Чужие люди были и во дворе. Чужой человек пристроился на ступеньках крыльца, чужой человек слонялся среди смородиновых кустов подле забора с Марсельезой, а один, принужденный неудобно согнуться из-за низкого потолка, вороша ногами солому на полу, и вовсе обретался в курятнике. Сидел чужой человек в сенцах, и сидел даже в самом доме, на кухне.
Так минул день, а в наступивших сумерках на смену дневным тем же числом пришли свежие люди и заняли на ночь те же самые посты. И Игнат Трофимыч, ворочаясь у себя на печи, слышал внизу на лавке чужое шевеление, шорох чужой одежды и поскрипывание чужой обуви. Марья Трофимовна среди ночи не выдержала, предложила из комнаты:
- Да вы б прилегли, скинули бы обувку, отдохнули.
И дежурный ответил ей сухо:
- Давайте без советов. Сам знаю, что мне нужно.
И хорошо еще было дежурному в доме: можно было и встать, постоять, и пройтись туда-сюда; а вот дежурному в курятнике скверно было во всех отношениях: ни пошевелись как следует, ни встань, ни сядь по-иному, а уж о том, чтобы пройтись, размять ноги - какой разговор. И поскольку сидел он внизу, на земле, а куры были над его головой на насесте, то время от времени чувствовал он, то ногами, то плечом, а разок пришлось и лицом, неприятные жидкие шлепки их помета.
И все же дежурный не заметил, как задремал. Из плоти и крови сотворен человек. Проснулся же он, когда в щели между горбылевыми досками уже проникали тонкие струнки солнечного света. Вскинулся испуганно, таращась на насест, и тут почувствовал на своих вытянутых ногах чье-то живое присутствие. Дежурный глянул на ноги - и стал свидетелем появления на свет физического тела. Форма тела была идеально овальная, а цвет, цвет… цвет, кажется, был не белый, но дежурный не посмел так вот сразу поверить себе.
Между тем курица, снесшая яйцо, замахала крыльями, заквохтала, запереступала лапами и спрыгнула на землю. А яйцо осталось лежать у дежурного в ложбинке между ногами.
Дежурный помедлил-помедлил мгновение и, не размыкая ног, повел их вбок, подставил под ближайшую струнку света. И когда яйцо оказалось на свету, ему пришлось поверить себе: золотое оно было, никакое другое.
Рука его схватила яйцо, и дежурный вывалился на улицу. Поднявшееся над горизонтом солнце ослепило его, и он, почти ничего не видя, рванул к дому, взлетел по крыльцу и, сорвав крючок на сенной двери, грохнул кулаком в дверь, ведущую в дом.
- Товарищ капитан! - исполненным высокого, чистого волнения голосом закричал он.
Дежурный, несший караул внутри дома, был старшим.
Он открыл дверь и вышагнул за порог.
- Что случилось? - голосом, готовым распекать, спросил он.
- Товарищ капитан! - торжествующе протянул к нему руку с лежащим на ладони яйцом дежурный из курятника.
Он глядел при этом на лицо своего старшего, и его удивило, что вместо восторга лицо капитана выразило презрительное недоумение.
- Н-ну? - сказал капитан. - И что? Это чье?
Дежурный из курятника, ошарашенный подобным приемом, перевел глаза на свою ладонь - и о, ужас, на ладони у него лежало совершенно обычное, ничем не примечательное, белое яйцо!
- О-о-оно… - заикаясь, проговорил дежурный, - было… голову на отсечение… золотое!
Капитан смотрел на него с подозрением.
- А ну дыхни! - сказал он затем.
- Т-товарищ капитан! - оскорбленно воскликнул дежурный.
- Дыхни! - снова велел капитан.
Дежурный дыхнул.
Капитан, принюхиваясь, втянул в себя выдохнутый дежурным воздух, и взгляд его стал задумчив. Он взял яйцо с ладони дежурного и покрутил между пальцами, разглядывая.
- М-да, - протянул он затем. - Взял, выходит, и уже у тебя в руке превратилось?
- Выходит, так, - подумав немного, согласился дежурный.
- Черт знает что, дьявольщина какая-то! - ругнулся капитан и осекся, огляделся быстро по сторонам, а потом отдал яйцо обратно дежурному. - Иди, пиши рапорт, - посторонился он, пропуская дежурного внутрь дома. - Изложи все как есть, пусть ломают головы. Наше дело - оперативное, а думают пусть они.
4
Новым вечером на ночное дежурство в доме Марьи Трофимовны и Игната Трофимыча после дневной отсыпки заступила та же команда, что дежурила и предыдущую ночь. Такой поступил приказ. Дабы использовать имеющийся уже опыт…
- Как ты тут кантовался, ума не приложу, - ворчал капитан, втискиваясь в курятник вслед за своим молодым подчиненным, несшим здесь дежурство предыдущую ночь. Это тоже было в полученном приказе: нести караул в курятнике вдвоем. Причем капитану, как начальнику смены, предписывалось быть одним из этих двух в обязательном порядке.
И снова тянулась ночь, долгая, как полет через космос на край Вселенной, и пропел, оглушив, прямо в ухо, раз и другой петух, и иссекли тесное пространство курятника светлые струны. И снова Рябая снеслась раньше всех, и опять в ложбинку между вытянутыми ногами молодого дежурного, облюбованными ею без всякой видимой причины. Поблескивая желто-карминной металлической скорлупой, яйцо лежало с покойной невинностью - золотое несомненно, золотое явно, хоть просмотри все глаза, золотое! - и капитан, как старший, уже потянулся к нему, чтоб взять, но рука его остановилась на полдороге.
Свежая и неожиданная мысль пронзила его. Никто ему ее не внушал и никто не спускал сверху как руководство к действию.
- Вот что, - сказал он, поднимаясь на затекших ногах и берясь за щеколду на двери, - ты сиди и не двигайся, и яйцо не трогай. Ни пальцем, ни полпальцем, понял?
- Так точно! - по-уставному отозвался подчиненный, которому согласно устава ничего особо понимать и не следовало, а только выполнить отдельное приказание - и все.
Капитан же, покряхтывая, выбрался из курятника, зажмурился, чихнул на солнце и пошел в дом.
- Ну-ка вставай, дед! - взгромоздясь ногами на табуретку, всунулся он головой на печную лежанку к Игнату Трофимычу. И бесцеремонно потряс его за плечо так, что у Игната Трофимыча не только сон улетел неизвестно куда, но едва и не душа вместе с ним. - Вставай живо! Яйца из-под Рябой ты брал обычно?
- Ну, - согласился Игнат Трофимыч.
- Вот и пойдем.
Шаркая непослушными со сна ногами, Игнат Трофимыч дотащился до курятника, влез внутрь и, присмотревшись в его сумерках, взял с ног послушно сидевшего в недвижности молодого дежурного снесенное Рябою яйцо.
- Показывай! - приказал на улице капитан.
Игнат Трофимыч разжал пальцы - яйцо лежало на ладони во всей своей золотой красе.
Молодой дежурный, поохивая от боли в затекших членах, вылез наружу и, притянутый взглядом к яйцу на ладони Игната Трофимыча, снова застыл в неподвижности.
- Черт! - выдохнул он немного спустя.
- А ну чур тебя! - рявкнул на него капитан. - Накликаешь тут! - И попросил Игната Трофимыча: - А сожми-ка, дед, пальцы, подержи внутри!
Игнат Трофимыч снова зажал яйцо в ладони, и капитан скомандовал:
- А теперь разожми!
Игнат Трофимыч разжал - было яйцо золотым, золотым и осталось.
- Все, что ли? - спросил он. И протянул яйцо капитану: - Держи.
- Не сметь! - капитан даже отпрыгнул от Игната Трофимыча. - Яйцо из рук не выпускать, никому не передавать! С нами сейчас поедешь! В туалет требуется?
- Так с ночи-то! - Игнату Трофимычу стало даже обидно: сам будто мог бы без этого.
- Проводи, - кивнул капитан своему подчиненному. - И чтоб из виду - ни на секунду! - Взял в руки болтавшуюся через плечо рацию, выдвинул сверкающую шпагу антенны и нажал нужную кнопку. - Оперативную машину на объект! - вдохновенно произнес он в микрофон после обмена паролями.
5
Черная оперативная "Волга" сил безопасности с антеннкой на крыше привезла Игната Трофимыча в красивый бело-голубой особняк на центральной улице Ленина, бывшей Дворянской, который он, когда случалось проходить мимо, старался пробежать как можно скорее. Там, сжимая в руке снесенное Рябою яйцо, просидел он в какой-то голой комнате то ли два часа, то ли три, то ли четыре - неизвестно, потому как совершенно потерял счет времени, и, наконец, его снова посадили в черную "Волгу" и привезли к другому зданию, здесь же, на этой улице, недалеко. "Городское отделение Жилсоцбанка", прочитал Игнат Трофимыч, поднимаясь по широкому гранитному крыльцу.
А там, внутри, в кабинете директора Игната Трофимыча ждали уже отцы города. Правда, не в полном составе: не было Первого, а также не было и директора банка, - однако весьма представительная компания встретила его там. И если бы Игнату Трофимычу знать, кто все эти люди, он бы необычайно возгордился. Потому что большинство смертных так и проживет жизнь, ни разу не увидев своих отцов вблизи да еще в таком количестве, а ему вон как пофартило под конец жизни - а он того и не узнал.
Впрочем, это вроде реплики в сторону, необязательного замечания, а о чем и в самом деле нужно помянуть - так это об отсутствующем директоре банка, обязанности которого вынужден был сейчас исполнять его заместитель. И еще о том банковском клерке, что, запертый в бункере за бронированной дверью, нес в ту достопамятную ночь дежурство около Рябой.
Там, куда их отвезли после происшествия в бункере - в то самое бело-голубое здание неподалеку, где томился только что бесконечным ожиданием Игнат Трофимыч, - ничего с ними, в общем-то, дурного не сделали, сняли только показания, составили протоколы, заставили подписаться - и отпустили. Но вот после этого-то все и произошло. Банковский служащий - довольно молодой еще человек, не отличавшийся во все прошлые годы своей работы в банке никаким пристрастием к Бахусу, тем более к грязным, позорным выпивкам в магазинных дворах "на троих", вместо того чтобы спокойно поехать домой, где и прийти в себя после всех потрясений прожитого дня, отправился в магазин, где нашел себе компанию из каких-то совершенно непотребных, опустившихся алкашей, строил там с ними, потом переместился зачем-то в другой магазин, где строил еще раз, и так троил и троил до того, что в конце концов, уже совершенно ничего не соображающий, попал в вытрезвитель, где оказал сопротивление раздевавшим его санитарам, за что по всей справедливости и получил наутро в суде пятнадцать суток заключения.
Директор же банка, в свою очередь, выйдя из бело-голубого здания, пошел сначала в одну сторону, потом спохватился и пошел в другую, но, пройдя несколько десятков метров, вдруг заметался, как человек, заблудившийся в лесу, и спустя некоторое время и в самом деле стал приставать к проходившим мимо людям с весьма странным вопросом: "Простите, господа, где это я нахожусь? Не могли бы вы мне объяснить?" Причем, как было позднее установлено, произносил он это на чистейшем сесуто - языке коренного населения королевства Лесото на юге Африки, который не только никогда не изучал, но о существовании которого никогда и не догадывался. Результатом его приставаний к прохожим было примерно то же, что и с его подчиненным, только в отличие от того, он был помещен не в холодную камеру с нарами, а во вполне теплую палату с кроватями, заправленными белыми простынями, окна которой, однако же, были забраны крепкими металлическими решетками.
И вот теперь вместо заново изучающего русский язык директора в кабинете его распоряжался заместитель.
- Попрошу вас вот сюда, к свету, пожалуйста! - суетился он, подталкивая Игната Трофимыча поближе к окну.
- Ну-ка! Покажите-ка! - потребовал у Игната Трофимыча начальник безопасности, который вдоволь уже мог бы сегодня насмотреться на яйцо - стоило лишь поднять старика к себе в приемную или, наоборот, спуститься к нему в ту голую комнатку, - однако же начальник безопасности прекрасно умел себя сдерживать, и если куда и совал нос, то вовсе не из любопытства.
Игнат Трофимыч разжал пальцы и вытянул руку перед собой. Отцы, столпившиеся вокруг Игната Трофимыча, тяжело дыша, тесня друг друга, созерцали лежавшее у него на ладони чудо с благоговейным молчанием, и так, прежде чем они пришли в движение, минула минута, не меньше.
- Одна-ако! - выдохнул, наконец, один.
- Да, с ума сойти! - тотчас отозвался другой.
- Невероятно!
- Что-то тут… бесовщина какая-то! - высверливая в Игнате Трофимыче взглядом сквозную, весьма внушительных размеров дыру, проговорил свирепообразный прокурор.
Подобная горячая реакция отцов города, в общем-то, была вполне объяснима и простительна: ведь кроме Волченкова и Надежды Игнатьевны, которая тоже, естественно, присутствовала здесь, потому что, хотя и была женщиной, тем не менее относилась к "отцам", никто из всех прочих еще ни разу до того не видел золотого яйца. Что же, кстати, касается Надежды Игнатьевны, то она как раз вела себя самым неприметнейшим образом, была - и словно б ее не было, она даже словно бы не собой стала, и Игнат Трофимыч, натолкнувшись на нее раз и другой взглядом, дочери в ней не признал.
- Что, товарищи, - одарив поочередно всех отцов своей мудрой, всеведающей улыбкой, сказал начальник безопасности, - мы не можем ждать милостей от природы, взять их - наша задача!
И кивнул заместителю директора банка, который во мгновение ока оказался перед Игнатом Трофимычем с плоским керамическим блюдом, застеленным малиновой бархатной салфеткой.
- Кладите, - предложил Игнату Трофимычу заместитель директора.
Игнат Трофимыч положил яйцо на красный бархат, заместитель директора, неся блюдо на вытянутых руках, пролавировал между отцами и поставил блюдо на середину замечательно пустынного директорского стола.
- Протокольчик, пожалуйста! - сказал начальник безопасности, лицедейским движением указав заместителю директора банка на директорское кресло у стола.
Заместитель директора, несколько пугливо опустившись в пустующее кресло начальника, достал изнутри стола стопку чистых банковских бланков, вынул из кармана тонко пишущую шариковую ручку западного производства и под диктовку начальника безопасности начал писать: "Протокол… Настоящий составлен… Передано органами государственной безопасности городскому отделению Жилсоцбанка реквизированное у гражданина Кошелкина И. Т., проживающего по адресу… снесенное его курицей по кличке Рябая золотое яйцо массой…" Здесь, на этом месте, заместитель директора споткнулся, подержал ручку на весу и отложил ее.
- А, собственно, какой массой? - спросил он. - Нужно, видимо, разбить, нутро удалить, а скорлупу взве…
Протяжный изумленный вопль одного из отцов города заставил заместителя директора банка умолкнуть. И все присутствующие в кабинете, хотя ничего не было сказано, а был лишь один этот потрясенный вопль, тотчас почему-то сообразили, что исторгнувшийся вопль связан с яйцом, и все до одного вонзили глаза в оставленное было вниманием блюдо с красною бархатной салфеткой.
Яйцо, лежавшее на ней, было обычного бело-известкового цвета. Обычное куриное яйцо, ничем не примечательное и оттого не заслуживающее никакого особого внимания.
- Поле, я ж говорю, поле! - не выдержав данного себе обета, что, пока отец здесь, ее не слышно и не видно, вскричала Надежда Игнатьевна. - Перестало действовать - и пожалуйста!
- Господи Боже праведный!.. - отпячиваясь от стола, замлевшим языком прошептал Игнат Трофимыч.
Он узнал голос дочери, а следом узнал и ее самое, и больше, чем таинственное, необъяснимое превращение яйца, потряс его ее голос. Знать, что она там, в самых верхах, в такой недоступности - слетит, станешь смотреть, шапка, - это было одно дело, вроде как и там она была, и в то же время не там, и другое дело - увидеть ее на этом самом верху.
Господи Боже праведный, уже про себя повторил Игнат Трофимыч, и почему-то подумалось ему в тот миг, что это от ее голоса яйцо и сделалось обычным. Хотя того никак не могло быть, потому что когда она подала голос, оно уже таким и было.
6
Просторный, обширный кабинет Первого был не просто полон, а набит до отказа.
Завсегдатаи его, севшие на свои обычные, ритуальные места в первом ряду у совещательного стола, буквально потерялись среди всякого пришлого люда. А были среди этого люда личности до того неожиданные, что тянуло, оставив всякие приличия, разглядывать их и разглядывать. Как было не пялить глаза на пожилого, седобородого, со спокойным и ровным сероглазым взглядом, длинноволосого батюшку в рясе? В этом кабинете да служитель церкви! Никогда такого еще не случалось. Воистину новые времена настали.
Первый сегодня был не вполне в себе - это заметили все, кто знал его. То у него лицом были глаза, то усы, то глаза были, то усы, и все это, без всякой видимой причины, менялось беспорядочно местами - будто картинки в калейдоскопе. И совещание он начал - на такой сразу высокой ноте, до того взвинтив голос, что у всех, кто понимал толк в подобных делах, засосало под ложечкой: а уж не начнут ли падать головы?!
- Мы все должны понять, товарищи, - говорил Первый, - что речь идет не о чем другом, как о судьбе перестройки в нашем городе! Если мы добьемся, чтобы яйца оставались золотыми, вы представляете, как мы ее двинем? Золота в наших производственных планах нет, значит, мы не обязаны сдавать его государству. Раз мы не обязаны его сдавать, значит, мы сможем сбывать его за валюту: сейчас разрешено продавать внеплановую продукцию. А на валюту мы сможем купить массу необходимых народу товаров на Западе. Наконец, мы сможем свободно ездить по всему миру, товарищи! А представьте, что мы раскрыли секрет этой курочки рябы. И если не все, то хотя бы каждая десятая курица нашего города начала нести золотые яйца! Во-первых, мы станем первым центром золотодобычи в Средней России! А во-вторых, двинем перестройку уже в масштабах всей республики, а может быть, даже и страны! Партия нацеливает нас на революционные преобразования, и мы должны отозваться! Без свежих идей мы отсюда не можем выйти, товарищи. Не можем!
Надежда Игнатьевна, слушая Первого, вспомнила свои совещания. Вот так же она вздрючивала, разогревала, будоражила - и ничего в ответ, один пшик…
Пшиком, стало ясно к концу второго часа, должен был закончиться и этот сбор у Первого. И уже лицо Первого было сплошными усами - ничего, кроме усов. И уже Надежда Игнатьевна чувствовала шеей острое и холодное прикосновение тяжелого ножа гильотины - потому что гнев, как и грех, требует утоления кровью, а кому же быть принесенным в жертву, как не ей, волей неразборчивой судьбы оказавшейся к жертвеннику ближе всего?
И вдруг, неожиданно для всех, подал голос молчавший все время батюшка.
- Могу ли я задать вопрос? - поднял он руку, и эта его поднятая рука очень всех удивила: батюшка вел себя совершенно как обычный человек!
- Лучше бы не вопрос, - укором ответил ему Первый. Но тут же и спохватился. - Ну, если ничего иного… давайте вопрос.
Батюшка встал и поклонился:
- Благодарю. А вопрос мой такой: признаете ли вы свершившееся в том доме Божьим чудом?