Москаль - Михаил Попов 23 стр.


Нестор Икарович иронически наблюдал за этой эвакуацией. Ему не впервой было ощущать себя брошенным, не понятым, гордым одиночкой на путях раскрытия истины.

Только немного было жаль денег, что пошли на незапланированный расход бензина.

Обещали вернуться "дней через три" по словам таджика Сашки, уезжавшего в город к невесте, которая, собственно, и заслала его в гондванную глухомань на заработки.

Предоставленный одному себе и любимой работе, Нестор Икарович не скучал, даже напевал, поигрывая маленьким гаечным ключом, подтягивая и без того подтянутые гайки.

И вдруг – пылевое облачко.

С той стороны, где горы, где угнездился "хозяин Памира".

Приближается "джип".

Первая мысль – опять поборы! Надо было сразу оговорить, на какой срок действительна выданная главному аборигену сумма. У людей западных и восточных, очень различное представление о том, как считать время и как считать деньги.

На "джипе" прибыл, в сопровождении" двух меднолицых охранников, брат улыбчивого Рустема, Тахир. Тот самый, что был унизительно изгнал со встречи старшего брата с гостями. "Хочу посмотреть", объяснил он свое появление. Даже энтузиаст научного подхода к жизни Нестор Икарович не поверил в искренность этого интереса. И все ждал, когда тот заведет разговор, ради которого реально прибыл. Ждал и мысленно пересчитывал схороненные в особом месте зеленые бумажки. Когда на экспедицию обрушиваются два бедствия сразу – жестокий коньюктивит и жадный абориген, экспедицию можно считать погубленной.

Тахир не спешил. Он ходил по лагерю. Не улыбался как брат. Задавал вопросы, призванные свидетельствовать, что он не дикарь, а начитанный человек. Что-то насчет сотового роуминга и прочее. Что здесь удивительное место для таких дел, как будто прямо над лагерем повешен спутник связи. Заявил, что ему приятно было бы дружить с человеком науки, даже лестно. После этого заявления Нестор Икарович понял, что деньги придется отдать все, а то, не ровен час, пристрелят или сплавят вниз по горному эскалатору. Он уже было собрался сам задать сакраментальный вопрос: "сколько?", как Тахир, брат Рустема, сказал, что в знак предлагаемой дружбы он готов показать господину ученому что-то очень интересное.

– Пошли? – спросил Тахир. Нестор Икарович угрюмо смотрел на него: длинный, худой, узко посаженные глаза, горбатый нос, длинная, свивающаяся в сосульку борода. Редко встретишь братьев, настолько не похожих друг на друга, как Тахир и Рустем.

– Ну, пошли, – согласился начальник экспедиции. Он рассчитывал, что абориген покажет ему какую-нибудь безделицу на территории поселка. Но тот подвел его к машине, к своему "паджеро".

– Садись.

– Но-о… – Кляев повел рукой, подразумевая оставляемое без присмотра оборудование.

Тахир объяснил, что "мой человек" присмотрит за всем ценным. "Человек" тут же сел в тени "лабораторного" здания и поставил "калашников" между колен.

Сейчас отвезут куда-нибудь подальше, пристрелят, а оборудование размонтируют и стырят. Так думал начальник экспедиции, усаживаясь на горячее переднее сиденье японской машины. Он сам бы не мог ответить, чего ему бы больше не хотелось, первого или второго.

Тахир погнал машину вдоль реки, метров через сто, резко взял руль вправо и бросил ее прямо в бушующий поток. Брод, догадался Кляев. И тут же себя почувствовал себя ужом на сковородке. Ударился головой в потолок, виском в боковую стойку, левым локтем в ухо водителю, опять головой, только теперь было непонятно во что именно! И вот уже другой берег. Тахир что-то весело кричал, потирая ушибленное ухо. Мотор ревел, взбираясь на берег разорванной колесами реки.

Путешествие оказалось коротким. Буквально несколько сот метров. Подарок находился недалече. И представлял собой невысокий, неравномерно раздвоенный серый скальный вырост, не бросающийся в глаза из лагеря, на фоне серого основания снеговых вершин. Разве что если специально присматриваться.

Нестор Икарович еще не перестал опасаться за свою жизнь – может быть, у них, аборигенов, принято расстреливать ученых в каком-то конкретном месте. У серой скалы, например.

– Пошли, – сказал Тахир.

Телохранитель остался на водительском месте. Это казалось хорошим знаком. Грязную работу принято поручать слугам.

Подойдя к скале вплотную, Кляев увидел что-то вроде вырубленной в камне лестницы очень грубо, ступени не сплошь, а только в тех местах, где это необходимо. Тахир уже запрыгнул на первый камень и делал энергичные жесты – за мной, за мной!

Вершина скального выступа оказалась плоской, полунакрытой сверху выступом скалы на манер крыши современного стадиона. В стене зияли две неодинаковых по размеру черных дыры. Нестор Икарович огляделся. Если глядеть из-за естественного бруствера, окружавшего площадку, лагерь, река и пространство вокруг оказывалось как на ладони. Естественная наблюдательная площадка.

Любопытно только, зачем мне это, подумал начальник экспедиции.

– Пошли! – продолжал приглашать Тахир. В пещеру, в ту, что побольше.

Нестор Икарович вздохнул и последовал за ним. Первое, что бросилось в глаза при входе, это был фонарик Тахира. Луч сновал по стенам, по полу, выхватывая куски изображения. Ну, конечно, кострища. Вряд ли интересные. Туристы их обычно запаляют там, где жгли еще неандертальцы. Кости? Клянусь, это не саблезубый тигр, а прошлогодний баран, усмехнулся ученый.

Тахир двинул лучом вверх по стене.

– Мумие!

Ну да, ну да, летучие мыши висят там и гадят. Тысячи лет. Только вопрос, как у них получается это в висячем вниз головой положении?

– Не мумие, – сказал Тахир, остановив свет своего фонаря на одном из относительно гладких кусков каменной стены на уровне глаз. Нестор Икарович вгляделся, подошел поближе, зачем-то старательно втягивая воздух ноздрями. Да, это было не мумие, это был несомненно какой-то рисунок. Если только не новодел, то это ведь могло быть…

Возвращались под музыку. "Джип" оглашал пространство звуками бесконечной восточной мелодии. Тахир продолжал говорить о дружбе, набивал себе цену, утверждая, что у него есть "свои люди" и в Хороге, и даже в Душанбе, что означает, что с ним дружить очень полезно. Брата Рустема он любит, но может делать дела и сам. Со своими друзьями.

Под конец он доказал, что они с Рустемом очень не похожие друг на друга люди. "Хозяин Памира" взял с Нестора Икаровича две тысячи долларов, а вот его брат не только ничего не взял, но еще и сделал возможно ценнейший научный подарок.

Начальник экспедиции, провожая гостя после импровизированного ужина, состоявшего из разогретой тушенки и шоколада, уже искренне радовался, что у него появились свои люди в Гондване.

Москва

1

Сын ехал к матери. Ему просто некуда было больше поехать после разговора с начальником своей службы безопасности. Этот майор высасывает все силы, и моральные и физические. Совершенно бессовестный, можно даже сказать бесчеловечный человек. Дир Сергеевич всегда себя плохо чувствовал даже после непродолжительного разговора с этим удавом в пиджаке. Зачем держать такого субъекта рядом с собой, в опасной близости от своей неврастении? Во-первых, он с самого начала слишком плотно и многообразно был задействован в истории с поисками Аскольда. Убрать его, означало бы, что младший брат не слишком желает возращения старшего. У майора был слишком большой авторитет среди менеджмента и охранного аппарата "Стройинжиниринга". Пусть отчасти людоедский, но тем не менее. Кроме того, только майор и Рыбак были посвящены в "план великой мести". Никому ведь больше об этом не расскажешь, не объявишь как официальную цель деятельности фирмы, а то еще сдадут в психушку. Во-вторых, с течением времени стало понятно, что его безопаснее держать при себе, чем на выселках. Все-таки под каким-то контролем. И, в-третьих, была все же надежда, что майор найдет председателя. Найдет и "вытащит". Если, конечно, не он сам все это устроил. Имеется в виду – похищение. Может, это уже и не похищение. Может, Аскольд валяется где-нибудь в лесу под Киевом на пару с головой Гонгадзе, приконченный подручными майора. А все представлено так, что это заговор злонамеренных украиноидов.

Когда мысль начинала описывать слишком вычурные виражи, Дир Сергеевич одергивал ее. Не хватало еще стать рабом своего воображения. "Ведь не Врубель же я", вспоминал он фразу своего одноклассника с художественными способностями и без малейших способностей к самоорганизации.

Не полностью снято подозрение и с банды директоров. Что в них человеческого, если всмотреться. Кечин, Клаун, Катанян. Да и все прочие, проклятые еще Прудоном. Аскольд держал их всех в неперегрызаемой узде. Душил боковые корыстные инициативы. Давно должен был им надоесть. В его небольшой, но полнокровной империи неизбежны были сепаратистские мечтания в головах приближенных. Даже при Наполеоне его маршалам снились компактные провинциальные короны. Почему бы не подумать о сговоре денежных маршалов "Стройинжиниринга"! Да, надоел им неодолимый дядя Коля. Если человека нельзя обирать по мелочи, его надо убирать по-крупному.

Нет, не будем подводить никаких мыслительных мин под главную идею компании – виноваты хохлы! И перед семьей Мозгалевых виноваты, и перед семьей славянских народов, и перед идеей всемирной, но абсолютно мирной, православной государственности.

Что же так гложет внутренности после разговора с майором?! Опять она – Наташа! Стало так больно, что "наследник" закрыл глаза и заскулил. В общем-то, он с помощью горячей, кипучей ненависти держал под контролем эту выгрызающую внутренности тоску, заслонялся от нее свирепой деятельностью, но временами в защите вдруг образовывались дыры, и тогда вдруг его внутренне ошпаривало. Наташа шалава!!! Сука! Сволочь!

Дир Сергеевич ворочался на заднем сиденье машины. Раздражало все. Даже снегопад, обычно врачеватель внутренних ран.

Что угодно, только не она!

Тупо упремся в другое.

Майор, майор! Пусть хоть майор!

Да не только майор, но и сын!

Мишка!

Да, тут ведь реальная проблема!

Как-то так обнаружилось, что с ним невозможно связаться. Света, с ныне окаменевшим лицом, всегда сама подносила к уху супруга распахнутую телефонную пасть, чтобы отец пообщался с отпрыском. Это ее манера во все времена. Всегда она умудрялась что-то просунуть между ними. Да, пока ребенок был бесполым, орал и пускал пузыри, Света чахла над ним практически одна. Молодой историк был весь в устремлениях и судорожных порывах ума. Все время что-то доказывал брату, все время что-то доказывал себе. Но что в этом ненормального?! Женщина какое-то время самой природой придвинута к младенцу ближе, чем отец. Но вот когда Мишель подрос и сделался чем-то похожим на личность, выяснилось, что для отца к нему больше нет доступа. Все пути заслонены обожающей матерью и объявлено, что в отцовских добавках никакой уже нужды нет. Придуманы и внедрены материнские заменители. "Я воспитала его как сироту". "У него никогда не было отца, зачем он ему теперь?!"

Конечно, не надо было пасовать и отступать. Надо было вгрызаться, бороться, пускаться на хитрости, но проколупать нору к Мишкиному сознанию. Боялся, не смел! Да и не очень хотел. Безответственность, это в конце концов большое бытовое удобство. Сам виноват. Но от этого не легче. Ощущение такое, что их с сыном разделили как сиамских близнецов посредством очень длительной, почти безболезненной, и самое ужасное, что успешной операции.

И теперь они практически чужие, надо честно признать, люди.

И вполне нормально, что у него нет даже телефона и адреса, по которому он мог бы связаться с Мишей.

Все умные люди говорят, что в своих несчастьях надо винить прежде всего себя. Но никто ведь не говорит, что винить надо "только" себя, "исключительно" себя. Никуда не уйти от ощущения, что его отцовская небрежность, эгоизм, лень, пьянство, философические метания, товарища декана устраивали по большому счету. Это позволяло и держать отца в стороне от сына, и обвинять его в том, что он там держится.

Да, усмехался себе отвратительно Дир Сергеевич, так что даже водитель, заметив эту усмешку в зеркале, нервно сглотнул слюну. Да, я сам во всем виноват, но при этом полное ощущение, что меня обманом ввергли в это состояние.

И все-таки самое гнусное – майор!

Ведь он враг! Вредитель! Непрерывно вредящий вредитель. Одна Наташечка молчунья чего стоит! Тут сознание "наследника" опять начало заволакивать таким жгучим туманом, что он схватился за бритую голову и уперся ею в переднее сиденье.

Надо поехать к маме.

И как хорошо, что он уже едет к маме.

Мама старенькая, она ничего не поймет, и это самое главное. Не поймет, но пожалеет.

Клавдия Владимировна своему младшенькому беззаботно обрадовалась. По всему было видно, что об исчезновении старшего сына ей ничего не известно. Когда у нее пропала кошка Калинка, то вся квартира пропахла корвалолом. Есть и более очевидные признаки – если бы она хоть на секунду что-то заподозрила, то замучила бы звонками. "Свово Колю" Клавдия Владимировна не просто любила, но и, как бы это сказать, выделяла. Давным-давно уже Митя почувствовал, что главная материнская ставка делается на старшего брата. От него больше ожидалось, на него больше возлагалось. По первым годам Митя был даже доволен своей тихой уютной заброшенностью в тени высокого братского авторитета. Это потом он стал догадываться, что строгость и требовательность, обращенные на Аскольда, это высшее семейное отличие, а балование его, Дира, потакание ему, идет от жалости, этого мягкого вида родительской лени. Как говорится, кому много дано, с того и спросится много. С кого не спрашивают ничего, ничем и не является. Сломать эту схему Митя пытался, и неоднократно, но всякий его бунт и порыв проваливал его в какой-нибудь просак. То вырвет себе право колоть дрова и рубанет по пальцу, то настоит на том, что он пойдет платить за квартиру, а у него хулиганы отнимут деньги. И великолепный Коля идет и выручает сумму из подлых лап, так же как до этого справлялся с дровяными кубометрами.

В какой-то момент Дир решил, что его ошибка в том, что он хочет превзойти Аскольда по Аскольдовой линии, и это глупо. Надо чтобы Дир навязывал миру свое Дирство. Лозунг нового времени был: стань непохожим на брата! То есть почти как Володя Ульянов на Ульянова Сашу. И эта борьба растянулась на годы. Какие только авантюры и заковыристые проекты не прорастали из недр Дирова характера, и главное в них было то, что они всегда должны были располагаться перпендикулярно к линии жизни брата. Но тут к испытывателям жалости в его адрес прибавилась и супруга. Мать и жена одна сатана. Что-то жуткое было в совпадении их отчеств. Две Владимировны на одного неубедительного бунтаря. С содроганием вспоминал он годы своего бесплодного, аляповатого самоутверждения.

Согласие возглавить "Формозу" Дир Сергеевич внутренне определил как свою полную капитуляцию. А что тогда означает его регулярное редакторское самодурство? Не надо себя обманывать, он ведет себя как проститутка, которая капризничает, отлично зная, что ее могут употребить в любой момент, и самым унизительным образом.

Исчезновение Аскольда, надо прямо сказать, – какое-то странное, невразумительное – Дир Сергеевич конечно же принял как большой подарок судьбы. Как возможность рассчитаться с вечно победительным братом за все его благодеяния в свой адрес! При этом он больше всего не хотел окончательного исчезновения Аскольда. Рассчитаться с ним можно было только одним образом: спасти его. И спасение в данном случае – лучший вид мести. И если не удастся отомстить самому Аскольду, то уж тогда отомстить хищной Украине и вырвать ближайшего родственника из щербатой пасти. Тут уж была некоторая путаница мотивов и нарушение логики, но Дир Сергеевич ощущал свою сердечную правду в этом вопросе. И был предельно серьезен. И считал хохляцких хлопцев под Багдадом уже обреченными. Пусть руками мрачного майора, но дело будет доведено до логической крови.

– Здравствуй, мама, здравствуй!

Сел за стол на кухне, покрытый кристально чистой клеенкой, подивился виду особой аккуратности и порядка вокруг. И вместе с тем услышал носом неистребимый стариковский запах, не перебиваемый никакой личной чистоплотностью: жир с карамелью.

– У меня блинчики с мясом. Разогрею.

Клавдия Владимировна нависла над плитой. Когда женщина кормит кого-то, она неуязвима. А сказать ей про Аскольда придется. Господи, поймал себя Дир Сергеевич, что уж и к матери у него появляется какое-то мстительное чувство! Урод! Действует на нервы ее непробиваемая беззаботность?! Ты для чего к ней приехал?! Надоело слышать ее спокойный голос в телефоне? Выверт все того же комплекса: если мать не знает, что Коля в плену, то Митя, тем самым, остается по-прежнему на втором месте? Но, с другой стороны, если она узнает обо всем, то ее чувства к Аскольду возрастут в сто раз. Возрастут-то возрастут, но это будут жалостливые чувства. Вот чего хочется Мите – хочется, чтобы стали жалеть наконец не его, а великого удачника Аскольда. Проколовшегося Аскольда, давшего слабину Аскольда. И еще одна подлость: если он, Митя, спасет брата Колю, то Клавдия Владимировна никак не отметит в своем сердце Митю, если не будет знать – Коля пропадал.

– Со сметанкой? – спросила Клавдия Владимировна, уже навалив на блины сметану. Вот так всегда, его выбор никогда не принимали всерьез, даже когда им интересовались.

Очень хорошо, что блины оказались вкусными, и можно было есть, ни о чем не разговаривая. Ведь выяснилось, что разговаривать-то не о чем. Нет тем, раз нет проблем. Об Аскольде надо помалкивать, если только ты не моральный урод, единственное удовольствие которого – созерцание материнского горя. И о второй Владимировне надо молчать, о твердо задуманном разводе опять-таки не поговоришь, по той же самой причине.

Кончался уже третий блинец, а темы все не возникало.

Дир Сергеевич с ужасом почувствовал, что сейчас ляпнет! Не удержится, сейчас скажет: а знаешь, мама, Кольку-то нашего того. Понимая, что все равно не удержится, бесенок сидящий в сердце все равно что-то тявкнет на братскую тему, Дир Сергеевич сначала заткнул себе рот непроглоченным куском блина, а потом страшным усилием воли столкнул неудержимый разговор с самого неприятного направления на боковое. Первое, что ухватил из памяти.

– А помнишь, мам, тот случай?

Клавдия Владимировна подняла очки на лоб.

– Ты что, сынок?

– Я говорю, помнишь, как Колька отчебучил, еще когда мы в Челябе жили.

– А? – взгляд сделался совсем уж недоуменным.

– Мы все сидели за столом, ты, я, Колька, соседка тетя Зина, дочка ее, Катя, кажется, и Колька вдруг схватился за горло и упал со стула. Все к нему кинулись, что случилось?! что случилось?! воды! воды! грохот, стулья падают. А он полежал с полминуты, а потом глаза открыл, хохочет! Теть Зинина дочка, да, точно, вспомнил, Катька, сказала – "дурак" и ушла, а ты все вздыхала, вздыхала. Пила капли. Что ты так на меня смотришь? А, мам, чего ты?

– Сынок…

– Ну да, сынок, ты скажи, помнишь?

– Помню.

– Или не помнишь?

– Помню. Только это был не Коля?

Дир Сергеевич даже засмеялся от неожиданности.

– А кто?

– Ты.

– Что я?

– Это ты упал тогда понарошку. Коля так никогда не делал. Сам подумай. Это все твои штуки такие были. Коля мальчик серьезный всегда, сам же знаешь.

Назад Дальше