– Мы не знаем, вменяем Дир Сергеевич или нет, мы не можем рисковать, понимаете, – Патолин присел рядом, на другой выступ. – Мы организовали эту имитацию, чтобы обмануть его. Он будет думать, что месть осуществилась, и быстро уедет, ведь это будет инцидент на границе. Через некоторое время получит пленку. Телекамеры готовы.
– Но если он сунется с ней на телевидение, сразу все всплывет!
– Не сразу. Сразу будет только скандал. Опровержение Ющенки или Тимошенки, мол, украинские силы только еще готовятся к посылке в Афганистан, и их там нет вообще в настоящий момент. Будут заявления экспертов, что такое нападение невозможно, и все это время непрерывная истерика в прессе и на всех каналах. Именно этого – телевизионной вакханалии, в конце концов и надо нашему герою. Пока будут разбираться, что к чему, много воды утечет, злость перегорит, Митя, он вообще, вы знаете же, переменчив. К этому времени разъяснится история с Аскольдом, там уже многое задвигалось в Москве, обнаружились виновники. Вообще, может быть, Дир сам сюда мчится, чтобы успеть провернуть дело до освобождения Аскольда. Одним словом, мы похороним под этой мишурой замысел Дира Сергеевича.
Кривоплясов поглядел на Патолина очень внимательным взглядом.
– То есть вы хотите выставить Митю дураком?
– Дурак, по-моему, лучше, чем убийца. Он сам еще потом всем нам спасибо скажет. Что же, для того, чтобы поддержать его бредовое представление о своей роли в истории, дать расстрелять несколько десятков человек?!
– Молодой челове-ек, – вздохнул неопределенно друг. Патолин напряженно улыбнулся.
– Что вы хотите сказать?
– Ничего я не хочу сказать.
– Вам ничего и не надо говорить. Только промолчать, если начнутся вопросы с его стороны.
– Вы думаете, я сумею, молодой человек?
Кастуев нервно кашлянул.
– Можно, конечно, напиться или притвориться пьяным, пролежать пару дней в пещере.
Критвоплясов отрицательно мотнул головой.
– Если выпью, точно проболтаюсь.
– Как быть?
– Лучше я уеду, молодой человек, как вы и предлагали.
Кастуев и Патолин обнадеженно переглянулись.
– Не хочу я влезать во все это дерьмо.
Кастуев всплеснул руками, выказав всю восточность своего происхождения.
– Разумеется, не надо, не надо предавать друга.
– И не надо поддерживать друга, если его намерения преступны, – твердо добавил Патолин. А потом добавил еще:
– Вы бы разрывались между двумя выборами, если бы не уехали. Это очень тяжело, разрываться, мучительно, даже.
Кривпоплясов вдруг закашлялся, мешая кашель с нездоровым смехом.
– Только не надо из меня Гамлета лепить. Уеду, уеду, сейчас же уеду. Машину дадите?
– Конечно! – Кастуев опять пустил в ход руки.
– И денег. Денег у меня нету. Тут у меня были одни харчи.
– И денег, – твердо кивнул Патолин.
Кривоплясов встал, снова зевнул и убрел в пещеру, видимо, собирать пожитки.
Кастуев перекрестился. Патолин с усмешкой достал бумажник из нагрудного кармана своего комбинезона – здесь все были одеты по-военному – и проверил, сколько в нем осталось денег.
– Пойдем поторопим Кляева, – сказал он, засовывая бумажник обратно.
Нестор Икарович все еще писал, скорчившись, держа на коленке блокнот. Выяснилось, что слово "записка" он подразумевал в научном значении и теперь готовил целый аргументированный отчет в адрес Елагина. Ему важно было убедить майора, что ни одна денежная бумажка не была потрачена зря.
В разгар лингвистических выяснений прибыл друг Кляева Тахир, как всегда загадочно и нехорошо улыбающийся. Прямо-таки воплощенное восточное коварство. В данном случае он был очень кстати, ибо взял на себя вывоз Нестора Икаровича на Большую землю. Вместе с основными научными материалами. Можно было сэкономить экспедиционный джип.
Наблюдая за погрузкой манаток экспедиции в потертый "паджеро" рустемова брата, Кастуев протирал все время потеющую ямочку на подбородке и говорил:
– Что-то тут не так, не нравится мне все это.
– Что не нравится? – раздраженно спросил Игорь.
– Слишком ладно все складывается.
Патолин не отмахивался от него и не говорил, что байки Рустема о якобы нанимаемом неизвестными людьми боевом вертолете кажутся ему именно байками, у него хватало конкретных, не фантастических забот. Вид превращенной в блок-пост метеостанции его все еще не радовал. Ему продолжало казаться, что одного внимательного взгляда будет достаточно, чтобы разоблачить эту грубую, торопливую подделку.
2
Всю дорогу из заснеженной Москвы в солнечный Таджикистан Дир Сергеевич и Александр Иванович были неразлучны. Сидели в транспортных креслах или рядом, или напротив друг друга. Ели одну и ту же еду, пили из одной бутылки. И вели длинные, длинные и, самое главное, отвлеченные разговоры. Разговаривал в основном шеф, начальник службы безопасности произносил слов ровно столько, чтобы было видно, он не только слушает, но и понимает, о чем идет речь. Младший Мозгалев касался самых различных тем и перескакивал от одной к другой без всякого ощутимого плана. Говорил, прислонив голову к обшивке самолета, одним глазом глядя в молоко, холмящееся за стеклом. Длинно рассуждал о ценности человеческой жизни. О том, как низко она упала в последнее время.
– Современные газетные плакальщики – идиоты: как нравы испортились! Мол, за сто рублей убивают. Да это всегда было, это у Достоевского мочат с терзаниями и за целых три тысячи, а ведь резали на Руси сплошь и рядом за медный крест. Убивали всегда одинаково, эпохи различаются тем, как хоронят. Советская Россия – это территория, где валяются миллионы небрежно погребенных тел. Могила – упаковка, для передачи остатков личности в другую, так сказать, высшую инстанцию. А если считать, что ее, высшей инстанции, нет, то и стараться не к чему. Никто не спросит за небрежность. У нас похороны или пышные, или убогие. За гробом или идет вся страна, или никто. Лучшим – мавзолеи, рядовым – яма в безымянном поле. Нет спокойной, трезвой регулярности в отношениях с потусторонним миром. Отсюда все растет, вплоть до трудовой этики. Как хороним, так и живем.
Елагин, слушая, вспоминал смотренные в детстве по телевизору похороны президента Кеннеди и зеленое поле Арлингтонского кладбища, попытался сформулировать мысль о том, что и у "них" то же, в общем, самое, и помпа есть иной раз, и… Дир Сергеевич ухватился за слово "телевизор" и опять потянул в свою сторону.
– Я тебе рассказывал про Мишкину идею, почему нам не жалко убитых в телесериале?
– Да, помню. Они потом воскресают в рекламе.
– Примерно так. Их не жалко, их жизнь условность, невозможно, например, вообразить себе кладбище телеперсонажей. Они едят в кадре, совокупляются, ходят, умирают, и тут же воскресают. Ничто не окончательно. Телевизионный эфир незаметным образом, через зрительскую привычку, распространил это свойство не только на сериальных героев, но и на героев документальной съемки. Пусть это землятресение, вылазка террористов, цунами, главным героем события является помимо вида стихии количество пострадавших. В первые часы после нападения на небоскребы в Нью-Йорке говорили, что погибло, скорей всего, несколько десятков тысяч человек, а потом уточнили – всего три тысячи с половиной, и, знаешь, я был разочарован. Нет, абстрактно, я за то, чтобы никто не умер, но при этом сознанию хочется полакомиться и солидной суммой потерь. Где-то тут пролегает линия разделения. Человеческая жизнь не цельное понятие, у него есть ракурсы.
– Извини, Митя, ничего нового. Бог знает, когда замечено – одна человеческая смерть, это горе, а тысяча, это статистика.
Дир Сергеевич кивнул, корябая щеку ногтями.
– Да, да, я согласен, да, только ты не дал мне договорить. Тут все дело в обратной связи. Понимаешь?
– Нет.
– Мое ноу-хау в том, что можно повлиять. Одно дело утолять сенсорный голод путем созерцания информационных трупов, другое дело – самому участовать в их производстве. Наш случай. Да, мы убьем два, три десятка украинских добровольных предателей славянского дела. Вроде бы ерунда, почти рядовое событие. Но сюжет этот, пройдя по всем каналам, бесконечно размножит количество хохляцких трупов, увидены будут миллионы и миллионы зарезанных и растрелянных. Понимаешь, Саша?! Это будет громадное, историческое событие. Содрогнутся!!! И я испытаю оргазм восстановленной справедливости.
Майор сделал большой глоток минеральной воды.
– Извини, Митя, но я не понимаю вот чего.
– Чего?
– Зачем ТЫ туда летишь?
– А что?
– Ты нарушаешь чистоту эксперимента.
– Чем же?
– Своим присутствием. Если б ты остался у телевизора в Москве, отдал приказ и получил экранный результат, тогда да, все было бы чисто. Эти несчастные украинские парни были бы для тебя всего лишь информационными единицами. А так ты будешь их видить вживую, увидишь их кровь, их трупы, даже сможешь услышать запах, если захочешь. Ты будешь не геоплитический дизайнер, а обыкновенный мясник.
Дир Сергеевич довольно долго молчал, потом вдруг просиял, ему явился отличный ответ.
– А ведь я не для себя стараюсь, Саша. Пусть я лишусь своего личного, мелкого удовольствия, но страна-то возликует. Все что я сделаю, будет сделано для людей! Для россиян. Если хочешь, для москалей. Ты смотришь так, Саша, как будто тебе все это не очень нравится.
– Я никогда этого не скрывал.
– Это правда. Ты вообще если вдуматься не москаль.
– А кто же я? – усмехаясь, поинтересовался майор.
– В лучшем случае – москвич.
– А есть какая-то заметная разница?
– Да, Саша, есть. Объясню на примере. На градостроительном примере, если ты не против.
– Не против.
– Вспомни Калинский проспект, или как его сейчас называют, Новый Арбат.
– Вспомнил.
– Так вот, москвичи придумали ему презрительное наименование – Вставная Челюсть, а для москалей, увидевших его в те времена, когда он только-только был воздвигнут, Калининский представлял собой символ современности, продвинутости вперед, приобщения к мировому архитектурному мейнстриму. Москвичи тряслись за свои хваленые московские переулки, а москалей грело то, что их столица ни в чем не уступает заокеанским Бродвеям. Кстати, большинство москалей, живут совсем и не в Москве. Раньше их называли московитами. Москали не обязательно русские по крови. Беринг и Багратион были именно москали. Москали, а не москвичи построили державу, если хочешь знать. Москвич сыт и бесперспективен.
Майор слушал и не слушал разглагольствования шефа. Слушал, потому что надеялся, что сквозь необзательный, прихотливый треп прорвется ненароком какая-нибудь полезная деталь, и не слушал, потому что непрерывно вертел в сознании ситуацию там, на берегу Элевента. Во время последнего разговора Елагин обещал Игорю, что сделает все возможное, чтобы взгляд "наследника" был по возможности запорошен предваряющей информацией об объекте. Этим майор и занялся во время подлета Ми-4 к району предполагаемых кровавых событий.
– Где Афганистан? – спрашивал Дир Сергеевич прилипая носом к стеклу. – Вон там, за рекой? Это Вахш, или как его, Пядж? Не Пяндж?
– Это не Вахш и не Пяндж, – терпеливо объяснял майор, это один из притоков Вахша, то есть Пянджа. Ты запутал меня, Митя. Граница не повсюду проходит строго по этой реке.
– Эти горы еще Таджикистан, а там уже…
– Правильно, Афганистан. Мы сейчас летим вдоль границы. Забираемся в горы. Слышите, как изменился звук мотора? Высокогорье.
Дир Сергеевич кивал, хотя не был уверен, что уловил указанное изменение.
Река переливалась внизу, как будто сплетенная из нескольких ниток расплавленного серебра. Пепельно-серая каменистая равнина разлеглась и на юг и на север от нее. Сзади и слева от стрекочущей скорлупы с мотором дышали сознательной белизной горные вершины. Воздух был чище, чем это требовали нужды зрения. Отчего сердце время от времени робело и как-то беспредметно спохватилось, обнаруживая себя в центре такой разреженности и прозрачности.
– И ни человечка. Здесь никто не живет, – удивлялся Дир Сергеевич, но это было не совсем справедливо. Они видели и поселение в четыре дома без крыш, то есть заброшенное, и одинокий грузовик, непонятно как забравшийся в эти места.
– Грузовик с вершины Килиманджаро! – шептал московский гость-инспектор.
Заканчивалось большое путешествие, стартовавшее в Домодедово двое суток тому назад. Майор ввалился в салон в последний момент, ему даже думать не хотелось, что могло бы быть, опоздай он. Впрочем, он однозначно решил для себя, если не успеет, то просто позвонит Диру и расскажет все открытым текстом. С каждым шагом и днем эта история все больше начинала напоминать Вавилонскую башню – грандиозно, сложно и бессмысленно. Уже находясь на борту, Елагин, выпив коньяка, решил, что он осознанно "расколется", если "наследник" хотя бы намекнет, что о чем-то догадывается. Сам его внезапный порыв в сторону Памира говорил о многом. Еще один ехидный, намекающий звук, и со всей этой ерундой можно будет завязывать.
Чем это грозит начальнику службы безопасности? Он перестанет быть начальником службы безопасности, только и всего! Тоже мне, потеря!
Моральный долг перед Аскольдом? Он уже не ощущался так остро. Тем более после неудачного самоубийства Клауна, стало ясно, что все разрешится и без его, майорова, внимания. Стена непроницаемости рухнула, теперь нужно просто разобрать обломки, и суть обнажится сама собой. Дело до конца доведет и Рыбак, и Патолин, любой третий товарищ. И уже все равно – жив старший Мозгалев или не жив.
Так зачем тогда вообще тащиться с младшим Мозгалевым в эту дурную турпоездку? Просто привычка доводить все до конца? Чепуха! Есть ли рациональные причины не торопиться с саморазоблачением? Или просто влечет за собой простая инерция уже начатого дела?
Ну, узнает "наследник" прямо сейчас, что его в очередной раз собираются надуть, – его действия? Ладно, разозлится, закусит удила и устроит побоище реальное, а не подставное? Опять-таки – чепуха. Не станет же он расстреливать ни в чем не виноватых третьесортных кавеэнщиков. Нельзя же убивать людей только за то, что они назойливо бездарны. Честно говоря, просто нет сил для резких движений. Объяснений с Диром, саморазоблачений. Нет сил. Нет сил для элементарного предательства, то есть для звонка каким-нибудь местным начальникам, если они водятся в здешних горах.
Как ни удивительно: самое простое, это довести до конца план мистификации. Если все будет как следует разыграно перед глазами и под носом "наследника", он надолго удовлетворит свою извращенную жажду. Он будет соучастником преступления и угрозой разоблачения его роли в этом деле, его можно будет удерживать от других подобных дел. Да и выиграна будет уйма времени, а время меняет расклады.
В ходе полета постепенно выяснялось, что Дир Сергеевич ни сном ни духом о затеянном против него обмане. Внезапную перемену островных планов на горные он объяснял со свойственным ему легкомыслием – неуправляемым движением души. Сын ждал не один год его отцовского порыва и еще подождет недельку, тем более что его никто и не радовал предварительно, мол, папа приедет. Никакой не будет раны в сердце сына, а будет полезный контрольный визит в район развертывания главных событий. Личное участие в первом в мире акте частной управляемой геополитики. Раз пять Дир Сергеевич повторил, что это событие войдет в истории не только терроризма, но и вообще человечества.
Елагин старательно готовил шефа к восприятию "картинки", которая ожидала его на месте действия. Рассказал об особенностях обустройства таджикско-афганской границы. Показал фальсифицированные распечатки из интернета по поводу тайной отправки украинских подразделений в Афганистан в угоду союзническому долгу. Этим бумажкам легко было верить, потому что телевидение неоднократно крутило репортаж с выступлением Ющенко на европейском сборище, где он определенно обещал участие своей страны в умиротворении Афганистана. Он обещал это в будущем, но на самом деле тайно уже людей отправил. И надо же, чтобы так повезло! Американское командование расположило взвод своих новых военных друзей на дальнем севере страны, на максимальном удалении от мятежного юга, и откуда им было знать, что тем самым они направляют их в самое пекло.
Диру Сергеевичу нравились такие рассуждения, он улыбался с угрюмым блаженством и потирал ладошки.
Постепенно у майора начала крепнуть уверенность, что удастся "проскочить". Во время последних спутниковых переговоров с Патолиным и Кастуевым уже из Ленинабада начальник службы безопасности утвердил план операции. Она произойдет на закате, чтобы после всех положенных взрывов, трассирующих трелей в вечереющем небе поляну накрыла немедленная тьма, и у "наследника" не было бы никакой возможности и желания наведаться на место события. Майор начал думать, что это даже и хорошо, что Дир Сереевич многое увидит собственными глазами. Находясь в Москве или в Кембридже, он наверняка бы поддался подозрениям – слишком уж быстро и ладно все произошло. А тут – сам свидетель, как никак.
Организовать эти радиопереговоры с помощниками оказалось совсем не просто. Для этого необходимо было хотя бы на какой-нибудь час естественным образом разлучиться с "наследником". А тот, как назло, ходил за своим главным охранником как привязанный. Понятно, что не из особой любви к Александру Ивановичу, а из подозрительности и недоверия. Когда враг все время у тебя на глазах – на душе спокойнее, завещал еще дон Корлеоне. Но майор не был бы майором, когда бы не решил этой проблемы. Во время общего заседания в чайхане он изобразил отравление, его тут же отправили в местную больницу, где он дал промыть себе желудок, для снятия подозрений. Он употребил много хитрости, для того, чтобы улучить необходимые для своих дел полчаса, и очень гордился собой, за то, как ловко он сумел обвести вокруг пальца всех, кто мог бы за ним наблюдать. Дал все необходимые указания Патолину и Кастуеву, уточнил все детали плана. Был, естественно, горд собой, хотя и изможден перенесенной процедурой, да еще на фоне недавнего гриппа. Майор был бы очень озадачен и расстроен, если бы узнал, что происходило в чайхане, после его отъезда в больницу.
"Наследник" встал и вышел в заднюю комнату заведения, где уже была сервирована совсем другая встреча. На кошме, опираясь на ковровые подушки, держа пиалы в растопыренных пальцах, сидели трое. Джовдет, Абдулла и полковник, тот самый, что выпил в Киеве столько невинной крови Валерия Игоревича Бурды.
– Сразу к делу, – сказал Дир Сергеевич, оглядываясь. Он не мог ведь знать, сколько именно времени продлится отсутствие майора. Рыбаку, оставленному на стреме, было велено условно шуметь при угрозе его появления. При этом ему не полагалось знать, чем занимается хозяин вдали от чужих глаз. Роман Миронович и не стремился, он был в скверном расположении духа, весь в тайных терзаниях и чувствовал себя неподдельно, не то, что майор, отравленным. Украинское письмо жгло ему ребра.
– У меня есть то, что вам нужно, – сказал, полковник Диру Сергеевичу. – Машина в полном порядке. Четыре ракеты. Там колючки живой не останется.
– Деньги вам передали?
– Половину, – сказал Джовдет, – вторая после всего, на этом же месте.
Дир Сергеевич кивнул.
– Теперь вот что: мне нужна будет прямая и очень надежная связь с вами. С пилотом. Прямая и надежная. Чтобы без всяких там сбоев. Я хочу полностью контролировать ситуацию.