– Како-ой Дир Серге-евич?! – отворилась дверь из коридора в предбанник, и в проеме возник "наследник" в шубе из крашеной ламы, в красной шляпе с широченными полями, как у римского папы. Все это было густо осыпано пушистым, на глазах тающим снегом. Он был не один. Его держала под руку крупная, на голову выше, девица. Трудно было так сразу сказать, какого она поведения, но явно вызывающего вида. Если идти снизу вверх: сапоги сорок первого размера на десятисантиметровых острых каблуках, мощные, мускулистые икры-бедра. Юбка – условность. Летчицкая, кожаная куртка, схваченная на талии маленьким висячим замком. Рвущаяся сквозь куртку грудь. Копна рыжих волос под снежной изморосью. Губы, как у объевшегося вампира.
– Дорогу, я веду новую рубрику! – крикнул Дир Сергеевич, и они с "рубрикой" стремительно проследовали в кабинет как будто танцевали танго.
– Это Наташа, – тихо пояснила Ника присутствующим, – она будет у нас заниматься рубрикой "Антинародные сказки".
Марина Валерьевна негромко и презрительно фыркнула.
– Зима, – сказал майор, неизвестно что имея в виду.
– Да, – зачем-то подтвердил Патолин.
Из кабинета послышался женский смех. Того особенного характера, который производится отнюдь не в ответ на остроумную или начальническую шутку.
Марина Валерьевна фыркнула еще раз и ушла к себе.
– Как ей психотерапевта – так можно, а как Диру Сергеевичу – так стыдно, – выдала ей вслед Ника не всем понятную и немного неприязненную фразу.
Елагин с помощником переглянулись. Секретарша им пояснила:
– Да вы ничего не думайте. Они ничего не делают. Дир Сергеевич ее просто щекочет кисточкой из косметички.
– А ее правда зовут Наташа? – спросил Елагин.
– Да, – вздохнула Ника.
Не прошло и десяти минут, как смех и громкие придыхания прекратились. Раскрасневшаяся от имитационных усилий "сотрудница" вышла из кабинета и, сказав секретарше, "я буду у себя в кабинете", уцокала по коридору, даже не взглянув на Елагина и его человека.
Ника снова вздохнула и кивнула им.
– Входите.
Патолина "наследник" с порога отправил обратно в предбанник. Майор попробовал возражать, мол, звали ведь обоих.
– А ну его! – махнул рукой хозяин кабинета. – Мне он не нравится.
На диване лежала мокрая лама, рядом с мокрой кожаной курткой, так, словно они продолжали имитировать хозяйский секс.
– Садись, Саша, садись. Доложи, если чего-нибудь хочется доложить.
Елагин рассказал о киевских гонках.
– Бурда, этот мышонок, сбежал?!
– Да, – развел руками майор.
– Врешь. Не верю. Зачем ему это?! Ты меня путаешь негодник. Ты, наверно, думаешь, что мне можно впарить тебе любую репу. Ты решил, что у меня потек чердак, после этой официантки и теперь со мной можно делать все что захочется.
– Да нет.
Дир Сергеевич погрозил Елагину пальцем.
– Нет, я не такой валенок и неврастеник, как многим думается, дуракам. Я историк. Даже больше тебе скажу – историософ. Я. Знаешь, что такое историософия? Это тебе не антропософия.
Майор кивнул, ибо почему бы и не кивнуть.
"Наследник" задумался, массируя все еще непривычно голый подбородок.
– Ты знаешь, Саша, пока Аскольд трудился, рос: боец стройотряда, инструктор райкома комсомола, секретарь райкома комсомола, кооператор, бизнесмен, миллионер, да, я же тебе уже… так вот, я в это время мыслил. Он практик и доказал, что он хороший практик. Настоящий деловой, дельный, сдельный ум. А я, понимаешь, историософ. Но поверь, это не только болтовня. Кое-что из понятого, я отобразил на бумаге. Помнишь, я читал тебе статью о матриархате и патриархате?
– Помню.
– Ты удивишься, но это не единственная моя статья.
– Я догадывался.
– Да-а? Ну, тогда для тебя не станет сюрпризом, то, что я сейчас сделаю. А я прочту тебе еще одну статью. Или даже две.
Дир Сергеевич навалился грудью на стол, продвинувшись максимально в сторону слушателя.
– Понимаешь, Саша, мне бы очень хотелось, чтобы ты понял – я серьезный человек.
– Я…
– Молчи. Ты еще не слушал статью. Ты еще не можешь судить. В тебе говорит вежливость, а мне на нее плевать.
Дир Сергеевич полез в ящик стола, достал из него стопочку тонких рукописей, старинных, машинописных, скрепленных архаичной гнутой скрепкой.
– Я это не вчера написал, Саша. Видишь, скрепка даже заржавела, видишь след на бумаге. О чем это говорит? О том, что работа выполнена целый ряд лет назад. А это, в свою очередь, о чем говорит?
– О чем?
– Не хами. Это, в свою очередь, говорит о том, что идея статьи возникла у меня давно, и если я до сих пор решаюсь читать все это, значит, мысль выстраданная, из нутра, и от времени не испортилась.
– Я понимаю.
– Надеюсь, Саша. Плод моих размышлений. Колька, Аскольд то есть, коровники громоздил, длинный рубль выматывал из Нечерноземья, а я сосредотачивался, я мыслил. Он взносы выжимал из молодежи, доклады строчил, а я строчил совсем другое. Он получал поездки в Венгрию и квартиры без очереди, а я получал насмешливые ухмылки жены, ее подруг и знакомых. Впрочем, что это я – жалуюсь?
– Да, нет.
– Жалуюсь. Какой ты лживый, Саша. Видишь, что человек жалуется, а говоришь "да, нет". Тебе бы, на моем месте, отказать в доверии, а я не откажу. Знаешь, почему? Пожимаешь плечами? Знаешь, наверно. Остальные еще хуже. Еще лживее, чем ты.
– Спасибо.
Дир Сергеевич махнул рукой, да ну тебя.
– Итак, читаю. "К понятию: империя". Такое название, чтобы выглядело научно, понимаешь. Так вот слушай.
И через полчаса:
– Все. Ну, как тебе, Саша?
Майор инстинктивно глянул на запястье левой руки. Почти незаметное движение, но автор зафиксировал его.
– Что, длинно? Всего тридцать пять минут. Ладно, прочту тебе кое-что покороче. У меня есть, у меня очень даже есть.
Дир Сергеевич быстро перебирал бумажки.
– Вот это интересно. Настоящее открытие, если глянуть непредвзято. Но большинство глядит предвзято. Называется статья "Четвертая Пуническая война". Ты, конечно, Саша помнишь, поскольку учился в школе, что войн этих Пунических было ровно три. У меня речь идет о других временах. Не о Риме и Карфагене, а о Москве и Новгороде. Москва, как известно – Рим, хотя и третий, а Новгород в переводе на финикийский означает – именно Карфаген. Согласись, налицо острота исторического прозрения. Война между этими державами имеет полное право называться Пунической. Правда?
Майор с трудом удержался, чтобы снова не бросить взгляд на часы.
Дир Сергеевич углубился взглядом в рукопись и продолжил говорить, только слова произносил такие, каких ни за что не могло быть на пожелтевших страницах.
– Мне бы надо было тебя выгнать, Саша. В самом еще начале. Поверишь ли, я уже тогда все про тебя понял. Был бы ты хоть лежачий камень, нет, ты активный, ты изобретательный, только вся активность почему-то направлена мне в ущерб. Тебе категорически не нравится все то, что я придумываю и намереваюсь провернуть. Почему, Саша?
Дир Сергеевич поднял глаза, а майор свои опустил.
– После истории с Наташей любой другой на моем месте тебя бы не просто выгнал, а как-нибудь очень жестоко наказал. Не знаю, почему я этого не сделал. Просто я не любой, наверно. А патруль на Цветном бульваре? Я даже не буду добиваться у тебя подтверждения, что это твоя работа. Кому бы еще такое могло прийти в голову?
"Наследник" вернулся взглядом к рукописи, и могло показаться, что он опять начнет про четвертую Пуническую войну.
– Сначала я, конечно, разозлился. Рвал и метал. И довольно долго. Часа три, наверно. А потом стал размышлять. И пришел к такому выводу: я ошибся с Рыбаком. Я думал подкупить его своим доверием, перспективой служебного роста, и он сделался предан мне всей душой. Он мать родную продаст, чтобы мне угодить, но дело в том, что мне совершенно не нужна его мать. Мне нужно, чтобы он придумал, как провернуть одно оригинальное и кровопролитное дельце. А он, даже желая этого изо всех сил, не может ПРИДУМАТЬ, как это сделать. Он не умеет, у него не получается.
Тяжелый вздох прошелестел над историческими страницами.
– Рыбаку мешают талантливее, чем он планирует. На какое-то время я расстроился, был даже близок к прострации, но выход нашелся. Простой и естественный, как всякий выход из беспросветного на первый взгляд тупика. Ты не хочешь узнать, Саша, что это за выход?
– Говори, Митя, я слушаю.
– Я решил прогнать Рыбака.
На лице майора не выразилось никакого отношения к этим словам.
– И взять тебя.
– Но я и так уже, если мне не изменяет память, на тебя работаю.
"Наследник" захихикал, так же противно, как в добрые старые времена.
– Нет, ты работал против меня. А теперь будешь "на". Ты сам и в кратчайшие сроки разработаешь операцию, разработаешь и проведешь, и покажешь по телевидению. Что это за операция, ты знаешь не хуже меня. Мне нужно как минимум два десятка украинских военнослужащих трупа на иракской земле. Я удвою финансирование, развяжу тебе руки, если они почему-нибудь связаны. Но в итоге – и это главное – в моем задании: я СПРОШУ с тебя, Саша. Можешь специально не интересоваться – это угроза. У тебя, как и у всякого человека, есть уязвимые места. Я уже сообразил, как их использовать самым эффективным образом. Тебя не шокирует это заявление?
Майор вздохнул, и покачал головой.
– Нет. Догадывался, что до этого может дойти рано или поздно.
– Ну и что скажешь?
Елагин развел руками.
– Что это значит, Саша?
– Это означает, что я согласен.
– И что, без всяких условий?
– Условия обычные в таком случае. Если уж мне поручается все, то никто не лезет ко мне с указаниями, не торопит, не пихает в спину.
Дир Сергеевич усмехнулся.
– Ты надеешься затянуть время, выгадать месяц-другой. На все радости тебе двадцать дней. Других указаний не будет. Через пятьсот часов, считая от сегодняшнего разговора, сюжет о том, что иракские сунниты вырезали украинский взвод химзащиты, должен пройти по всем каналам.
– Почему именно пятьсот часов?
– Потому что не пятьсот дней, я тебе…
– Понял.
– То-то. И никаких корректировок плана. Ни географических, ни хронологических. Извини, что выражаюсь умно.
– Ничего.
– Я имел виду, что не надо надеяться, что Ирак удастся заменить на Эстонию, а хохляцких воинов, на эстонских почитателей диверсионной группы "Ф". Никаких переносов на лето. Пятьсот часов на все. Количество минут можешь подсчитать сам.
Майор вместо этого кивнул.
– Встречаться очно, мы с тобой, Саша, больше не будем. Это для того, чтобы ты не начал задумываться о том, что убрать одного московского невротика будет легче, чем тридцать украинских химзащитников. Все, Саша, иди. До встречи на голубых экранах!
2
Майор вытащил телефон, едва выйдя из помещения "Формозы", но не успел никуда дозвониться, дозвонились до него.
– Александр Иванович, я только что получила страшную бумагу.
– Кто? Вас не слышно! – попытался изобразить неполноценную связь майор.
– Все вы прекрасно слышите, Александр Иванович.
– Да, да теперь, вроде бы лучше…
– Это извещение, я должна буду явиться в суд.
– Что вы такого натворили, Господи?
С той стороны донесся гневный взвизг.
– Оставьте ваши шуточки!
– Я и не думал шутить.
– Он тоже, кажется, не думает шутить.
Майор наконец сумел переключиться с ситуации на ситуацию.
– Дир Сергеевич собрался с вами разводиться?
– А вы этого не знали! Что вы молчите?!
– Думаю, что тут можно сделать.
– Надо это прекратить!
– Светлана Владимировна, я не специалист по прекращению таких дел!
– Прекратите немедленно! Вы заварили всю эту кашу, вы и думайте, как все это сломать. Жду ваших советов! Но не до бесконечности! Если вы мне не поможете, я стану помогать себе сама, и это никому не понравиться! Уж вы мне поверьте.
– Черт! – сказал Патолин, открывая перед шефом дверь машины. Ему была отлично слышна большая часть разговора.
– Она что-то знает о моих хитростях с официанткой?
– Или догадывается.
– Что в полном смысле одно и то же. И на то и на другое мне наплевать.
Отъехали. Майор назвал адрес, который ему сообщила Наташа. По дороге пересказал содержание разговора с ней. Реакция Патолина была такая:
– Чепуха!
– То есть ты считаешь – случайность!
– Какой-то нож, ночью, у киоска… Этот Василь парень противный, из тех, что вечно нарываются. Уверен – он сам виноват. Мне кажется, Александр Иванович, мы зря туда едем. Зачем ввязываться в такие дела! Материал отработан и безвреден. Если бы даже они захотели нам гадить, то никто не поверит, ни единому слову. Диру Сергеевичу они тоже звонить не посмеют, побоятся.
– Ты лучше подумай, как у нас обстоят дела с доктором.
– С каким?
– С неболтливым.
– Все-таки решили ехать?
– Да, решил, и тема, стало быть, закрыта.
И они синхронно стали набирать телефонные номера.
– Кто это… сынок? Очень хорошо. Почему хорошо? Ну, хотя бы не пропал, дома сидишь. Где мама? Не может, значит, болеет, значит. Давно болеет? Спит? Ну, понятно. Ты знаешь, Коль, я хотел у тебя спросить… тебе обратно в Америку не хочется?
Майор поймал краем глаза выражение лица помощника. Оно было необычное.
– Ну, вспомни, тебе так нравилось, Коль. Там у тебя и друзья, ты сам рассказывал. Нет, не на долго. А потом я сам к вам приеду. На машине покатаемся, или какие у них там еще развлечения. Хочешь в "Диснейленд"? Дыра? Ну, не знаю. С мамой, конечно, сынок, с мамой. Одного тебя и не выпустят, а мне некогда по Америкам. В связи с этим я тебя и попрошу. Вырви листок бумаги из тетрадки и напиши крупными буквами: Мы, то есть, вы, едем в Америку. Покажи это маме, подержи у нее перед носом, и пусть она мне позвонит! Нет, она перестанет болеть, я сделаю так, что перестанет. Вырвал? – пиши! Только не из дневника, ладно.
– С доктором все в порядке, Александр Иваныч, доктор наготове.
– Вот и хорошо, скоро подъедем.
Патолин выждал паузу, раздумывая, очевидно, – может, и совсем ничего не спрашивать, но все же не удержался.
– Он что, угрожал?
– Кто, Дир наш Сергеевич? Ты знаешь, Игорь, можно это назвать и так. Говорил о моих слабых местах. То ли это была фраза вообще, то ли на что-то конкретно направленная фраза. Лучше подстраховаться. Понадобится еще один доктор, нарколог.
– Я понимаю.
Майор попробовал позвонить Джоан. Нарвался на автоответчик. Вежливо попросил его сообщить хозяйке, что ее разыскивают по одному важному делу, хорошо бы ей дать о себе знать.
Снег мельтешил перед окнами, лип на все окна, превращение осени в зиму представляло собой неприятное зрелище. Сразу и не скажешь, почему именно. Майор без особой связи с наблюдаемыми картинами подумал о том – а хотел бы он присутствовать при родах своего ребенка. Ответа у него не было. К тому же он не знал, как ему относиться к тому факту, что отдельные православные священники начинают окормлять гомосексуалистов. И в совсем уж не ясном свете выставлялась перед ним проблема эвтаназии. Может быть, нормальнее всего не иметь мнения по всем этим поводам. Нет, вот с голубыми там все более менее определенно.
Машину тряхнуло на невидимом ухабе. И сильно.
– Эквивалентно пятидесяти граммам тротила, – пошутил Патолин. Водитель Вася осуждающе поглядел на него в зеркало.
– Знаешь что, – сказал ему майор. – Поезжай ты к нашим хохлам инцестным сам. Разберешься. Дашь денег. Но немного. Только чтобы. Парню лучше вообще на глаза не показывайся. Пошел он к черту со своим прыщавым гонором.
– Они белорусы.
– Да, забыл.
– А вы как без машины?
– А я пройдусь.
Гондвана
1
Нестор Икарович Кляев увлеченно работал. Проверял показания приборов, амперметр за амперметром. Главный "лабораторный корпус" был расположен в приземистом помещении без окон, с одним дверным проемом без двери, где в ужасающей духоте, пропахшей испарениями древних горюче-смазочных материалов, трудилось полтора десятка приборов, расставленных на покосившемся верстаке, перевернутых ящиках, а то и прямо на земле. Сюда сползались провода со всего поселка. Они тянулись от многочисленных датчиков секретной конструкции, расставленных Кляевым в порядке, соответствующем его теории "неявных энергетических взаимодействий".
Сделав все необходимые записи в своем ноутбуке, Нестор Икарович отправился к "энергетическому цеху", солнечной батарее, выложенной прямо на берегу реки. Проверил подключения, согнал с поверхности несколько шаров перекати-поля, неизвестно откуда и зачем явившихся в эти безжизненные места, где пропитание могла себе найти только самая современная наука.
Внимательное обследование территории поселка дало возможность говорить по крайней мере о трех культурных слоях, составляющих его прошлое. Шерстобитная мастерская, автобаза геологической партии и метеоцентр. Труднее было сказать, в каком порядке шли эти превращения. Что было раньше – изготовление кошм или поиски урана. Господина Кляева радовал сам факт наличия такого насыщенного прошлого у выбранного им места. "Людей всегда сюда тянуло", повторял он. "Люди очень интуитивные животные", то есть и таджики ремесленники, и советские геологи, и советские же предсказатели погоды, чувствовали особое качество этого места, устремлялись с его поверхности вверх, к небесам, или же в глубь земли, но не сумели разгадать подлинной тайны места сего.
Что ж, прагматизм, переходящий порой в косность, участь большинства стандартных современных умов. Именно в таком окружении оказался исследователь сердца Гондваны. Спутники-помощники не проявляли даже притворного энтузиазма. Бродили по лагерю как усталые тени, вяло резались в карты, дрыхли в палатках и беседовали только о возможных скорпионах. Не скорпионов надо бояться, а потери смысла жизни, не раз говорил им Нестор Икарович. Они отвечали, что при таком климате: днем плюс тридцать, а ночью минус двадцать, думается плохо. Самое неприятное – они умудрялись болеть в этом предельно здоровом климате, где никогда не водилась палочка Коха. Нестор Икарович лично демонстрировал способ закаливания: двадцать минут сидишь на открытом солнце, потом на двадцать секунд бросаешься в ледяной кипяток горной реки. Орешь, естественно, потому что температура воды градусов пять. Но с криком вылетает вся возможная зараза. И Кастуев, и Бобер, и друг Дира Сергеевича отказывались от такой профилактики. Шутили как-то странно. Кривоплясов сказал, что горная река, это эскалатор, работающий только на спуск. "Это не эскалатор, и не элеватор, а Элевент" поправил его Нестор Икарович. Кстати, друг "наследника" был наказан за неуместное остроумие: на веках у него вдруг высадилось целое семейство ячменей. "Хоть виски гони", тоже попробовал шутить Кастуев. Веки распухали с каждым днем все больше. Все попытки столкнуть его в холодную воду для радикального лечения к успеху не привели, и, когда он сделался совсем уж похож на Вия, решено было отправить его в ближайшую больницу, а находилась такая очень далеко. Вызвали транспорт. Вместе с больным в него набились все остальные участники экспедиции, у каждого нашлось срочное дело на "большой земле".