– Не группируйся, я ведь не обидеть хочу. Сделаем друг другу доброе дело. Моя заноза уменьшится, уже сейчас уменьшается. Ты наконец заживешь с суженым, то, что ножки кривоваты и пузцо пивное, так с другой стороны, в нашем-то возрасте не носом вертеть. А деньги у него я не все отберу. Да и нет у него по большому счету ничего. Пока ситуация с Аскольдом не прояснится, все в подвешенном состоянии.
– Это ты так за меня радуешься?
– Брось, давай еще выпьем.
– Давай, только теперь за другое.
– За какое?
– Знаешь, Света, а ты сейчас говоришь совсем так же, как Митя.
– То есть?
– Он всегда, вспомни, к каждому слову цеплялся, все время пытался скаламбурить.
– Это заразно, признаю. Но ты давай, тостуй, подруга.
Выпили все же без слов. Отдышавшись, Алевтина сказала:
– Пусти ты его к сыну!
– Кого? А, нет, подруга, и не тостуй за это, и не говори. Никогда!!
– Почему?
Светлана Владимировна, нахмурившись вышла с кухни, вернулась быстро и с уже зажженной сигаретой во рту. И такая же нахмуренная.
– Понимаешь, Миша мой сын.
– Этого никто не оспаривает.
Выдохнув клуб дыма, курильщица раздвинула его вертикальной ладонью, чтобы лучше видеть собеседницу.
– Тебе не мешает?
– Немного, но я потерплю.
– А я не потерплю, чтобы в мои отношения с сыном кто угодно вмешивался.
Алевтина помолчала.
– Это ты мне?
– Нет. Это я ему. Митеньке.
– Но он…
– Он сволочь!
– Да, но…
– Неудачник, трус, импотент.
– Пусть так, Света, но он еще и отец…
Светлана Владимировна вдруг захохотала и выпустила изо рта столько дыма, как будто затягивалась сразу десятком сигарет.
– Какая ты дура, Аля!
– Я тоже неудачница, я трусливая, я дура, но тот факт, что Миша сын Мити, ты отрицать не можешь!
– Могу!
Наступило туповатое молчание, в основном в исполнении Алевтины. Светлана надменно дышала на нее дымом.
– Ну, говори, Аля, – что ты хочешь этим сказать, Света? Какой ужас? Кто настоящий отец?! Теперь ведь начинается самое сладкое. Самая сочная часть будущей сплетни. И я вот что теперь отвечу: я не пошутила. Митя за всеми своими увлечениями, пьянством несусветным, порывами-полетами во сне и наяву, не заметил даже, что мальчик-то не его. Мальчик от другого мужчины. И это был не всплеск, это был не курортный роман, как ты, наверно, подумала. Не молодой практикант и не моложавый начальник, научный руководитель. Это все можно было бы забыть. Чего в жизни не бывает. Изменила, отряхнулась и наплевала. Не-ет. Что ты молчишь?
– Я все поняла, – глухо сказала Алевтина, поднимаясь.
– Что ты поняла? Надеюсь, понятно, почему я не хочу, чтобы Митя встречался с Мишкой, это не каприз, не желаю травм, хотя бы сыну.
– А Миша все знает?
– Ты что дура?! Ты куда?
– Я все поняла.
– Ты что в пол смотришь, монашка?! Да куда ты?
– Я пойду, пойду. Я никому ничего не скажу, можешь не волноваться.
– А я и не волнуюсь. Надоело волноваться. Если он еще раз сунется с вопросами, я сама ему все расскажу. Аля, стой, что ты поняла? Может, какую-нибудь ерунду взяла в голову. Расскажи, посмеемся!
Дверной замок защелкнулся с безапелляционным звуком.
2
Нина Ивановна Малютина пребывала в полнейшей растерянности. Как всегда, не зная, что ей делать, она мыла посуду. Уже дважды мытую. Ей лучше думалось, когда руки были заняты делом. В загородном бардаке "Стройинжиниринга" посуды припасено было много, и сколько ее ни били разгульные гости, оставалось всегда достаточно. Так что у сестры-хозяйки было сколько угодно времени для размышления. Времени было достаточно, но не хватало еще чего-то, чтобы разобраться в происходящем.
А происходило вот что: вчера поздно ночью в "Сосновку" явился Дир Сергеевич. Он был уже пьян и потребовал, чтобы ему дали еще выпить. Конечно, дали. И сколько угодно. Как и следовало ожидать, это не пошло на пользу. Он и в самом начале визита говорил странно, а потом уж и совсем впал в полную бессвязность. Можно было, правда, догадаться, что ему плохо, чем-то он очень расстроен. Все знакомые его, видимые и невидимые, были названы предателями и ничтожествами. Особенно доставалось "жирной змее" и "православной вобле", особенно густой яд был излит в их направлении. Идентифицировать этих гражданок Нина Ивановна не смогла. За строем обличаемых "нелюдей" мелькал образ сына Миши. Многажды раз было объявлено, что поездка к нему состоится!!! Кто бы и что бы не мешало!
Нина Ивановна была осведомлена о том, что ребенок четы Мозгалевых учится за границей, но для нее было новостью, что между сыном и отцом пролегло не только расстояние, но и злое недоразумение. Если не сказать решительнее. У Нины Ивановны тоже был сын, и он тоже был в настоящий момент вне дома, так что она как никто другой понимала родительскую горечь разлуки. Впрочем, шеф был человеком экстравагантным, можно было себе представить, как от него натерпелись близкие, хотя бы в последнее время. Одна эта официантка чего стоила. Не только Светлане Владимировне, но даже и ей, простой горничной. Так что, понимая Дира Сергеевича, Нина Ивановна не переставала его и серьезно осуждать. Кроме того, помня все о той же экстравагантности, пьяный бред его мог собой представлять всего лишь именно бред, набор пьяных слов, никак не связанных с реальным положением трезвых дел.
– Я останусь здесь! – вдруг внятно объявил "наследник" посреди потока своего словесного поноса.
– Сейчас приготовлю ваш номер.
– Я останусь здесь и не поеду домой.
– Да, да я поняла.
– Но я не пойду в свой, в "наш" номер. Меня вырвет!
– Но как же быть, второй отдельный люкс занят, есть только обычные спальни в крыле для обслуживающего персонала.
– Я не обслуживающий персонал.
– Разумеется, еще бы, Дир Сергеевич, я попробую поговорить насчет люкса, хотя уже поздно…
– Нет, – сказал "наследник" стеклянно глядя на горничную, – я буду спать у тебя.
– Как у меня?
– Объяснил же дуре, я не могу в "тот" номер, в "ту" постель, значит, в твою. Отведи.
Перемещение тела состоялось. Дир Сергеевич уснул уже в процессе падения на подушку и замер: нос в одну сторону, галстук в другую. Чувства Нины Ивановны вообще не могли выбрать никакого направления, все клубилось у нее в голове. Она не знала, что ей думать и что делать. Неприятный, но богатый мужчина вдруг сваливается прямо в ее кровать. Прямо в кровать, но в невменяемом состоянии. Она, конечно, всего лишь горничная здесь, но знает отлично, что нравится мужчинам в свои ухоженные, строгие тридцать восемь. Она не раз отмечала, что развратные, пьяные менеджеры "Стройинжиниринга", залетев на огонек в "Сосновку" и направляясь в сауну к уже повизгивающим девкам, иной раз "так" на нее смотрят… Чистоплотная, обаятельная серьезность иной раз привлекательнее, сексуальнее, чем банальная задница, разрезанная стрингами. А кто его знает, а вдруг и сам "наследник" задумался о чем-то подобном. Жена – обрюзгшее прошлое с претензиями, любовница – это безмозглая зоологическая молодость. А тут вспоминается вариант – номер три. Умница, моральная чистюля, хорошистка по внешности. А английского мальчика – усыновим! Будет два мальчика в семье.
Конечно, Нина Ивановна тут же попыталась вылить ушат трезвости на свой песочный замок. Во-первых, сам Дир Сергеевич, если брать его как мужской экземпляр, до такой степени не подарок, хоть с бородкой, хоть без нее, хоть в запое, хоть в повседневной своей неврастении. Потом, он не сказал все же ничего настолько определенного, чтобы так воспарять в помыслах. Подождем мудрого утра. Что делать с телом? На какие действия дает право факт его нахождения в ее постели? Наверно, можно снять с него плащ и пиджак. Разумеется, туфли. Туфли, но не носки. Кстати, ноги у него пахнут отвратительно. Надо бы снять галстук, расстегнуть ворот рубахи, как бы не задохнулся, но для этого придется совершать слишком ответственные прикосновения к шейно-головной части лежащего. Нина Ивановна заставила себя это сделать. Нехорошо, чтобы человек, пусть даже и пьяный, так мучался. В конце концов она ему не жена, чтобы мстить за появление на бровях.
Кажется, все.
Открыла еще форточку и набросила на полураздетое тело покрывало. И отправилась в проклятый люкс, и легла на кровать Наташки-официантки. И ей все те четыре часа, что у нее были для сна, снилось что-то порнографическое – влияние развратного места.
А утро подарило матерым снегопадом. И автомобильным сигналом у ворот. Он был какой-то странный, как будто тяжелые хлопья налипали на звук во время его распространения. Из снегопада появился мрачный Рыбак. Потребовал себе яичницу и сто граммов горилки. О цели визита заявить не захотел. Нина Ивановна поняла, что интересоваться не стоит. Сообщила, где и в каком состоянии находится Дир Сергеевич. Сообщила с некоторым вызовом, она не хотела, чтобы о ней что-нибудь такое подумали, но в то же время хотела этого. Роман Миронович пожелал взглянуть, "может быть, уже проснулся". Заглянули в цокольный этаж. Нина Ивановна открыла дверь. Роман Миронович спросил почти сразу, как увидел лежащего шефа.
– Что это с ним?
Дир Сергееич лежал на спине и пульсировал всей верхней частью тела, по очереди облепляя себя вялыми ладонями верхнюю часть груди.
Они бросились к нему.
– Переворачивай! – скомандовал Рыбак. Некрупное тело разом перекатили со спины на живот, и изо рта у него ударил зеленый пахучий поток.
Нина Ивановна отдернула руки и отступила на шаг. Рыбак нанес широкой мягкой ладонью удар начальнику по спине, и вслед за жидкостью из жалобно оскаленной ямы полетели твердые фракции рвоты.
– Воды, нашатыря! – командовал Рыбак. Вскоре у постели "наследника" уже собралась целая толпа обслуги.
Роман Миронович помылся и сел за стол. Происшествие не отбило у него аппетита.
– Еще две минуты, и мы бы его хоронили! – сказал он, ни к кому не обращаясь, хотя напротив него за столом сидел Валерий Игоревич Бурда. Из дому его за пару дней до этого выставили, куда он явился с непреднамеренным, но крайне подозрительным своим загаром и совершенно невразумительными объяснениями по поводу своего многодневного отсутствия. Оказывается, семью никто так толком ни о чем не предупредил. Коллеги! Податься было некуда, и он подался в "Сосновку". Чувствовал он себя настолько несчастным, что даже не испытывал никакой неуютности в присутствии Романа Мироновича, у которого должно было скопиться немало вопросов по поводу его, Бурды, поведения. Рыбак просто мрачно ел. Много, с каким-то озлобленным аппетитом. Выпил больше, чем полбутылки водки, но это абсолютно никак не сказывалось на его отношении к миру и к Бурде. Он только поинтересовался, как там шеф? Желудок ему промыли, самого обмыли, переодели, даже особого похмелья не наблюдалось. Выпил две таблетки фенозепама, смотрит в потолок. Рыбак налил себе еще водки. Выпил, сжевал огромный соленый груздь и сказал:
– Пойду.
– Куда? – спросил зачем-то Валерий Игоревич.
– Пусть делают со мной, что хотят, только я все ж таки не садист.
– Да?! – опять некстати удивился менеджер, получалось, что он всю жизнь считал Рыбака именно садистом. Но тот не заметил двусмысленности. Слишком сильное чувство терзало крупную фигуру охранника.
Младший Мозгалев лежал все там же, в комнате Нины Ивановны, он и в трезвом виде подтвердил свое нежелание вернуться на место своего короткого, болезненного счастья. Глаза у него были полузакрыты. Из-под налитых приятной тяжестью век он увидел фигуру в дверном проеме.
– Это ты? – он не знал, у кого он это спрашивает, и ему было все равно.
– У меня письмо.
– Письмо?
– Письмо.
– Мне?
– Так получается, что да.
– Зачем мне письмо?
Трудно собранная в кулак решимость Романа Мироновича здесь опешилась. К вопросам с этого направления он не был готов.
– Не знаю, просто письмо.
– От кого?
– От одной старушки.
– Ты же видишь, что я ничего не вижу. Как я буду читать?
Рыбак опять задумался.
– Может, ты мне сам почитаешь. Садись на стул тут рядом и читай.
Тут уж гость впал в полный ступор. Одно дело вручить, сунуть, всучить, подбросить отвратительное письмецо, и совсем другое – стать исполнителем главной роди в мерзком спектакле, которым несомненно станет чтение.
– Так что ж ты, садись. Читай!
Роман Миронович придумал очень убедительную отговорку.
– Я не умею читать.
– Да-а? – искренне удивился лежащий. И, кажется, начал раздумывать над тем, как выйти из положения. Но помогла, как всегда, старушка-жизнь: раздался за воротами еще один автомобильный сигнал, еще более искаженный мощью падающего снега.
– Кто-то приехал, – задумчиво произнес "наследник". Роман Миронович охотно ухватился за предоставившуюся возможность.
– Я посмотрю.
– Посмотри, а я подремлю.
– Лучше бы ты захлебнулся своей рвотой, – сказал очень тихо Рыбак, выходя вон и запихивая письмо во внутренний карман.
Сквозь стекла веранды он увидел медленно вползающий в распахнутые охранниками ворота белый "лексус". Машину можно было рассмотреть только благодаря работающим дворникам, остальное сливалось со снегопадом. Из нее выбрался совершенно лысый человек и спокойно направился к веранде, ни в малейшей степени не пытаясь защитить голую голову от налегающих хлопьев.
– Как о вас доложить? – спросила Нина Ивановна.
Лысый усмехнулся и прищурился.
– Вы хотя бы поинтересуйтесь, к кому я? – он говорил с едва заметным, да и то не постоянным акцентом.
– Вы разве не к Диру Сергеевичу?
Рыбак вмешался.
– Нина Ивановна, скажите шефу, что приехал Джовдет.
Гость вытер голый череп широкой рукою в перстнях, как только не поцарапает кожу?!
– Вот видишь, – сказал он Рыбаку, – то ты за нами ездил, а теперь мы сами к вам.
Роман Миронович ничего не стал говорить. Закурил. Хотел было приоткрыть дверь, чтобы выпустить дым наружу, но пожалел его, не отдал на расправу снегопаду.
– Дир Сергеевич очень удивлен, но… ждет. Пойдемте.
Джовдет подмигнул Рыбаку, тот не нашелся, чем ответить. Сигарета сгорала сама по себе, без помощи губ. Он похлопывал себя по карману, вмещающему письмо. Он чувствовал себя отвратительно, как и все последние дни. И никак не мог решить, что же ему делать. Будучи от природы человеком в высшей степени осмотрительным, основательным, презирающим порывистость и всякие резкие движения, он все время ловил себя на внезапно обостряющемся желании, послать все к чертовой матери и забиться куда-нибудь в угол потемнее с бутылкой водки и без телефона. Наверно, легче было бы застрелить человека, какую-нибудь вредную враждебную гадину, чем участвовать в том, в чем он оказался участником. Он считал себя человеком без нервов, так, возможно, оно и было прежде, а теперь они начали прорастать?
Опять гости!
Едва успели закрыть ворота, как они опять, эти машины!
Роман Миронович забычковал недокуренную сигарету и вытащил новую.
Это еще как понимать – Ника?! Сама за рулем по такому бурану?!
– Здравствуйте, Роман Миронович.
– Угу.
– Дир Сергеевич встал?
– Он лежит, но уже не спит. И у него человек.
– К нему, значит, нельзя?
– Слушай, дивчинка, не задавай таких умных вопросов!
– Знаете, Роман Миронович, когда вы начинаете говорить на мове, я млею.
И Ника решительно проследовала внутрь. Рыбак скорчил ей страшную рожу вслед. Действительно страшную.
Нина Ивановна проводила девушку на кухню, где продолжал не знать, что ему теперь делать, Валерий Игоревич. Пить он уже не мог, ехать домой не мог, оставаться в неподвижности не хотел. И, несмотря на то, что странности в его судьбе, кажется, кончились, продолжал чего-то бояться. Только наладились попить кофейку, как раздался пронзительный хозяйский крик. Дир Сергеевич выскочил в гостиную в развевающемся халате. Зацепился шлепанцем за ковер, упал, одним движением поднялся, влетел на кухню.
– Дайте мне, Нина Ивановна, молока кружечку. Кисло во рту от этой блевотины, и весь пищевод горит.
Ника радостно встала, расстегивая свою сумочку.
– Дир Сергеевич, все в порядке, виза, билет все в порядке. Завтра, "дельта", Гантвик.
"Наследник" поставил пустую кружку на стол, но к протянутым документам не притронулся.
– Спасибо, Ника. Но судьба, понимаешь ли, играет человеком. Ты покупаешь билет на аэроплан в Англию, а мне-то ведь нужно, как выясняется, отправляться совсем в другую сторону.
– Это тот, лысый сбил его с толку, – прошептала Нина Ивановна Валерию Игоревичу.
Дир Сергеевич, задумчиво зажмурившись, тер себе щеки.
– Вылетим в любом случае не сегодня, нелетность погоды на лицо. К тому же надо кое-кого разыскать. Рыбак!!!
Появился мрачный курильщик.
– Где твой начальник?!
– Вы мой начальник.
– Елагин, Елагин где?! Найти, а пока я приму бассейн. Всех вон оттуда, Нина Ивановна.
– Там и нет никого.
– Эх, жаль, я бы с таким удовольствием выгнал!
Через пару минут Рыбак, шагая по краю бассейна, докладывал медленно, уютно скользящему под отблескивающей поверхностью "наследнику", что Елагин сидит в больнице у постели Конрада Эрнстовича Клауна и ждет, когда тот заговорит.
– Скажи ему, что завтра вылетаем.
– Он говорит, что с Клауном дело серьезное, в любую секунду он может прийти в себя и все рассказать. Оставлять его в таком состоянии опасно.
– Могут убить? – весело фыркнул Дир Сергеевич.
– Елагин говорит, что могут.
– Пусть сажает там, какую угодно охрану.
– Он говорит, что в таком случае снимает с себя всякую ответственность.
– А ты не намекнул ему, куда именно мы вылетаем?
– Я и сам не знаю.
– Правильно, никто не знает. Скажи ему, что вылетаем мы, для начала, в Душанбе.
– Угу.
– Кстати, ты тоже летишь.
Рыбак так вздохнул, словно рассчитывал поднять волну в бассейне.
– Я думал, как всегда за отъездом Александра Ивановича, я принимаю здешние дела.
– Фиг тебе, полетишь со мной!
Роман Миронович вторично за сегодняшнее утро пожелал шефу захлебнуться, только теперь уже совсем беззвучно.