Побиваемый каменьями и попираемый ногами, накрыв голову растопыренными ладонями, он будет долго раскачиваться на ступенях и скулить, обратив лишенные выражения глаза к искаженным лицам, а за окном испуганной птицей будет метаться тень его матери.
Полная луна
Накануне полнолуния душа ее устремлялась куда-то ввысь, к мерцающему бледному овалу с едва заметной щербинкой на боку.
На сердце расцветал огненный цикламен или томная орхидея. Не помня себя, выбегала она за ворота и мчалась по улицам портового города, не замечая заплеванных тротуаров, изгаженных голубями скамеек и запаха нечистот.
Сдерживая неровность шага, с напряженной прямой спиной шла мимо пивных ларьков, с блуждающим взором, приподнятыми уголками губ - полумесяцем, - кажется, ее звали Марита, и было не счесть браслетов на ее руках, - покусывая нижнюю губу, расправив плечи, проходила по бульвару вдоль набережной мимо освещенных кофеен и таверн, прислушиваясь к гулу и пьяным выкрикам, не отвечая проходимцам, хватающим за руки, только глазами, прозрачными, русалочьими, скользя по обветренным лицам. С каждым шагом плескалось в ней то, от чего наливались хищным светом зрачки стоящих на обочине мужчин, и двигались желваки на скулах, и движения становились размеренными и вкрадчивыми, как у охотников, опасающихся спугнуть желанную добычу.
Тот самый день и час, когда становилась рысью и кошкой, дикой и покорной одновременно, - рассекая влажную духоту отяжелевшей грудью, в облепившем высокие бедра платье шла сквозь толпу, навстречу маленькому человечку с коричневым лицом и худыми руками факира.
Человечек стоял, не вынимая рук из карманов широких брючин, скалясь мелкозубым ртом, не делая шага вперед, расставив короткие ноги, похожий на сморщенную обезьянку, - еще один странный обитатель безумного города, слившийся с разрисованными неистребимым грибком стенами домов, желтой пеной прибоя, плесенью на ступенях, рыбьей чешуей и йодистым запахом волн.
Пронзительно-угольные глазки и уродливый нарост на спине под кокетливым жилетом ядовито-канареечного цвета - малыш Жако, маленький североафриканец, из марроканских эмигрантов, - засунув костистый палец за худую щеку, поджидал свою ночную Фею на углу пивной, ни на минуту не сомневаясь в ее приходе.
Женщина приближалась, высокая, полногрудая, с сочным ртом и маленькой родинкой на шее. По мере ее приближения человечек становился все меньше и меньше ростом, - поравнявшись с ним, она гневно сверкнула глазами, на что человечек рассмеялся дробным смешком и мазнул по ней взглядом, - не оставляющим сомнений уличным зевакам, - Хозяин!
Женщина съежилась и ссутулилась, отчего грудь ее слегка обвисла, а взгляд миндалевидных глаз стал покорным, как у укрощенного животного.
Послушно приняла из его рук кружку с пивом и, опустившись на деревянную скамью, стала отхлебывать мелкими глотками, наливаясь хмельной влагой, пока цепкая ладонь Хозяина не опустилась на склоненную шею.
Вздрогнув, будто от щекотки, Марита тяжело встала, - пока маленький Жако расплачивался у стойки, она стояла чуть поодаль, переступая с ноги на ногу, - большая, с нелепым цветком в подкрашенных волосах, чтобы через минуту, на пару шагов впереди, так уж у них было заведено, идти до самого поворота, по направлению к серым приземистым зданиям вдоль кромки моря, а потом медленно подниматься по ступенькам и ждать скрипа поворачивающегося ключа и властного окрика в кромешной тьме коридора.
Шедевр
Огромная прекрасная блядища, - сквозь прорезь приоткрытых глаз я наблюдаю, как стаскивает она сарафан, ярко-желтый, в дурацких синих цветочках, - выныривая из сжатого ситца локтями, шеей, - паршивка, с такой грудью и без лифчика, - воображаю, как сшибает она всех подряд - затравленных, исходящих похотливой слюной мужичков, давно позабывших солоновато-устричный вкус женской плоти, - неуязвимых мачо в плотно облегающей бедра джинсе, жалких дурнушек с комплексами, принципами и прыщами, непорочных дев, юных и старых, с целомудренными сооружениями под монашескими одежками, - идя вот так, размашистой своей походкой, разметав соломенные патлы по дивным плечам, в раздувающемся сарафане на символических бретельках, с нагло проступающими сквозь тонкую ткань крупными сосками, - в каких оргастических ярких снах является она им, в каких немыслимых позах, - сними все, - пробормотал я сквозь зубы, и она послушно переступила через лоскуток чего-то полупрозрачного, с вызовом поглядывая на меня, - все? - клянусь всеми святыми, я никогда не тратил драгоценное время на идиотские церемонии, так называемые прелюдии, - истинная Женщина, здоровая, не изнуренная диетами и избытком ума, молодая, рожавшая, с шикарным тазом, крупными коленями и здоровыми зубами, - я вижу, как кровь приливает к тонкой коже на груди, а пламя рыжих волос внизу живота освещает стены жалкой комнатушки, - все это время я лежу, не шевелясь, на драном диване, - мне стоит огромной выдержки лежать так, - лениво сдвигаю край простыни, - пускай полюбуется удивительным зверем, - поглаживая живот, медленно приказываю ей вынуть ремень из брюк, висящих на стуле, тяжелый кожаный ремень с нешуточной пряжкой, - как загипнотизированная разворачивается она спиной и негнущимися пальцами выдирает его из петелек и подает мне, - она понимает и как будто нет, - движения ее расплывчаты, - богиня снов, сотворенная из сочных мазков, - Рубенс и Веласкес, Гоген и Ренуар, - любуясь, я провожу алую полосу по ее спине, между белоснежными лопатками, - как восхитительна линия бедер, - отпечаток моих пальцев остается на ее шее, у рыжих кожа отличается особой батистовой нежностью, - не дожидаясь, пока просохнет она от потока горючих слез, кусая и целуя мне руки, извиваясь, рыча и рыдая как дитя, - я пронзаю ее раскаленным жезлом, я истязаю ее долго, вдохновенно, о, если б была она полотном, а я - кистью, я с гордостью поставил бы маленькую размашистую подпись в левом нижнем углу, - не прерываясь, не давая отдышаться ни себе, ни ей, я создаю шедевр - в алых разводах, в рыжих зигзагах и непереносимых по яркости красках, - о, в каком счастливом изнеможении, осипшая, едва шевеля распухшим языком, она подойдет к двери, и будет медленно спускаться по лестнице, точнее, стекать с нее, светясь в темноте молочной кожей, унося мой шедевр на себе, - я увижу ее из окна, медленно идущую вдоль шоссе с высоко поднятой рукой, издалека похожую на диковинный цветок с желтыми лепестками или китайский фонарик, - еще некоторое время буду любоваться светящейся точкой, пока душная южная ночь не поглотит ее вместе с резко отъезжающей машиной, - в такие минуты я становлюсь немного сентиментальным, - моя дорогая девочка, - выдыхаю я, проваливаясь в целительный сон, - как все истинные художники, я бываю излишне эмоциональным, - этой ночью мне приснится огромное поле, густо усыпанное одуванчиками, и бегущая по нему длинноногая нимфа в раздувающемся на ветру желтом сарафане.
Жажда
Ай, какие цыпочки, - мужчина усердно мял ее грудь, точно сдобу в булочной, - короткими сильными пальцами, - в зеркале пузатого комода из-под полуопущенных век на нее поглядывала разрумянившаяся томная проказница, будто сошедшая с полотен Рейнольдса, со сверкающими виноградинами глаз и живописным беспорядком в одежде, - ах! - мужские руки нетерпеливо путались в пуговках, - странно, - подумала она, - когда он успел раздеться? - композиция в зеркале была до смешного отрезвляющей, - если бы не его настойчивость! - но уже тянуло низ живота, - знакомое ощущение жажды стягивало гортань, - еще, еще - бормотала она, - ничего, что у него тяжелая выдвинутая челюсть и неопрятно-жирный клок волос на лбу, будто склеенный чем-то липким, - какое значение имеет его плотный, низко посаженный зад на кривоватых ногах, когда чуткие руки и губы исследуют каждый уголок ее вмиг увлажнившегося тела, - ммм, - промычал он, вгрызаясь в нежное основание шеи, раздвигая пряди волос на затылке, - грудь наливалась и нестерпимо ныла, - кусая от нетерпения губы, она замерла, - долгожданное тепло разливалось толчками, - в полумраке его лоб блестел, - ыыыы, - застонал он и еще сильней задвигал губами, пораженный открытием, - ну, что ты, маленькая? хочешь? - она утвердительно кивнула и, плавно опустившись на колени, уткнулась лицом ему в живот, - пахнуло несвежим бельем и немытым телом. Готовая к этому, она все же резко отшатнулась, - что, не нравится? - мужчина настороженно рассмеялся и сдавил пальцами ее затылок, - жаль, что вы - не еврей, - холодея от ужаса, тихо произнесла она, - не еврей? ты спятила, что ли? - понимаете, - она торопливо проглотила слюну, - при обрезании удаляется крайняя плоть - это всего лишь полоска кожи, - там скапливается грязь, смазка, - и от этого" - что? - мужчина замолчал, видимо не зная, как реагировать на неслыханную наглость, - он резко поднял ее с колен, - нет, скажи, ты больная? ты хоть понимаешь, что несешь? - не еврей, - в голосе его промелькнуло явное огорчение, досада уступила место растерянности, - ты зачем сюда лезла? - зачем притащилась? - зачем увязалась за мной? - он смачно выругался, по инерции продолжая некоторые манипуляции левой рукой, - так славно все началось, - мышка попалась чистенькая, ароматная, - на студенточку похожа или училку младших классов, - она легко согласилась, будто давно ждала этого, и решительно пошла рядом, - уже поднимаясь по лестнице на второй этаж, позволила мять и трогать себя везде, - все упругое, первосортное, так и просится в руку, - все складывалось как нельзя лучше, - в последний раз он был с сорокалетней разведенкой, - плоскогрудой неинтересной женщиной, - корыстной и лживой, - вот дрянь, дрянь - нет, это она нарочно кайф обломала! - прилив злобы придал ему сил, - он покосился на белеющую в темноте грудь и скомандовал, - ладно, - спиной развернись, - я хочу кончить.
Долго возилась с замком, чертыхаясь и охая, подталкивая коленкой дверь, - зажимая ладонью промежность, вихрем понеслась в уборную, - из комнаты, шаркая тапками, вышел муж - ты где ходишь так поздно? - чай будешь? я поставлю, - он нашарил рукой очки и прислушался к шуму льющейся воды из ванной комнаты, - нет, - от чая молоко прибывает, - глухо ответила она, - стоя перед умывальником, смотрела на белесую струйку молока, стекающую на живот, - из роддома она вернулась месяц назад, с перевязанной грудью и пустыми руками. А молоко все прибывало.
Маша и Медведь
По нескольку дней он не выползал из берлоги, - да и надобности особой не было.
Шаркая шлепанцами, перемещался от холодильника к окну, - сооружался трехэтажный бутерброд из двух толстенных ломтей батона, шмата докторской колбасы, куска сыра, сардинки какой-нибудь.
Сооружение поедалось тут же, у окна, потом как-то само собой закуривалось, - гора окурков росла, - торопиться было некуда.
В удачные дни вываливался на шипящую сковороду увесистый стейк, - крепкие желтые зубы вонзались в обильно приправленное горчицей жестковатое мясо.
Отвалившись, недоуменно и бессмысленно пялился на паутину трещинок в стене, проводил ладонью по животу, - обнажалась покрытая густой порослью полоска плоти.
За окном резвилось кошачье семейство - грязная худая мать с истерзанными сосцами, ее золотушное потомство - Рыжик, Нахал, Белочка.
Кошек он терпел. Нет, даже любил, - иногда. Твари эти бесприютные вызывали в нем почти материнский инстинкт, - толстые губы сворачивались умильной трубочкой, из прокуренной мужской гортани вырывались воркующие, почти женственные рулады.
Выход "в люди" происходил неожиданно для него самого - либо солнце светило как-то по-особенному, либо плоть задыхалась, заключенная в рамках самой себя, грязных стен. Либо запасы в холодильнике угрожающе таяли - отложенное на "черный день" свиное копытце печально выглядывало из пакета в морозильной камере, вместо трех буханок хлеба сиротливо жались друг к дружке два-три черствых кусочка.
На необъятный, крепко сбитый зад натягивались или вытянутые на коленях треники, или брезентовые штаны в разводах, напоминающие о лучших временах.
Из свитеров и маек выбирались наименее грязные, по запаху и отсутствию желтых потеков под мышками.
На спину водружался рюкзак, на ноги - растоптанные кроссовки.
С покупкой фотокамеры походы стали гораздо содержательнее - просто вразвалочку идущий толстый человек становился существом загадочным, почти богемным.
Как ни странно, но ни колышущийся живот, ни постоянный душок, состоящий из сложных ингредиентов - несвежего белья, нечистого дыхания, грузной плоти, - не делали недоступным для него слабый пол.
А вот цепкий взгляд серо-голубых глаз, бородатая физиономия раздобревшего Алеши Поповича, - поставленный голос с характерными интонациями, интимной хрипотцой, переходящей в уверенный бархатный баритон, животная сила, исходящая от всей его фигуры, не оставляли Медведя бесповоротно одиноким, обделенным женским вниманием и лаской.
Праздных курочек, несущих золотые яички, он вычислял сразу.
Взгляд из-под опущенных ресниц, быстрое прикосновение к малиновой мочке уха, закушенные губы, общее выражение рассеянности и тревоги.
Он узнавал их издалека.
Да и они его - неутомимость, мощь медвежьего тела, жадность рук, пальцев, мясистых губ.
* * *
Несомненно, это была она. Маленькая птичка, выпорхнувшая из тесного гнездышка, - как внимательно склоняла головку к плечу, и сережка в пунцовом ушке, и скрещенные на груди тонкие руки, - обороняется, бедняжка.
В ушах уже звучал хруст ее нежных косточек, - сиреневая жилка на виске, прозрачные тяжелые веки.
Нежность переливалась через край, - плечи ее, узкие, ступни розовые, смешной мизинчик.
Ну, значит так, Машенька… Нет-нет, не отпирайтесь… Мы идем пить чай…
Голос спокойный, с уютными московскими интонациями, - по дороге куплены бараночки, посыпанные сахарной пудрой, витые кренделечки, - искоса поглядывая на склоненный профиль, - о чем задумалась, голубушка, небось мечется, идти не идти, вот какой расклад, матерчатый рюкзачок болтается на худеньком плече.
Преодолены несколько ступенек, пахнет кошками и чем-то кислым, вчерашним борщом, зажигается тусклая лампочка в прихожей, - давайте пальтишко, - вот так, чуть интимно коснуться спины, завитки пепельных волос на склоненной шее, - легко краснеет, заливается прямо-таки катастрофическим румянцем.
Да вы, Машенька, присаживайтесь, - с необычной для тяжелого тела легкостью он снует по небольшой кухоньке, чайник, сахарница, - вареньица не жалейте, вы чаек крепкий пьете?
Чай пьют из смешных пузатых чашек, становится уютно, сумерки, Машенька всплескивает ладошками охотно хохочет, - Медведь неистощим, - анекдоты, байки сыплются одна за другой.
А вот снимки… да-да, мои, это вот там, а это - там-то…
Машенька с некоторым трепетом перебирает фотографии. Она подустала, но уходить не хочется. Он садится рядом, увлеченно жестикулирует, - коленки такие беззащитные под невесомой тканью, - ладонь слегка касается, - едва заметно.
Не отстранилась. Какая покорность.
Очень важно галантно и настойчиво провести в комнату, усадить на диван.
Аккуратно, бережно, как драгоценный сосуд, наполненный до краев трепетом, голубиным воркованием, гортанными вскриками…
Машенька пассивна.
Такой смешной, грузный, старомодный, трогательный, - вот еще минут пять, а потом, пожалуй, пойду…
Несколько раз вздохнула, передвинула чашку, дала подвести себя к диванчику, покрытому несвежим покрывалом, - и коленку не отвела от могучего бедра.
А вот это, Машенька, не бойтесь, потрогайте, - коллекция оружия у Медведя была исключительной, - попробуйте пальчиком…
Машеньке тревожно, - развернутые, извлеченные из ветхих тряпиц, красуются перед ней кинжалы, ножи различных размеров и конфигураций, штыки, - все это режущее, колющее, сверкающее, сообщает некоторое беспокойство, сводит на нет уют этакого благодушного чаепития.
Сумасшедший, точно, вот дура, а если психопат, вон глаза как блестят, живой не уйти.
Холодными пальчиками Машенька рассеянно перебирает реликвии, обдумывая предлог для непринужденного ухода. Медведь любуется клинком, голос его звенит - я ведь, голубушка, и пользоваться умею, при случае…