Глава шестая
1
И была ночь, и наступило утро.
И с этого утра события случившейся в нашем городе истории стали приобретать уже совершенно невероятный характер.
События, о которых речь, начались в городском отделении Жилсоцбанка, в одном из самых дальних, самых подвальных, самых секретных его помещений, представлявшем из себя не что иное как бетонный бункер, запертый многотонной стальной дверью. Туда, в этот бункер, была отправлена изъятая у Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем их Рябая, отныне не принадлежащая им, там ей теперь предстояло находиться, и где еще, как не в банке, должно находиться курице, несущей золотые яйца?
В это утро к условленному часу к зданию Жилсоцбанка съезжались отцы города, чтобы увидеть наконец чудо-курицу собственными глазами, а если повезет, то и стать свидетелями появления золотого яйца на свет.
Ах, Боже мой, у меня недостает слов, чтобы описать всю изумительную значительность подобного съезда! С какой грозной, торжественной державностью подкатывали к гранитному крыльцу блистающие зеркально надраенными бортами черные "Волги", с какой важной, исполненной державной силы осанкой поднимались по гранитным ступеням выбравшиеся из черных машинных утроб их пассажиры, какая высокая государственная мудрость сквозила в их рукопожатиях, когда они встречались! Это надо увидеть, стать очевидцем, - а словами не передать.
Надо отметить, круг съезжавшихся был весьма невелик. Только в полном смысле отцы города были званы сюда. И если, скажем, полковник Волченков как начальник управления внутренних дел подпадал под данное определение, то его заместителю Собакину, пусть и тоже полковнику, дорога на этот съезд была заказана.
За входной дверью со стоящим около нее вооруженным милиционером отцов города встречал директор банка. Это был сухощаво-поджарый, абсолютно лысый пятидесятилетний мужчина, всегда с уголком белого платочка в нагрудном кармане пиджака, всегда тонко благоухающий французским одеколоном.
- Доброе утро, очень рад! - приветствовал он каждого вновь входящего, провожал его к себе в кабинет и, оставив там, возвращался обратно на свой пост у двери, чтобы встретить очередного отца города.
Первый прибыл тютелька в тютельку к назначенному времени. Все уже знали эту его особенность, особо ценили такое его свойство, невольно напоминавшее известную поговорку о королях, и к его приезду все до одного уже были в сборе.
- О, опять я последний! - по-обычному пошутил Первый, здороваясь со всеми за руку, и у всех, опять же по-обычному, крутилась на языке та самая поговорка про короля, но, как и всегда, посмел произнести ее вслух лишь начальник безопасности, бывший сегодня в сером, металлически блестевшем костюме, в каких во всяких западных фильмах того времени ходили президенты больших фирм и боссы мафий.
- Ну при чем здесь король. Нормальное человеческое качество, - ответил начальнику безопасности Первый, и на лице его были только одни ясные и чистые глаза, а усов не было и в помине.
- Прошу! - указал директор банка, открывая дверь, пропуская вперед Первого и тотчас проскальзывая вслед за ним.
В большом зале с зарешеченными окнами, за обшарпанными канцелярскими столами, низко пригнувшись к ним, женщины в черных напалечниках ловко считали купюры, и были они так погружены в это действо, что из всех лишь одна и подняла на отцов города глаза, с любопытством оглядела их и тут же снова взялась за свое утомительное, но общественно важное дело.
Отцы города прошли коридором, спустились по глухой глубокой лестнице в три оборота, прошли по еще одному коридору, тоже совершенно глухому, и вышли к бронированной двери.
- Всех прошу отвернуться! - с извиняющейся улыбкой поглядел директор банка на Первого, и у того на лице появилась улыбка - понимающая и прощающая.
- Отвернемся, товарищи! - с этим пониманием, благодушно сказал он.
Директор потыкал пальцем в кнопки шифратора, замки щелкнули блокировкой, директор открыл их ключами, повернул громадную рукоять засова и, весь напрягшись, потащил дверь на себя. Медленно, неохотно она стронулась с места и приотворилась.
- Прошу! - снова сказал директор, пропуская Первого вперед себя.
И чудную же картинку застал внутри, переступив порог, Первый.
Посередине пустого бетонного помещения было сооружено на скорую руку нечто вроде небольшого решетчатого курятника, прикрытого сверху для создания темноты серым, похожим на солдатское, обтрепанным одеялом, одинокая рябая курица бесприютно болталась по голому серому полу и пыталась что-то клевать на нем, а на деревянном топчане в углу, подложив под голову руки, похрюкивая, спал приставленный к курице банковский клерк, даже не удосужившись снять выданного казенного белого халата.
- Что это у вас тут такое?! - повернулся Первый к вошедшему вслед за ним директору банка, и лицо его, превратившееся в сплошные усы, изобразило крайнюю степень брезгливости.
Директор сунулся вперед, увидел - и побледнел.
- Сон на посту?! - закричал он, бросаясь к топчану.
Дежурный дернулся, перестав хрюкать, открыл глаза, вскочил и ошалело уставился на втекавшую в бункер делегацию.
- За-а время мо-оего дежурства никаких происшествий не произошло! - прыгающим со сна, обрывающимся голосом по-солдатски отрапортовал он затем.
- А это что такое, товарищи?! - раздался изумленно-усмешливый вскрик.
То был голос начальника безопасности. Он стоял около сооружения, должного исполнять роль курятника, и показывал на что-то внутри этого наспех сработанного решета.
Там на полу, в набросанной соломе, лежало яйцо. И было оно идеально белое, обыкновенное куриное яйцо с обычною известковой оболочкой - такое, какое снесет любая курица.
- К-как? К-когда? У-уже?.. - заикаясь, выговорил дежурный.
- Почему яйцо простое? - недовольно спросил Первый, находя взглядом Волченкова, как главного виновника всей кутерьмы.
Но что мог ответить ему начальник управления внутренних дел?
- Где?! - заорал он, бросаясь к дежурному и хватая того за ворот халата. - Где настоящее? Куда дел, отвечай, душу вытрясу!
- Настоящее? А это какое? А какое настоящее? - залепетал насмерть перепуганный дежурный, до которого понемногу начало доходить, что сон его был, судя по всему, отнюдь не самым большим его проступком.
- Полегче, полегче, - не утрачивая, в отличие от Волченкова, своей тихой, всезнающей, словно б исподвольной улыбки, взял начальника внутренних дел за руки начальник безопасности и отнял его от трясущегося дежурного. - Товарищ сейчас все припомнит.
- Что? Я? Я ничего… А если что… так здесь воздух… - потеряв над собой всякий контроль, понес какую-то нелепицу дежурный.
- Исключено! Полностью исключено! - вскричал директор банка. Он был весь белый и, вырвав из кармана белый платок, зачем-то размахивал им из стороны в сторону. Возможно, для привлечения внимания. - Шифр известен только мне, никаких посторонних предметов пронесено не было - лично досматривал!
- Но яйцо же не золотое?! - посмотрел на директора Первый, и так посмотрел - рука с белым платком у директора опустилась и обессиленно выпустила платок. Директору стало страшно: у лица Первого не было глаз, он глядел на него усами!
- Оно не золотое, - покорно, как ученик у доски, не знающий правильный ответ, согласился директор.
Первый шагнул в сторону бронированной двери, поманил к себе пальцем начальника безопасности и, когда тот приблизился, уронил с карающей властностью:
- Разберись как следует. Со всеми, с кем посчитаешь нужным.
- Непременно, - с тихой серьезностью отозвался начальник безопасности. И всезнающая, всеведающая улыбка на мгновение даже исчезла с его губ.
Первый шагнул через порог, за ним в глухом молчании потянулись остальные отцы города, дернулся было вместе с ними и директор банка, но начальник безопасности заступил ему дорогу.
- Так если шифр знаете вы один, то получается… - сделал он паузу, - что получается?
- Получается, оно не золотое, - с ученической покорностью ответил директор.
- А если подумать?
Нервы у директора сдали. Он вдруг подпрыгнул, гулко вдарил ногами о пол и, сжав кулаки, затряс ими перед грудью.
- Что мне думать, что мне думать! - закричал он. - Я их видел, золотые? Кто их видел, золотые? Кто это выдумал, что золотые? Кто? Скажите мне, кто?! Может, их и не было никогда, золотых?!
- Ну, это вы бросьте! - глядя на него со своей сторонней, отстраняющей улыбкой, резко сказал Волченков. - Давайте с дурной головы на здоровую не валить! Давайте лучше сразу всю правду!
Начальник безопасности между тем неожиданно перестал обращать на директора банка внимание и переместился поближе к Волченкову.
- А скажите, Сергей Петрович, - сказал он с кошачьей вкрадчивостью, беря того за рукав кителя и подтягивая к себе так, чтобы ухо Волченкова оказалось около самых его губ, - скажите, вы уверены, что все остальные действительно были золотыми?
- Не понял, простите? - отстраняясь от него и высвобождая свою руку, холодно проговорил Волченков. - Да мы экспертизу проводили! Заключение лаборатории имеется!
- А, ну да, ну да! - как вспомнил начальник безопасности. - Конечно! Экспертизу! - И попросил через паузу: - А посмотреть бы, Сергей Петрович? Не возражаете?
- Да пожалуйста! - воскликнул Волченков. - Сколько угодно!
Но когда, неторопливо, вальяжно пройдя через весь кабинет к своему сейфу, начальник управления внутренних дел отомкнул его, то оказалось, что на чистых белых листах бумаги лежала там у него белейшая, хрупкая известковая крошка, а также похожие на снятую лягушачью шкурку, все в извивах трещин, расплющенные оболочки от самолично раскоканных им двух яиц, и были они тоже изумительно, девственно белы - самая обычная скорлупа.
2
Надежда Игнатьевна вошла в распахнутую широкую створку высокой дворцовой двери, двинулась следом за неким, неизвестным ей почему-то человеком по красной ковровой дорожке к стоящему посередине кабинета Первому, чуть потомилась за чужой спиной ожиданием, и место перед ней освободилось.
- Здравствуйте, Надежда Игнатьевна, - сказал Первый, пожимая ей руку, и Надежде Игнатьевне показалось, что он сказал это не просто, а с особым значением. Еще требуется ей заново заслужить свое право появляться здесь, доказать, что достойна того - вот он что сказал, а не сумеет доказать, не сумеет заслужить - что ж, найдутся другие достойные.
Я ни при чем, я наоборот, я всегда, везде и во всем! - что-то вроде такого крика стояло в груди у Надежды Игнатьевны, и она лихорадочно искала слова передать его, но Первый уже выпустил ее руку, отвел ясные, чистые глаза и протянул руку следующему за ней.
Выбрать момент, реабилитироваться, отмежеваться, не допустить! - колотилось все в Надежде Игнатьевне, когда она уверенной и ровной внешне, а на самом деле спотыкающейся походкой шла к своему обычному месту за столом заседаний.
Новое совещание по вопросу о курочке рябе было собрано не только в более расширенном составе, но главным образом - измененном. Потому-то Надежде Игнатьевне и не был известен тот человек, что шел перед ней. Сидели тут и знакомые: директор и главный инженер закрытого машиностроительного завода, директор и главный инженер закрытого химического завода, но половина, не меньше - абсолютно неведомые люди. Доктора, видимо, кандидаты, всякие научные сотрудники и инженеры…
Им, этим неведомым, и была предоставлена Первым вольная воля. Довольны были, что приглашены сюда, оглядывали стены, потолок, люстры, занавески на окнах и говорили, говорили…
- Нет, отчего же, - уже не в первый раз попросив слово, ораторствовал один, с трубкой, помахивал ею в воздухе, рисовал дымком эдакие овалы, - я, безусловно, доверяю заключению, сделанному лабораторией… Хотя доверять ему невозможно! Да, современная наука достигла такого уровня, что может превращать в золото другие вещества. Но это потрясающе сложные реакции, потрясающе сложное оборудование… а сами по себе вещества не могут превращаться! Не могут, это противоречит элементарнейшим законам!
- Противоречит, не противоречит, - прервал его речь начальник горуправления внутренних дел Волченков, - а курочка несла золотые яйца! Она их не превращала, они у нее сразу золотые были. Это потом они из золотых в известку превратились!
- А то, которое она снесла в банке, - как бы отвечая Волченкову, перехватил инициативу другой из этих неведомых, с такой полуседой бородой, - оно было золотым? Или она сразу снесла его простое? Потому что если оно было золотое и превратилось, тогда это явление того же порядка, что и с прежней скорлупой. Если же оно сразу было простое… это тогда совершенно другое явление. Я вижу здесь удивительно обширный материал для исследований. Только, разумеется, потребуются крупные ассигнования.
Надежда Игнатьевна невольно восхитилась бородатым: ты гляди, еще и выгоду с этого тянет! Всякое действие для нее всегда было напрямую связано с результатом, и, хотя вовсе не до того ей было, она не могла не оценить хватку бородатого.
Однако же надо знать, когда хватать. Бородатый, собственно, и не схватил, а лишь оскалился, показал зубы, которыми бы урвал с удовольствием жирный кусок, и тотчас получил по этим зубам сокрушительный удар.
- Нас сейчас интересуют не ваши исследования, - сказал Первый, - а народно-хозяйственная польза. Вы ученые или кто? За что вам государство деньги платит? Потрудитесь объяснить, что тут такое происходит!
И всё, такое молчание хватило неведомых - сидели ни живы ни мертвы и не смели пикнуть ни слова.
Сейчас, сказала себе Надежда Игнатьевна. Прямо сейчас, другого момента удобней не будет.
- Поле! Поле там! - услышала она свой голос. - Там поле, все дело в этом - в поле!
И Первый, оказывается, ждал ее слов. Тут же развернулся к ней, и усы, в которые превратилось его лицо во время отповеди бородачу, исчезли, уступив место глазам.
- Да-да, Надежда Игнатьевна, - сказал он. - Нам бы очень хотелось послушать вас. Знать ваше мнение. Поле, говорите? Где?
- Поле. Уверена! В доме там. - Надежда Игнатьевна тонко уклонилась от компрометирующего ее уточнения, что речь идет о доме ее родителей. - И в поле том все кажется золотым. Яйца эти, во всяком случае! А как их удалили из поля - стали обыкновенными.
- Ничего подобного! - Волченков смотрел с другой стороны стола на Надежду Игнатьевну со своей неизменной полуулыбкой, и о, как ненавистно в единый миг сделалось Надежде Игнатьевне это его вечно ухмыляющееся лицо! - Скорлупа у меня в сейфе лежала - и двое суток оставалась золотой. В кабинете моем тоже поле?
- Нет! Оно лишь продолжало действовать. А как перестало - так она сделалась простой! - Ничего другого не осталось Надежде Игнатьевне, как фантазировать на ходу, идти послушно за поймавшим ее на крючок Волченковым.
- Надежда Игнатьевна! - И на лице начальника безопасности тоже была улыбка, но эту всезнающую улыбку Надежда Игнатьевна не смела не только ненавидеть, но даже и замечать. - Вы сказали, что яйца там, в доме, кажутся золотыми. Но ведь делали же после анализ, и скорлупа действительно оказалась золотой.
- Конечно, настоящей золотой, - согласилась Надежда Игнатьевна. - Поле действовало - и была золотой. А перестало - сделалась простой.
- Так казалась золотой или действительно была золотой?
- И казалась, и была золотой, - стоически, твердо ответила Надежда Игнатьевна. - А вообще, это не важно: казалась или была золотой! - почти выкрикнула она. И смотрела теперь только на Первого, прямо ему в глаза, ясные и чистые. - Я коммунистка, партия доверила мне ответственный участок, и я просто не могу верить в подобную мистику! Мне мое мировоззрение не позволяет! Я, когда эти яйца увидела, сразу не поверила! Не может быть, чего не может быть! То, что они превратились в обычные, - это свидетельство крепости материалистического мировоззрения нашего народа!
Первый сидел с глазами, исполненными такой чистоты и ясности, какие они бывали у него в исключительнейших случаях.
- Да, - сказал он, когда Надежда Игнатьевна смолкла, - это вы нам чрезвычайно верно о мировоззрении напомнили. О мировоззрении, товарищи, - окинул он быстрым взглядом весь стол, - нам в таких случаях нельзя забывать.
В Надежде Игнатьевне внутри все возликовало. И короткой, мгновенной вспышкой предстала перед нею она сама, давнишняя: уже пора выбегать в школу, выскакивать, чтобы не опоздать, а она, постелив на край стола одеяло, гладит разогретым на плите тяжелым чугунным утюжком свивающийся сатиновый галстук…
- А вот вы только мне скажите, Надежда Игнатьевна, - самым теплым своим голосом проговорил Первый, - что это за поле, по-вашему? У вас есть тут какие-либо соображения?
- Извините, но этот вопрос не ко мне. - Надежда Игнатьевна знала, что может теперь позволить себе ответить таким образом. Она снова была собой, третьим лицом во втором по значению особняке на этой бывшей Дворянской улице, ныне улице Ленина, а третье лицо во втором по значению особняке имеет право иметь собственную позицию. - Это вопрос к нашим дорогим ученым, что они вдруг притихли? За что им, действительно, деньги государство платит?
…И снова подкатила к дому Марьи Трофимовны и Игната Трофимыча, поблескивая идеально ухоженными боками, чужая, не дочкина черная "Волга", а за ней и другая, из которой сноровисто, будто джигитуя, повыскакивали и встали караулом у калитки, во дворе и на крыльце пружинистые молодые люди, после чего из первой машины выбрался человек с большой птичьей клеткой, изнутри которой, потряхивая головой, с испугом глядела на мир красным глазом Рябая.
Вернуть курицу в родной курятник и наблюдать - вот соломоново решение, к которому пришло высокое совещание.
3
Если бы кто, ничего не знающий и не ведающий, окинул беглым взором жизнь Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем, наступившую после возвращения к ним их Рябой, ему показалось бы, что все вернулось на круги своя.
Тюкал в огороде тяпкой Игнат Трофимыч, окучивая картошку, драла сорняки около забора Марья Трофимовна, шла в дом и спустя недолгое время, появившись на крыльце, кликала своего старого обедать. Бродили по огороду куры, и голенастый петух, ухватив в разрыхленной тяпкой земле очередного червяка, победною хриплой песней оповещал о том своих многочисленных пассий. И, будто ничего с нею не происходило, будто не исчезала она отсюда на целые сутки, ходила среди них, пурхалась вместе со всеми в земле Рябая.
Однако же взгляд знающий, да к тому же еще и пристальный, тотчас обнаружил бы повсюду вокруг Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем присутствие чужих людей.
Чужие люди, влипнув в заборы, стояли на улице около дома Марьи Трофимовны и Игната Трофимыча, и если вдруг кто из любопытных, памятуя совсем недавние события, происходившие здесь, останавливался напротив дома стариков, эти неприметные люди тотчас оказывались около ротозея и вежливо, но весьма твердо приказывали ему уносить отсюда ноги, да поживее.