Мужчины своих женщин - Алексей Серов 4 стр.

- Посмотри, что у нас в ванной делается! - Жена заводилась все больше. То ли усталость от недосыпа­ния сказалась, то ли еще что, но похоже, близилась на­стоящая, полноценная истерика. - Обои отстают, на стенах какая-то плесень! И когда ты начнешь клеить эту чертову плитку? Все только обещаешь!

- Я работаю, - неохотно сказал В. - Ты же пре­красно знаешь. У меня нет времени. Я тоже должен ко­гда-нибудь отдыхать. И не кричи, люди спят.

- Я работаю, - повторил В., - восемь часов в день. Не развлекаться туда хожу. Зарабатываю деньги, на которые мы живем. Это физически тяжело. А потом прихожу и начинаю помогать тебе. Варю кашу, мою по­суду, стираю пеленки, выношу мусор, пылесосю... пы­лесошу... черт его дери! Этого вполне достаточно. Что ты еще от меня хочешь? Чего тебе надо?

- Мне ничего от тебя не надо! Я хочу, чтобы ты был отец, а не как попало! Ты думаешь, я тут бездельничаю, пока тебя нет? С ребенком сидеть труднее, чем на заво­де работать! Ни одной минуты свободной, даже когда спит! Сам попробовал бы!

- Я делаю все, что нужно. Все, что могу. Между про­чим, не многие из моих друзей так помогают женам. Вместо этого водочку попивают да по бабам шляются. Не ори, сейчас пойду и позвоню!

Девочка плакала все громче под аккомпанемент ссо­ры родителей. Наконец и они были уже готовы орать в голос и плакать, но В. успел сбежать из дома. Проби­раясь по темным ночным переулкам к знакомому теле­фон-автомату, он шептал сквозь зубы:

- Ну, стерва! Завелась! О, Господи, нет мне места, нет покоя...

3

Ссорились они в основном по уже упоминавшимся пустякам. Пустяки эти, однако, имели удивительное свойство не терять своей актуальности. Каждый божий день они повторялись и возобновлялись, словно много­головая гидра, у которой на месте одной отрубленной головы распускаются две новые. В. вспомнил недавнее мартовское происшествие, еще одну ссору, после кото­рой так же бежал из дому.

Направлялся он в тот раз на заречный оптовый ры­нок. Он любил путешествовать туда, форсируя реку по льду. Переходить реку зимой по мосту казалось ему тру­состью. А на рынке торговали дешевым пивом, дешевы­ми продуктами, там обитал туманный призрак свободы. За рекой была полудеревенская слободка, нравы там ца-

рили простые и незамысловатые. К тому же путь проле­гал через живописные посадки, заваленные снегом, ос­лепительно сиявшим под щедрым мартовским солнцем.

...Кора наста расползлась по снегу потеками и так ярко белеет сквозь голые деревья, что кажется одним жирным, неровным куском сала, уложенным сверху на землю, как на бутерброд. Всюду лежат полузанесенные снегом трупы пластиковых бутылок из-под пива, павших в борьбе за чью-то радость...

Да и сама река, еле угадываемая подо льдом... Здесь, в центре города, вдруг открывалось свободное, ничем не стесненное пространство, где гоняли лыжники и сума­сшедшие на скоростных японских снегоходах, подувал свежий острый ветерок, неутоптанный снег норовил на­биться в ботинки, а поодаль то и дело торчали купола храмов и строящиеся новорусские особняки. Береговой лед уже просел, пошел разломными трещинами, над ре­кой время от времени раздавались непонятные тревож­ные звуки близящейся весны. Всюду была жизнь! В. шел сквозь это великолепие и думал, как маленький: вот про­валюсь сейчас под лед!., вот унесет... тогда посмотрим, как будешь без меня. Тогда увидим...

И в этот момент лед у него под ногами, рассажива­ясь, рявкнул с оглушительным пушечным гулом, утроб­ное эхо прокатилось над рекой и отразилось от бетон­ных быков близкого моста. Огромная трещина метну­лась куда-то вдаль, потерялась в снегу... Более ничего не произошло. Минуты две писатель стоял, ни жив ни мертв, творя благодарственные молитвы, а потом осто­рожно двинулся с места и поспешил на рынок, где вволю выпил пива и купил что-то из съестного.

Вскоре пиво подступило к глазам, и брови его спело набухли.

А вот люди собрались вокруг гармониста. Что та­кое?.. Да ведь масленица сегодня, широкая масленица! Писатель обрадовался и ни с того ни с сего погрозил кому-то невидимому.

И вдруг он заметил глаза одного из тех, кто стоял рядом.

Глаза эти светились счастьем глупца, нашедшего кого-то глупее себя. Танец В. был явным отклонением от нормы. И дурак кричал "Давай-давай!", хлопал в ла­доши и, кривляясь, подтанцовывал. Но В. было все рав­но. Он отвел в танце и потом даже пошел с большой не­знакомой компанией пить водку. И этот, чокаясь с пи­сателем, все подмигивал и все спрашивал: "Ну как, пойдем цыганочку-то с выходом танцевать?" В. кивал и пил с ним, а тот и не догадывался, насколько его пре­зирают. Писателю даже стало стыдно, что он так глубо­ко презирает совершенно никчемного человека, пустое место. В конце концов, дурак просто глуп и злобен. Ну и черт с ним. Дурак получил удовольствие, которое так редко случалось в его глупой жизни. Он не знал, что раскрыт, словно шпион, и в будущем его используют для дела, для контригры...

В. расслабленно, пьяно радовался жизни. Он смот­рел на весеннее солнце, которое вскоре должно расто­пить снега, на птиц, еще неуверенно пробующих голос в серой паутине голых кустов, на огромные холодные просторы небес... Хотелось, чтобы рядом был друг, что­бы никогда не ссориться с родными людьми, чтобы жизнь получилась именно такой, какой должна быть по

изначальному замыслу Творца... Назад он, однако, ис­пытывая судьбу, пошел через реку той же узкой тро­пинкой (из-за выпитого было совсем не страшно), и хоть и радовался и благословлял весь Божий мир, это не помешало ему снова повздорить с женой.

И вот теперь, два месяца спустя, позвонив в "ско­рую", он опять вернулся в свою квартиру. На молчали­вый вопрос Нины ответил:

- Приедут. На всякий случай вещи собери.

Стараясь не смотреть друг на друга, не касаться и во­обще не замечать, они занялись необходимыми делами. Девочка лежала в кровати, перевернувшись на живот, так ей было легче. Она глядела на родителей слишком серьезно, по-взрослому, и В. даже немного испугался этого взгляда. Маленький человек начал познавать мир, несущими опорами которого были неуверенность и страдание. Нужно было учиться терпеть и преодоле­вать все это собственной жизнью, добиваясь счастья.

4

"Скорая" явилась минут через двадцать. В темный двор врезались желтые фары, автомобиль медленно прополз вдоль подъездов, остановившись под единст­венным освещенным во всем доме окном. Глухо хлопну­ли дверцы - из машины выбрались двое людей в белом. Они поглядели наверх. В. кивнул им из окна и призывно помахал рукой. Один из врачей что-то сказал другому, тот ответил коротко и зло, и оба они вошли в подъезд.

Начинается, подумал В. С докторами их семейству удачи не было.

Однажды, когда Нина ходила еще на восьмом месяце, у нее случился сильный приступ аллергии. Вызвали. Приехали. Вчерашний студент и медсестра втрое стар­ше. Студент сразу взял быка за рога - а чего ж ему было стесняться, когда на него здесь надеялись и от него за­висели? долго расспрашивал Нину о том, что и когда она ела, перебивал бесцеремонными вопросами, не дослу­шав ответ, спрашивал о чем-то другом. Медсестра с ле­карственным ящиком стояла наготове и время от време­ни с удовольствием поправляла ошибки юного коллеги. Причем делала вид, что это ей неприятно, но такова уж ее обязанность. Клятва, блядь. Гиппопотама...

В. сидел, смотрел, удивлялся потихоньку. Не выдер­жал лишь, когда жена упомянула о сроке - семь с по­ловиной месяцев. Студент подпрыгнул с таким видом, будто его кровно оскорбили:

- А что, разве есть беременность?

- А у вас глаза есть или нет? - спросил писатель. - Живот-то вон он торчит. Могли бы обратить вни­мание...

Кажется, и теперь будет не лучше, подумал он. Ну да ладно, прорвемся. Первый раз, что ли.

Он открыл дверь и ждал на площадке, когда люди в белых халатах поднимутся на их четвертый этаж.

- Вы знаете, молодой человек, вообще-то мы при­выкли, что нас встречают на улице, - опасливо сказал ему старый и толстый доктор, счастливый обладатель густейших усов, которые сделали бы честь и настояще­му моржу. Он добрался первым. Щеки доктора были си­реневыми от одышки. Он с почти неприличным звуком выталкивал воздух после того, как набирал полные лег­кие и ненадолго задерживал его в горле, словно чтобы выдох получился еще сильнее. Доктор был неопрятен в своей старости, как неопрятны остатки манной ка­ши, размазанные по тарелке. Несколько раз он повел усталыми и пьяными от бессонницы глазами по сторо­нам. Он был слишком стар для такой работы, но боль­ше, видимо, работать было некому.

- Встречают у подъезда, а провожают только до дверей, - вставил второй, поднимаясь на площадку следом. Этот был гораздо моложе, гораздо свободнее, у него были свои проблемы, а чужими он занимался по необходимости. В. ничего не возразил ему, да и что бы­ло тут спорить.

- Извините, - сказал он. - Мы давно ждем. Я уже три раза выбегал, но это все была не ваша машина. Прошу, вот сюда.

- А-а, вон что, - сказал старый примирительно. И оглянулся на молодого - готов ли тот принять оправдания и извинения. Молодому было, по большому счету, плевать на все извинения и оправдания, на эту безумную ночь, на свою загубленную в самом начале карьеру. Он с холодной вежливой улыбкой покивал го­ловой и ничего не сказал.

Старый, похоже, опасался молодого, побаивался пи­сателя, страшился сделать что-нибудь не так, да и во­обще - побаивался. Сказывалась близость пенсии.

Наверное, именно поэтому он даже не прикоснулся к девочке, а попросил раздеть ее и перевернуть на спи­ну. Но как только мать попробовала это сделать, девоч­ка начала кричать и залилась слезами. Доктор в неле­пом ужасе отпрыгнул подальше от ребенка.

- Ай-ай, это не очень хорошо. Не очень хорошо, - заметил он, укоризненно покачивая головой. - Пожа­луй, нам с вами стоит проехать в больницу. Боюсь, как бы не было заворота кишок.

Нина в ужасе, неподвижно смотрела на него. Вдруг из ее глаз без предупреждения, одновременно выскочи­ли две ртутно-тяжелые слезы. Они упали на халат док­тора, мгновенно впитались, и тот испуганно взглянул на оставшиеся пятнышки. В. удивился, как старик устоял на месте; его, конечно, должно было сбить с ног тяжестью материнских слез. Но, видимо, он слишком долго работал в "скорой", привык.

И все. Больше слез не было. Слезами здесь не помо­жешь. Надо собираться, ехать. Стряхнув оцепенение, Нина решительно взялась за дело.

Когда болеет ребенок, его родители чувствуют себя виноватыми, словно придавленными огромной тяжкой плитой. Тут их можно брать голыми руками. Они на все согласны, все отдадут, возьмут на себя все грехи мира. Нормальной жизни у них не будет, пока ребенок болен. Особенно если это первый ребенок.

И те, кому надо, это прекрасно чувствуют. И пользу­ются.

Но нельзя перегибать палку. Потому что родители больного ребенка готовы на все. В это время они не ду­мают о себе, да и об окружающих тоже. Им важно толь­ко одно: здоровье собственного чада. И это правильно.

- Мы тогда подождем на улице, - сказал старый.

- Вы сможете потом доехать обратно? У нас нет ма­шины, чтобы развозить всех по домам. На вызовы еле успеваем, - поведал молодой врач, без разрешения за­куривая сигарету в прихожей.

"Слово "врач" произошло от русского "врать" - то есть обманывать, рассказывать сказки", - вспомнил писатель. Вслух же он сказал:

- Да, конечно, - лихорадочно соображая, во что ему обойдется ночная поездка через весь город из дет­ской больницы, и подсчитывая, сколько денег останет­ся до получки. -Доедем.

- Ну-ну, - сказал молодой, презрительно оглядел висящую на вешалке одежду семейства В. и шагнул за дверь, оставив вместо себя извивающийся иероглиф сигаретного дыма. В. страстно захотелось догнать и спустить врача с лестницы.

- Ничего, ничего, - прошептал он. - В следующий раз... а вообще, лучше бы не надо нам следующего раза.

И пошел в комнату помогать жене собираться.

Минут через десять они спустились вниз. В. крепко прижимал к себе девочку, она в тяжелом полусне поло­жила голову ему на плечо. Писатель шепотом расска­зывал дочери историю про муху-цокотуху. Нина тащи­ла в руках сумку с вещами - одежда, еда, игрушки. Она с трудом уселась в машину, приняла у мужа дочку и тоже крепко прижала ее к себе - так у девочки мень­ше болел живот. Но все же ребенок чувствовал себя уже получше, это было видно.

- Нынче Муха - Цокотуха - именинница! - сказал В. дочери и обратился к молодому доктору: - Могу я поехать с вами?

- Спросите у водителя. Если он найдет вам ме­сто - отчего же нет?

- Найдем, найдем, - сказал водила, поспешно вы­бираясь из-за руля. Это был низкорослый коренастый парень лет тридцати, с хорошим, простым лицом. Странно, подумал писатель, такие лица обычно бывают у людей большого роста и силы, которым в жизни от­крыты все дороги и нечего бояться. А тут - гляди-ка...

Водитель обошел свой пикап и открыл заднюю двер­цу. Широким жестом предложил писателю устраивать­ся на носилках.

В. взглянул на носилки. Вернее, это был лежак для больных, которые не могли сидеть. Жесткое ложе стра­даний и терпения. И писатель засомневался.

- Сегодня много бомжей перевез? - спросил он во­дителя.

- Да ты что, офонарел? Мы - специализированная бригада, мы на вызовы только к детям ездим. Никаких бомжей, - парень рубанул воздух ладонью, отметая гнусные инсинуации. - Устраивайся, папаша, не боись. Доставим по назначению.

- Может, не поедем? - спросил В. жену - все-таки решил попытать счастья еще раз. - Смотри, сидит ти­хо, не плачет. Укачаем, выспится как следует... а утром и не вспомнит.

Нина тоже начала сомневаться. Приступ явно уже прошел. Конечно, хорошо бы выяснить, в чем была его причина, но больница... все эти казенные радости... за­ботливое отношение персонала...

- Нет, поедем, - решила она и поудобнее села в кресле.

В. вздохнул и кряхтя полез на носилки. Как бы день­ги из карманов не выпали, подумал он, обшаривая свой пиджак, расправляя его, чтобы не слишком помялся. В одном из карманов болтался огромный складной нож. В. захватил его просто так, на всякий случай... ночь на дворе.

Водитель из-за руля повернул к нему улыбающееся, круглое лицо.

- Ну, папаша, как самочувствие?

- Хорошо, что я здесь не по-настоящему, - сказал писатель.

Сначала он лег на спину, как все, ведь тут обычно лежат на спине. А потом подумал - я же не больной! И перевернулся. Лежать было жестко. Никакой под­кладки. А как они возят этих бедолаг, которым и без то­го-то плохо? В. вытянулся почти во всю длину автомо­биля, вцепился руками в носилки.

- Все готовы? Едем, - сказал водитель, покрепче натягивая кепку. И машина тронулась.

5

Поверх плеча водителя В. смотрел прямо вперед, во тьму, разрезаемую фарами. Он думал о медицинских работниках и о том, как ему все время с этим не везет. Да вот взять хоть бы профосмотр, который недавно был у них на заводе. Ну там, терапевт, хирург, окулист... Все бродили из кабинета в кабинет, и В. даже устал. А впереди еще длинный список.

И следующим на очереди у него оказался лор. Или ухогорлонос, точно неизвестно. Может быть, В. пу­тал две медицинские специальности. Во всяком случае, раньше этот зверь назывался ухогорлоносом. Он сидел в своем маленьком кабинетике, словно гадкий хищный зверек в норе. Затаился и терпеливо ждал добычу.

Как это у классика?.. "Нынче на охоте я подстрелил пару уток, трех вальдшнепов, одного бекаса, а под са­мый конец свалил - поздравь меня, брат - довольно крупного ухогорлоноса!.."

На столе у врача были разложены некие садистиче­ски поблескивающие металлические инструменты - щипчики, лопаточки, зажимчики. Попахивало спиртом.

- Садитесь, - нарочито тихо сказал ухогорлонос. Сразу, видно, взял быка за рога - начал проверять слух. - На что жалуемся?

Не понравилась В. его скрытая активность. Бывает так - видишь человека и понимаешь, что это не тот человек.

- Я никогда ни на что не жалуюсь.

- Вот как? Рот откройте, пожалуйста. Высуньте язык.

Врач погрузил ему в горло плоскую ложечку, прижал язык книзу, заглянул куда-то глубоко внутрь. Что он увидел там, в темноте?..

Слюнные железы писателя бурно среагировали на кисловатый привкус металла.

- У вас ангина часто бывает?

- Никогда не бывает.

- Вот как? У вас же хронический тонзиллит.

- Вот как?

Не знаю я, что такое тонзиллит, хотел сказать В. Но промолчал.

- Миндалины воспалены, - пояснил врач. - При та­ком состоянии нужно иметь постоянно залеченные зубы.

В. кивнул. При чем здесь зубы? Тем более, они у него и так залечены.

- Сколько вам полных лет?

- Сегодня? Двадцать семь, - сказал писатель для полной точности.

- А вчера что - было двадцать шесть? - скептиче­ски усмехнулся врач.

- Да, было.

- Надо же. Постойте... двадцать семь? А выглядите вы гораздо старше. Впрочем, возможно, это из-за вы­падения волос...

В. начал тихонько закипать.

Врач бегло глянул ему в уши, велел отойти в угол, по­шептал себе под нос разные цифры. Но В. слышал нор­мально.

Исследовав нос, врач разочарованно поцокал, слов­но воробей. В., конечно, хорошего уже и не ждал, но за­чем же так бесцеремонно?..

- А что такое? - с вызовом спросил он. Ишь, нос мой ему не нравится!

- Вы боксом не занимались?

- Нет, но занимался борьбой, - полыценно ска­зал В. -Давненько это было...

- У вас искривлена дыхательная перегородка. На­верное, ударились или упали неудачно.

Почему-то именно эта искривленная перегородка в носу окончательно добила писателя. Надо же, такая ерунда - и тут не все слава Богу! Никогда и никто не говорил ему про искривленную перегородку. Но видно, сегодня уж день такой, когда в одночасье узнаешь про себя много нового.

- Это может быть и от рождения, - успокоил са­дист в белом халате. - Это не так уж страшно.

"Годен", - записал врач после видимых сомнений в карту сверловщика В.

Словно оплеванный, вышел тот от ухогорлоноса. Где мое ружье? Где мое ружье?! У него, к сожалению, никогда и не бывало ружья... Не добыть мне сегодня удивительный охотничий трофей, не набить чучело этой редкой птицы, подумал тогда В.

И теперь вот он, словно торпеда, в лежачем положении рассекал ночной город со скоростью восемьдесят кило­метров в час и мог только покрепче держаться руками за носилки, а ногами упираться в стенку. Спешил на встречу с очередным медицинским светилом и заранее старался успокоить себя. А вдруг сейчас-то им как раз и повезет?

Врачи разных возрастов и поколений сливались для него в один отталкивающий образ. Конечно, страх пе­ред шаманами, колдунами и знахарями у каждого из нас в крови с тех пор, как существует человечество. Но чувствовал В., что приближается кульминация, что предстоит ему знакомство с таким лекарем, равных которому он еще не видел.