- Я пошла погулять с моей подругой, ее зовут Алисия, она тоже оставалась одна в этот вечер, у нее были неприятности, и у меня тоже, потому что меня выгнали с работы. Я собиралась уходить, как раз убирала рабочее место, чтобы вновь взяться за работу в понедельник, и тут входит шеф и говорит, что начальство велело провести чистку среди сотрудников, и поэтому вы уволены. Вот так… И ни слова больше! Ну и мы с Алисией пошли в паб, поговорили там, выпили, совсем немного, клянусь тебе, и там были два каких-то типа, они начали к нам приставать, а мы их послали, и они обозлились, и пошли за нами, когда мы вышли из кафе… Алисия взяла такси, потому что далеко живет, а я пошла домой пешком, и прямо перед подъездом моего дома они на меня набросились… Меня достало! Меня все достало! Жизнь - ужасно тяжелая штука, и я не хочу больше домой, и не хочу сидеть дома одна, я боюсь, что они вернутся…
- Что они с тобой сделали?
- Побили… У меня губа разбита, и глаз заплыл! Меня все достало, Филипп! Я все-таки порядочная девушка. Никому в жизни ничего плохого не сделала, и вот все, что я получила: меня выгнали с работы, и два каких-то придурка настучали мне по башке…
Она вновь разрыдалась. Филипп стал уговаривать ее успокоиться, а сам тем временем соображал, что ему делать.
- Где ты находишься, Дотти?
- Я вернулась в паб, мне не хочется оставаться одной… Мне страшно. И к тому же что за Рождество такое - одна дома!
Голос ее сорвался, и она вновь запричитала.
- Ладно, - решился Филипп. - Никуда не уходи. Я еду…
- О! Спасибо… Ты такой хороший… Буду ждать тебя внутри, мне слишком страшно, я боюсь выйти…
Филипп, сражаясь с креслом, прищемил себе палец рессорами, пришел в ярость, выругался и наконец закрыл кофр, испустив вздох облегчения. Видать, не часто ей приходилось складывать свое кресло!
В час ночи он наконец припарковался возле дома. Между двумя сугробами. Анни первой вылезла из машины, нащупывая в темноте, куда поставить ногу, чтобы не поскользнуться, сонная, в смутной тревоге оттого, что придется переустраивать весь быт, ставить новые кровати.
- А мадемуазель Дотти где будет спать, мсье Филипп?
- Со мной, Анни, и далеко не в первый раз!
- В каком часу явятся гости? - поинтересовался Младшенький, наводя лоск на черные мокасины, полученные в подарок на Рождество. Наконец-то у него появилась обувь, подходящая к его элегантным костюмам. Он уже видеть не мог свои кроссовки на липучках. Да они и не вязались с его обликом. Мокасины он заприметил в витрине, возвращаясь с матерью из парка. Магазин назывался "Мальчик-с-пальчик" и специализировался на детской обуви. Витринные мокасины были всех цветов радуги. Модель называлась "Игнатий", и цена вполне приемлемая: пятьдесят два евро. Он указал на них пальцем: "Вот что я хочу на Новый год - ботинки, которых не буду стыдиться". Жозиана остановилась, присмотрелась к витрине и ответила: "Я подумаю" - и спросила еще, какой цвет ему нравится. Он чуть было не ответил: "Хочу всех цветов, какие есть!" - но сдержался. Он знал свою мать, ее разумную бережливость и строгие воспитательные принципы, и выбрал классический цвет - черный. Она кивнула. Коляска покатилась дальше, и Младшенький, очень довольный, откинулся на спинку. Он счел дело улаженным.
- Думаю, они появятся примерно в половине первого, - ответила Жозиана.
Она стояла у плиты в ночной рубашке и терла на терке сыр эмменталь.
В кастрюле на медленном огне таяли масло и мука. Рядом в плетеной корзиночке лежали чудесные яйца, снесенные курами, постоянно клюющими свежее зерно на свежем воздухе.
- Значит, они выйдут из дома около полудня? - подсчитал Младшенький, заботливо размазывая черный крем по мокасинам.
- Можно предположить, что так, - осторожно ответила Жозиана.
Она не доверяла вопросам сына, которые выбивали ее из колеи.
- Если они позвонят в половине первого в нашу дверь, сколько времени будет на стенных часах в их доме, который они покинули получасом раньше? - поинтересовался Младшенький, заботливо натирая ботиночки тряпкой.
- Ну как… тоже половина первого, черт возьми! - воскликнула Жозиана, сбрасывая тертый сыр в пиалу и отставляя ее в сторонку.
С удовлетворением студента, верно ответившего на вопрос экзаменатора, она долила в кастрюлю, стоящую на огне, холодного молока и осторожно помешивала в ожидании, когда смесь загустеет до нужной консистенции.
- Нет, - осадил ее Младшенький. - Будет половина первого в абсолютном времени, это так, но не половина первого по местному времени, ведь ты не учла скорость света и сигнал, который посылает свет… Время нельзя определять абсолютной величиной, существует нерасторжимая связь между самим временем и скоростью сигнала, измеряющего время. То, что ты называешь временем, когда, например, смотришь на часы, - не более чем местное время. Абсолютное время - это время, которое не принимает в расчет противоречия реального времени. Часы, которые движутся, не работают в том же ритме, что часы, которые отдыхают. Ты совершаешь ту же ошибку, что Лейбниц и Пуанкаре! Я так и думал!
Жозиана вытерла пот со лба, стараясь не закапать все вокруг себя бешамелью, и взмолилась о пощаде:
- Младшенький! Умоляю, остановись! Сегодня Рождество, выходной. Не надо морочить мне голову! У меня каждая минута на счету! Я с ног сбиваюсь! Ты зубы сегодня утром чистил?
- Хитрая женщина хочет бежать бесед о предмете, что ей не понять! В речи коварно нападки вплетает, в чем превосходство свое обретает! - продекламировал Младшенький, твердой рукой щупая мысок ботинка, чтобы удостовериться, что крем хорошо впитался.
- Что толку быть мудрым и мыслью проворным, когда отпугнешь ты дыханьем тлетворным? - парировала Жозиана. - И ты думаешь, что, повзрослев, будешь привлекать девушек речами ученейшего Косинуса? Нет же! Ты соблазнишь их открытой улыбкой, белоснежными зубами и свежим мятным запахом изо рта…
- Плеоназм, дражайшая мать, плеоназм!
- Младшенький! Перестань, или я унижу тебя перед всеми во время обеда, подав тебе кашку и повязав слюнявчик!
- Какая подлая, низкая месть! "Дети богов, так сказать, извлекают себя из правил природы и являются как бы исключением. Они не ждут почти ничего от времени и лет. Заслуги у них предшествуют возрасту. Они рождаются образованными, они становятся совершенными людьми скорее, чем обыкновенные люди успевают выйти из детства". Это Лабрюйер, дражайшая мать. Он говорил обо мне, хоть сам этого не знал…
Жозиана обернулась и уставилась на сына, вместо указки направив на него ручку деревянной ложки.
- Постой-ка, Младшенький! Ты умеешь читать?! Раз цитируешь наизусть Лабрюйера, значит, ты сам разобрал этот отрывок…
- Да, мать моя, я готовил тебе сюрприз на Рождество…
- Боже мой! - простонала Жозиана, стуча себя в грудь наполненной соусом ложкой. - Это катастрофа! Ты развиваешься слишком быстро, сынок, слишком быстро… Если так пойдет, ни один учитель не сможет с тобой заниматься. Они все отсталые, депрессивные, взбалмошные. Они окажутся тупыми ослами, и мне придется их прогнать… А они могут сболтнуть о тебе журналистам, и у нас начнется балаган!
- Дай мне книги, я сам займусь своим образованием! И вам меньше расходов…
Жозиана огорченно вздохнула:
- Так дела не делаются. Все не так просто. Тебе нужен наставник. Необходимо следовать программе, использовать определенные методики. Я-то в этом ни в зуб ногой… Тут нужна система, порядок… Знания - это святое.
- Знание слишком важная вещь, чтобы доверять невеждам-преподавателям…
- Ты становишься невыносимым… Как верблюжья колючка!
Она бросила взгляд на столешницу и выругалась: забыла, сколько разбила яиц. Для суфле необходимо шесть, ни больше ни меньше.
- Младшенький! Я запрещаю тебе говорить со мной, когда я готовлю! Ну, можешь читать мне вслух детскую сказку… Что-то такое, что меня успокоит и не будет отвлекать.
- Прекрати нервничать! Просто пересчитай скорлупки, раздели их число на два, и ты получишь число яиц, о женщина, несведущая в науках! А про детские сказки забудь, они парализуют мне мозг и не щекочут божественные глубины души! Ибо мне необходимы эти дивные мурашки, чтобы я чувствовал себя живым. Я испытываю жажду познания, мама! Мне тошнотворны истории для детей моего возраста.
- А я нуждаюсь в покое и уюте, когда я на кухне. Для меня это разрядка, а не морока!
- Я могу помочь тебе, если хочешь… когда дочищу ботинки.
- Нет, Младшенький. Это мой тайный сад. Та область, в которой я чувствую себя непревзойденной и наслаждаюсь возможностью вершить все по собственной воле. Ни в коем случае ты не коснешься моих кастрюль! И вот еще что: когда гости соберутся, никаких разговоров об относительности времени и Лабрюйере. Помнишь, ты обещал вести себя как ребенок твоего возраста, когда мы среди посторонних… Я на тебя рассчитываю.
- Согласен, мать моя. Я постараюсь… Только ради тебя и чтобы насладиться совершенством твоей кулинарии.
- Спасибо, мой дорогой. Помой ручки после того, как почистил обувь, иначе можешь отравиться…
- И ты расстроишься?
- Расстроюсь ли я? Да я все зубы потеряю от горя, мой рыжий медвежонок.
- Я люблю тебя, моя милая мамочка…
- И я тебя люблю, свет моих очей, ласточка моя небесная, что принесла в наш дом весну…
Младшенький отставил ботинки, бросился к матери и яростно чмокнул ее в щеку. Жозиана зарделась от удовольствия и стиснула его в объятиях. Они мурчали, сюсюкали, терлись носами, щеками и надбровными дугами, покрывали друг друга влажными поцелуями, повизгивали, порыкивали и одаряли один другого нежными прозвищами, состязаясь в поэтичности образов и стремясь превзойти самих себя. Младшенький пальцем пощекотал маме складочку на шее. Жозефина увернулась и ущипнула своего рыжего бутуза за щечку. Так они муськались среди кастрюль и сковородок, осыпая друг друга ласками и словами чистейшей нежности. Мать и сын слились воедино, сплелись в могучий узел, гремящий раскатами хохота, от которых сотрясались стены дома.
- Как вы там, мои тролли? - проворковал Марсель, влетая на кухню. - Я был в кабинете, проверял счета и вдруг почувствовал, что стены нашего дома дрожат. Ах-ха-ха! Я смотрю, у вас тут поцелуйчики, вот и славно, как я рад! Жизнь прекрасна, сейчас придут гости! И дорогие для меня гости. Сегодня Рождество, рождение Иисуса, восторженные пастухи, Пречистая Дева Мария, Иосиф, вол и ослик, вспомните классику и пойте гимны об этом прекрасном дне…
- Аминь, - сказала Жозиана, размыкая объятия.
- Иди сюда, сынок, мы будем выбирать вино, которое подадим гостям… Пора тебе разбираться в купаже, годе и сортах винограда. Пора научиться смаковать бархатный нектар во рту и довольно урчать, различая в нем тысячу нот и оттенков…
- Марсель, оставь! Он для этого еще слишком мал!
- Виноделие - это целая наука, мусечка. Наука, которая развивается и требует времени, обоняния и прилежания…
- Еще один взмах тряпки по ботинкам, и я в твоем распоряжении, о обожаемый родитель!
Жозиана посмотрела, как они удаляются по коридору, рука в руке, в направлении погребка-холодильника, который Марсель разместил в самой дальней комнате. Рыжий гигант, склонившийся над маленьким толстолапым рыжиком. Две новогодние ели. Добрые и сильные, уверенные и нежные, сластолюбивые и хитрые. Они не похожи ни на кого из тех, с кем знакома Жозиана. Марсель что-то говорил, выпуская в воздух гирлянды эпитетов, Младшенький скакал от восторга и просил еще, еще всяких несуразных слов! Картина счастья, которого никто не должен нарушить. Запретная зона, не приближаться! Она тронула рукой ложбинку между грудями: там вновь ощущался мучительный комок. Она тряхнула головой, чтобы прогнать наваждение. И почуяла запах горелого. Она завопила: подгорал ее бешамель! Она выругалась, схватила ложку и принялась мешать, мешать, молясь, чтобы соус не свернулся, смахивая при этом с кончиков ресниц невольную слезу, одну-единственную слезинку, рожденную вечной тревогой ее сердца. "Не трогай эту парочку, Господи! Не трогай, не то я вобью еще один гвоздь в Твой крест!" Кровь застучала у нее в висках, она прищурилась и повторила: "Только не эту парочку! Только не эту парочку!" Зазвонил телефон, на мгновение заколебавшись, она сняла трубку.
- Жозиана? Это Жозефина…
- Привет, Жози! Я на кухне…
- Я тебя отвлекаю?
- Нет, но давай поскорее… Соус может свернуться. Вы придете, все в порядке? Только не говори, что не получится…
- Нет-нет, мы придем. Я не потому звоню…
- Что-нибудь не то с девчонками?
- Нет, с ними все нормально… Просто хотела обсудить с тобой одну вещь, о которой неудобно говорить при гостях…
- Тогда подожди, я убавлю огонь…
Жозиана сделала маленький-маленький огонь и вновь взяла трубку. Прислонилась к столешнице и приготовилась слушать.
- Ну вот… - начала Жозефина, - вчера в журнале в рубрике "Герой завтрашнего дня" я прочитала историю про двух сверходаренных детей, таких, как Младшенький.
- Как Младшенький? Таких, как он?
- Один в один. Первый - мальчик. Он живет в Сингапуре и с девяти лет сочиняет программы для айфонов, сверхсложные, которые до него никто еще не создавал. В два года он был уже непревзойденным в области информатики и знал все базы программирования. Он говорит на шести языках и сейчас продолжает разрабатывать десятки игр, приложений и анимаций, которые затем предлагает в "Эппл"…
- Быть не может!
- А другой ребенок, послушай, Жозиана, вернее - другая… Это маленькая девочка, которая опубликовала свою первую книгу в семь лет, триста страниц - рассказы, стихотворения, философские высказывания о мире, политике, религии, прессе… Она печатает от восьмидесяти до ста двадцати знаков в минуту, читает две-три книги в день и преподает литературу… Ты слышишь меня, Жозиана? Она читает лекции по литературе, устраивает конференции для взрослых и берет при этом триста долларов за пятьдесят минут! Ее отец построил студию в подвале их дома, где она готовит радиопередачи, которые потом расхватывают разные радиостанции! Она живет в Америке. Ее отец - инженер, мать росла в Китае во время "культурной революции", и у нее идиосинкразия ко всем формам группового обучения, она сама занималась с дочкой. И уверяет, что ту не нужно было заставлять, она сама каждый вечер сидела до полуночи над уроками! Представляешь?! Это означает, что не только ты родила гения! Ты не одна такая! Это же все меняет…
- Где ты все это вычитала? - спросила Жозиана, которая вдруг заподозрила, что Жозефина рассказывает ей рождественские сказки.
- В "Международном курьере". Это все Гортензия. Она скупает все журналы, надеясь найти идею для своих витрин. Витрин "Харродса"… Ты не в курсе? Я потом расскажу… Журнал еще продается. Беги купи его, вырежи эту статью и не переживай. Твой Младшенький, вполне возможно, вполне средний среди маленьких гениев. Как раз норма.
- Ох! Моя Жози! Если бы ты знала, какую внушила мне надежду. Какая же ты добрая! Я прямо вся поплыла от счастья…
Жозиана и Жозефина стали очень близки после смерти Ирис. Жозефина приходила в гости к семейству Гробзов на уроки кулинарии. Училась делать пирожные "Мадлен" с лимоном и шоколадом, рагу из зайца, тушеное мясо с черносливом, фаршированные яйца, фондю из моркови с луком-пореем, соленое печенье, сладкое печенье, макаронный пирог и корзиночки с авокадо и креветками. Иногда Зоэ сопровождала ее и записывала рецепты в свою черную тетрадочку. Жозиана умела найти слова, чтобы успокоить Жозефину. Она прижимала ее к сердцу, баюкала на могучей груди, гладила по голове. Жозефина размякала и слушала речи подруги о том, что "все пройдет, хорошая моя Жози, все пройдет, ей там лучше, чем на этом свете, ты знаешь, она уже не могла с собой справиться, ненавидела себя, она сама избрала свой конец, она умерла счастливой…" Жозефина поднимала нос и бормотала: "Словно я с мамой, скажи мне, именно так бывает с мамой?" - "Не говори глупостей, - бурчала Жозиана, - ты мне не дочь, и тем более у меня тоже не было нормальной матери, ну ни вот на столечко!" - Она разглаживала ей морщинки на лбу, придумывала всякие ласковые прозвища, смешные словечки, которые вертелись как волчки, и в конце концов Жозефина задыхалась от смеха, уткнувшись в обширный бюст.
- Спасибо, Жози, спасибо! Прямо гора с плеч… Я начинаю вновь радоваться жизни, думая о Младшеньком… Знаешь последние новости? Он сам научился читать, он цитирует Лабрюйера и анализирует теорию времени…
- Вполне возможно, вас таких много с гениальными детьми… Возможно, даже очень много, но их скрывают, потому что все родители, как ты, боятся неприятностей. Это новая раса. Дети запрограммированы, чтобы вывести мир к свету… Они наши спасители!
- Какая ты замечательная! - повторяла Жозиана, и слезы текли по ее лицу, слезы радости, слезы облегчения, слезы надежды - ее малыш, возможно, совершенно нормальный!
Ох! Ну не такой нормальный, как все дети, но нормальный - как горстка ему подобных. Дети, на которых не показывают пальцем, но про которых пишут восторженные статьи в журналах.
- Надо привыкнуть, твой ребенок не исключение…
- Ты же знаешь, как это тяжело. Я все время чего-то опасаюсь. Боюсь любопытных взглядов. Боюсь, что на нас обратят внимание в автобусе, что у меня его похитят, боюсь, что он станет писать программы для компьютеров и изобретать ракеты с ядерными боеголовками, газы для химической войны и какие-нибудь опасные бактерии. Как-то в метро он нарисовал нотный стан и что-то напевал, записывая ноты. Там была дама, которая сказала своему мужу: "Вон, гляди, мальчуган записывает "Маленькую ночную серенаду"!" Это, наверное, была преподавательница музыки, и она узнала партитуру. А типчик с ней ответил, прикрыв рот, чтобы я не слышала: "Ох, ты права! Видать, ненормальный какой-то…" Мы поскорее вышли и дошли пешком.
- Ты не права! Ты должна была вздернуть подбородок и гордиться сыном! Как гордился отец Моцарта. Ты думаешь, он стыдился своего сына? Нет! Он представил его ко всем королевским дворам Европы, когда малышу было четыре года!
- Ну, будем надеяться, мне это прибавит смелости, потому что сейчас мне порой не по себе!
Она сказала в трубку "до скорого" и, счастливая, вернулась к своим кастрюлькам. Груз упал с ее души. Она осмотрела поле боя ясным взором из-под выщипанных бровей. Младшенький - нормальный, совершенно нормальный, и у него полно друзей на другом конце света. Это не слишком удобно для детских дней рождения, но по крайней мере она теперь знает, чем себя утешить во время очередного приступа тоски и тревоги…
- А теперь, сынок, мы будем выбирать подарки гостям, - объявил Марсель, вылезая из погребка с несколькими красивыми бутылками. - Я тут подобрал кое-какие побрякушки для наших дам, а еще есть часы, которые я подарю Гэри, английскому джентльмену, который тоже к нам придет.