликвидировать свой архив, мои фото и другое - доисторическое. Если позволите, пошлю все это Вам. Для моих детей все эти письма и документы никакой ценности не имеют, для них все это - бумага, хлам, им они ничего не скажут - ни уму ни сердцу, а для Вас это - память обо мне или хотя бы в некотором роде документальное подтверждение моей автобиографии".
В этом же письме Н. С. писала:
"Раскрыть инкогнито отца я смогу только устно, есть кой-что рассказать, но бумаге я не могу доверить. Не будет ли у Вас какой-нибудь творческой командировки в наши края или мимо?"
А в постскриптуме того же письма сказано:
"Возможно, что я буду писать иносказательно - знайте, что это о нем".
40. НЕТ, ОНА НЕ ТАКАЯ
Моих откликов на эти письма под руками у меня нет, они ко мне не вернулись. Исчезли именно те письма, где я спрашивал или просто упоминал об отце Наталии Сергеевны. А вот письмо, где, пользуясь довольно резкими выражениями, я осуждаю Наталию Сергеевну за ее обращение с жалобой на сына в "Комсомольскую правду", - это письмо лежит передо мной, заставляет меня краснеть, напоминая еще раз о том, что семь раз отмерь, прежде чем сделать что-нибудь.
Но это - между прочим. Хочу только напомнить, что ревизию в архиве Наталии Сергеевны наводила не она сама. Сама же она, как, вероятно, уже заметил читатель, постепенно и незаметно ревизует, пересматривает некоторые моменты своей биографии.
Да, как мы и думали, дед ее не кончал университета. Он носил генеральский мундир. Как и прадед. И, вероятно, прапрадед. Зачем же ей это понадобилось - приписывать самодуру-деду университетский ценз? А так - для анкеты. Когда-нибудь, очень давно написалось и с тех пор пошло. Не писать же было, в самом деле: царский генерал. Вот и писала:
"Отец. Служащий. Учитель (преподаватель истории и географии).
Дед. Профессор. Окончил Московский университет.
Место и год смерти отца. Не знаю. В 1910 году отец вторично женился, и с тех пор мы с ним почти не встречались. Предположительно 1929–30 г.".
В следующем письме (новогоднем, поздравительном, где пожелания новых книг, здоровья, счастья, а для Маши - "елки на славу!") - в этом письме Наталия Сергеевна, исполняя обещание, снова посылает мне одну из своих "доисторических" фотографий.
Прелестная молодая женщина с грустноватым и все-таки по-мальчишески усмешливым лицом.
Нет, она не такая, какой нарисовала ее невестка. Совсем не такая. Она - добрая, хорошая. Вглядитесь в эти глаза. Разве это черствый человек? Доброго и хорошего ждет она и от жизни, хотя жизнь уже успела достаточно постегать ее.
Фотография датирована 1910 годом. Значит, Тата уже замужем… Сидит, склонив голову, опершись на подлокотник дорогого кресла в ателье дорогого фотографа. Кажется, Деньера. Черты лица - не "классические", к этому лицу пошло бы не нарядное бальное платье, не шелк и гипюр, а - черкеска или амазонка.
И все-таки - милая, женственная.
Приятно читать и перечитывать трогательную надпись на обороте карточки - знак признательности "за чуткую отзывчивость".