М. пришел из парикмахерской благоухающий и довольный. Он очень любит, когда его бреют, стригут, слегка касаясь головы и лица, особенно когда парикмахер молодой и красивый. И в баню любит ходить.
Итак, у нас теперь семья
Такая странная для многих
Под одеялом наши ноги
Сплелись – ищи где ты, где я
Так скоро воплотились в явь
Все наши робкие надежды,
И перепуталась одежда,
Где тут моя, а где твоя?
Ты надеваешь мой жилет,
Не глядя, твой беру пиджак,
И мы идем гулять вот так.
И в мире нас счастливей нет.
22 мая 1910 года (суббота)
Супунов приехал. М. весел и доволен – все друзья рядом, и никто его не неволит. С., как раз, очень вовремя явился прямо с корабля на бал. Вот мы все вместе, вчетвером, Мишель, Супунов, Правосудов и я, держась под руки, отправились на Ольгину soirée. О.И. постаралась на славу, ничего подобного я и представить себе не мог. Вопреки мечтаньям М., вечер был не античный, а восточный. Гостиную всю завесили пестрыми тканями, натащили туда редкости, привезенные Аполлоном из Китая и Индии, воскурили благовония. Гости расположились прямо на полу, на ковре и мягких подушках. У некоторых дам лица были густо намазаны белилами, а в волосы воткнуты длинные спицы. Мужчинам роздали халаты. Пили китайский желтый чай и сливовое вино. Еще была водка в очень маленьких чашечках, почти с наперсток, про которую Ольга утверждала, что она рисовая. В центре того, что было вместо стола, помещалась сахарная фигура толстяка в позе лежащего Будды с лицом А.Г. Поначалу все были очарованы такой обстановкой, но потом потихонечку стали разбредаться из восточной гостиной в европейские комнаты, подышать свежим воздухом и посидеть на стульях и диванах. Как всегда образовались кружки, наша компания собралась вокруг рояля. Музыкантов оказалось много, играли всё подряд. Мишель играл сначала один, потом к нему присоединился молодой человек с кларнетом, которого никто из нас раньше не знал.
Я позавидовал кларнетисту. Как нехорошо, что сам я ни на чем не играю. Это просто-таки любовный акт совершался между ними. Как они кивали головами, то ли в такт, то ли в знак одобрения друг другу, как улыбались, выражая удовольствие, именно удовольствие, то ли от возникшего взаимного понимания, даже близости, я бы сказал, то ли просто оттого, что музыка хорошая получается. А, кончив произведение, смотрели друг на друга с такой благодарной нежностью, что наблюдать за ними мне даже неловко сделалось. Ах, жаль, что я не кларнетист!
Когда собирались уходить, я позвал Суп. и Сергея пойти вместе к нам, посмотреть, как мы теперь живем. Мне показалось, М. обрадовался, что друзья идут к нам в гости, а потом оказалось, что он хотел побыть вдвоем и поэтому слегка надулся, надеюсь, кроме меня этого никто не заметил. С.Ю. было очень приятно увидеть свои рисунки у меня на стенах. Суп. тоже обещал мне кое-что подарить. О Мышонке он ничего нового не знает, тот перестал к нему ходить почти сразу, как я уехал, так что наше с М. пари покуда осталось неразрешенным. Друзья очень хвалили наш с Мишей уклад, поздравляли. Правосудов заметил, что такая жизнь – именно то, чего Мишель хотел очень давно, и я такой человек, о котором он всегда мечтал. М. ничего не ответил. А я понимаю его, никогда нельзя быть вполне довольным, тем, что имеешь. А уж когда получаешь то, чего давно желал, начинает казаться, что хотел совсем и не того. И, все же, у нас хорошо. И хорошо, что мы вместе теперь. Оставшись одни, пили чай почти до утра, курили, ругали Ольгину вечеринку и расхваливали всех своих, шутили, смеялись, нежно укладывались спать и еще продолжали посмеиваться засыпая.
23 мая 1910 года (воскресенье)
С Супуновым и Правосуд. Были у А.Г. Он очень доволен, что художники наши снова вместе и возьмутся теперь за работу. Они показывали эскизы, А.Г. все понравилось. Цвет лица у него намного лучше. По дороге домой купил для М. желтые розы. Он очень растрогался. Читал мне кое-что из написанного. Занимались. Ольга заходила к нам. Удивлялась, что Тани нет, хотя, я, кажется, говорил ей на вечере. Немного попикировавшись с М., ушла. Уходя, звала меня заходить, но мне теперь не до нее. Письмо от наших. Устроились хорошо, зовут нас, приветы, поцелуи. Как хорошо и легко на сердце, когда все близкие довольны. Ходили в "Кошку" смотреть, как работают художники. Потом все вместе ужинали в ресторане. Я очень счастлив.
24 мая 1910 года (понедельник)
Ездили на дачу, смотреть, как там устроились все наши. Погода чудесная. М. сказал, что нас встретили, как молодоженов. Наверное, он имел в виду, что все при виде нас улыбались приветливо и немного смущенно. Для М. приготовили чудесную комнату, мы в ней и поселились, а к моим ходили в гости. Таня резвится на травке, как маленькая. Книги ее заброшены, на вольном воздухе не до занятий. Ходили гулять большой компанией. Среди прочих родственников М. была племянница, маленькая девочка, уже внучка другой его сестры. Такое милое, необыкновенно тихое дитя. Подойдет, совершенно молча, без всяких предисловий заберется на колени, обовьет шею, ручками и сидит. У меня даже сердце замирало. Неземное существо и глаза такие большие, только голубые, а не черные, а то бы я принял ее за ту самую девочку из моих снов. Мне и раньше не нравились шумные, суетливые дети, а теперь я совсем их не принимаю. Вот мой идеал – дитя задумчивое, кроткое, смотрит тихо и внимательно, от нее покой и нежность исходят, и головка ее восхитительно пахнет. Так и просидел бы всю жизнь с ней на коленях. Чудо девочка! К вечеру М. начал капризничать, заявил, что я его избегаю. Слово за слово между нами сделалась неприятная сцена. Я лег спать, с намереньем уехать рано утром без него в Петербург.
25 мая 1910 года (вторник)
Проснулись поздно. Вдвоем пили чай на террасе. Я хотел сделать вид, что все, что было вечером, забыто, но М. еще немного дулся. Гуляли вдвоем. Вяло и нудно, как бы нехотя, объяснялись, но ни к чему не пришли. Из Петербурга телеграмма: "Ап.Григ. дома". Я ушел обедать к своим и от них, не простившись, уехал. Кажется, это разрыв, но я решил, будь что будет.
Дома наскоро привел себя в порядок и побежал к А.Г. У них прямо идиллия. Милый Аполлон понемногу становится прежним, раздражительность его проходит вместе с болезнью. От А.Г. зашел навестить Сергея, немного жаловался ему на М. Он улыбался, сказал, ему все эти игры знакомы. Я возмутился, заявил, что не намерен играть своими чувствами и другим ничего подобного позволять не хочу. Он меня утешал, за что я очень благодарен ему. Пожалуй, с Мишей вышло некрасиво, нагрубил, бросил его на той самой даче, куда он так не хотел ехать. Ужасно. У Сергея долго сидел, так что, наверное, надоел ему. Но как-то не хватало духа пойти одному домой. Дома письмо от Мышонка, снова нам обоим. Милый мальчик, а ведь он нам сразу стал писать двоим, как будто предчувствовал наше совместное житье. Впрочем, какое уж оно теперь совместное. До поздней ночи я все прислушивался к шагам на улице, к скрипу дверей, к доносящимся разговорам, подбегал к окну, выглядывал. Но нет, конечно, М. не приедет, это совсем не в его характере, он и горд и обидчив, а я бы, пожалуй, явился, как ни в чем не бывало.
26 мая 1910 года (среда)
Еще накануне, полностью раскаявшись, собирался, как можно раньше, уехать за город к Демианову, но проспал, а потом и причина нашлась остаться в Петербурге – записка от Вольтера с вызовом. И если был между нами разрыв, то он увеличивался, а шанс все поправить уменьшался. Но я снова подумал: "будь что будет", и побежал к Ап.Григ.
Я уж успел немного отвыкнуть от Аполлона, того, прежнего. Все время, пока он был тяжело болен, я держался несколько отстраненно, честно говоря, вообще не знал, как себя с ним держать. И нельзя сказать, что мое, своего рода, отчуждение мгновенно исчезло, я никак не мог преодолеть вошедшей уже в привычку скованности. К тому же неприятности с Демиановым меня томили, и обновленный Аполлон смущал вновь нахлынувшим на него жизнелюбием.
Как можно скорее освободившись, поехал в кошку, навестить Суп. и Правосудова. И вот нежданная радость: в кошке друзья-художники, а с ними Демианов! Я был так рад его видеть и так искренне выразил свое чувство, что он уже никак не мог продолжать дуться. Да и при друзьях делать сцены было не очень-то ловко. Примиренные и счастливые мы под руку отправились домой.
Что, если бы существовал мир, в котором у людей нет разделения полов, а пол у всех один? Любовь была бы в нем не сладкой приманкой для осуществления процесса размножения, а единственно наслаждением. Или в таком мире не было бы любви? Нет, нет, невозможно. Безусловно должна быть. Ведь и в нас искренняя привязанность, преданность и нежность не заключаются же только в стремлении произвести существо себе подобное. Вот, говорят: "любовь двух мужчин противоестественна", но в таком случае, противоестественна и любовь между мужчиной и женщиной, которые просто наслаждаются своим союзом, а потомства не дают. А для М.А. его потомство – его произведения, стихотворения, пьесы и романы, и эти его детища намного переживут других младенцев, в тот же год рожденных. А я способствую, сколько могу, их появлению, да еще и своих уродцев понемножку пложу. Так что наш брак тоже не бесплоден.
Как сладко полежать, обнявшись, и помечтать вместе. О будущем, об иных мирах, о приключениях. Какое удовольствие порезвиться вдвоем, как детишки, обо всем на свете забыв, как будто нет никого кроме нас не только в комнате, но и вообще нигде. Помню, подростком выезжая за город, я любил пойти, куда глаза глядят, и, нарочно выбирая безлюдные места, смотрел вокруг, представляя, что больше нет людей на земле, а только я один. И сладкий возвышенный ужас меня охватывал. Но быть во всем мире вдвоем – это совсем иное, это не страшно и не торжественно, а легко и весело.
27 мая 1910 года (четверг)
Выдумали купить себе кольца, которые скрепляли бы наш союз. Обошли в поисках все магазины, но ничего особенного не нашлось. Мишель хотел уже купить хоть какие-нибудь, но я был непреклонен: или что-то необыкновенное или вовсе ничего. В конце концов, он согласился подождать. Надо признаться, что несколько великолепных вещиц мы, все же, видели, но легко догадаться, почему мы оба скромно умолчали о желании их иметь.
Да. С деньгами, теперь нехорошо. Почти всё, что у меня было отложено, истратилось. Но я стараюсь слишком не драматизировать, как-нибудь устроимся. Вся надежда, конечно же, на А.Г., которому лучше, слава богу. Ходили с Мишей его повеселить. Явились хоть и разочарованные поиском колец, но веселые. Вольтер тут же заявил о нас: "У этих медовый месяц". Все замечают наше новое счастье, даже и без колец. Пока мы с Дмитр.П. занимались делами, М. развлекал Аполлона. Потом я уехал по поручениям, а М. к художникам в наш, теперь уже, театр. Я заказал новую вывеску и нанял рабочих снять старую. Заглянул к друзьям, застал их за маленькой пирушкой с пивом и селедкой. М в восторге от преобразований и весь в краске. Вернувшись к Вольтеру, нашел у него доктора, а самого А.Г. уже одетым и сидящим в кресле. Доктор советует ехать на воды, и они долго перебирали курорты, Кавказ и заграничные, некоторых названий я и слыхом не слыхивал раньше. Так ни на чем не остановившись, они сошлись на том, что ехать нужно в Германию или во Францию, мне тут же пришло в голову: "Как славно! Ведь и я с ним поеду". Но потом подумал, может быть, он меня и не возьмет. Зачем я ему там? Да. Пожалуй, на заграничном курорте я буду вовсе бесполезен. Я очень огорчился, что не еду, хотя обо мне еще и речи не было, но я уж был убежден, что остаюсь. Мигом мое отчуждение от Аполлона исчезло, вот он сидит такой полненький, добрый, милый и уедет, оставив меня здесь с Дмитр.Петр., переделанной кошкой и прочими, в сущности, пустыми хлопотами. Душа моя заныла. После ухода доктора А.Г. о заграничной поездке не сказал ни слова. И это стало для меня верным знаком того, что я к путешествию никакого отношения не имею. Меня не берут, а потому и говорить со мной о том не стоит.
28 мая 1910 года (пятница)
Дворник расспрашивал Демианова, кто он такой, откуда, надолго ли у меня поселился. Мишель очень подробно рассказал мне их разговор, лицо его при этом стало многозначительным и лукавым. М.А., как всегда в своем духе, был с ним приветлив, шутил, и, в конце концов, довольно коротко познакомился, хотя, в сущности, что ему до нас? Распространяясь всегда о своей любви к существам возвышенным и утонченным, на деле Демианов предпочитает водиться с простыми парнями и мужичьем, заигрывает с банщиками, приказчиками, парикмахерами и проч. Вот с дворником теперь подружился. Справедливости ради, признаю, что сам-то я ни бог весть кто, и возможно, соответствуй Мишин практический интерес его возвышенным идеалам, он и не взглянул бы в мою сторону. Я в свою очередь стараюсь, как могу, понимать его и поддерживать в его занятиях. Вместе сочиняли сюжет для новой пьесы, так что, мои там будут два персонажа. М.А. еще не надоело быть моим наставником, и он меня учит. Может быть, даже более охотно, чем я учусь. Нет, нет, это я на себя наговариваю, все же, я стараюсь и мне приятно его наставничество. А еще мы изучаем друг друга. Стоя рядом и сидя, и лежа, каждую родинку на теле другого и волоски, и складочки, каждый участок обследуем друг у друга пристально и скрупулезно. Как будто, вполне вступив в права обладания, каждый хочет обследовать свои владения насколько возможно тщательней. Так же и с разговорами, малейшее несогласие вызывает теперь не легкое ироничное желание переубедить другого, и, склонив чужого на свою сторону, сделать своим, а какое-то удивленное недовольство: "как это свой может быть несогласным и уподобиться чужому, непонимающему и не чувствующему?!" Зато большое облегчение и удовлетворенный покой настает, когда недоразумение разрешается. Слава богу, мы еще не ссорились слишком серьезно.
Вышел, вызванный запиской Аполлона, и отметил, что наш дворник никогда раньше не приветствовал меня так громко, так широко не улыбался мне и так низко не кланялся. Что бы это значило?
У тебя за ухом звезда.
Это знает твой парикмахер.
У тебя на бедре полумесяц.
Это видел и знает твой банщик.
Твои плечи слишком тонки и хрупки.
Это знает давно твой портной.
Твоя улыбка всегда очаровательна.
Это знает теперь наш дворник.
Но я. То, что знаю о тебе я,
Даже сам о себе ты не знаешь.
29 мая 1910 года (суббота)
Я думал, что Вольтер или зять ссужают М. деньгами, когда нет гонораров. Ничего подобного. Оказалось, что он получает от кого-то, чуть ли не каждый месяц, чек на довольно крупную сумму. Он об этом ничего не рассказывает. Расспрашивать мне неловко, но все же, очень интересно, кто этот его тайный покровитель? И в какой они состоят связи?
Купили кольца, обедали в ресторане, гуляли в Таврическом. Мне приятно и лестно осознавать, что устанавливается у нас свой порядок житья, совершенно другой, отличный от того, который был раньше, когда я жил с родными. И квартирка наша преображается, скоро ее никто не узнает. Только иногда мне становится не по себе от мысли, что же будет потом? Кончится лето, и мои вернутся с дачи, а еще раньше Вольтер уедет за границу. Нанимать еще квартиру кроме этой мне не по средствам. Конечно, учитывая, этот ежемесячный Мишин чек, мы роскошно могли бы жить, но теперь мне ясно, почему он всегда без денег. Потому, что тратит безрассудно, ни с чем не сообразно, к тому же всегда имеет громадные долги. Отдаст и ничего не остается, снова занимает. При всем при том, умудряется сам еще в долг давать, художникам и всем, кто попросит. О том, чтобы упрекать его в этом, или увещевать как-то, и речи нет. А, все же, мне страшновато за наше будущее.
Ап.Григ. на воды поедет в Баварию, название курорта я сразу не запомнил, что-то английско-поцелуйное, Киссинг, или в этом роде. Да и на что мне? Я-то остаюсь. Вот пришлет мне оттуда открытку с видами, буду рассматривать ее 100 раз и по ней выучу. А ведь в гимназии у нас был немецкий, но теперь уж не помню почти ни слова. Наверное, там и по-французски все говорят. Но французский-то мой через пень-колоду, а зачем человеку за границей секретарь, не знающий языков? Разумеется, остаюсь. Я еще не решался спрашивать об этом прямо, но тут и спрашивать нечего, так все ясно.
30 мая 1910 года (воскресенье)
Целый день у нас гости. Миша знает невероятное количество людей, как он их всех помнит, ума не приложу. Если только представить, что все его знакомые будут бывать у нас, уж от этого только голова закружится. Ведь до сих пор я жил довольно уединенно. Милый Миша. Может быть, он видел, что я при гостях был растерян слегка, а может быть и просто так, что приятнее мне даже, отозвал в сторонку и прочитал такое стихотворение, только сочиненное, что у меня мурашки по затылку побежали, и слезы из глаз выступили. О! как было хорошо целоваться в укромном уголочке, когда полон дом гостей, которым нужно хозяйское внимание, когда можно быть застигнутыми в любую минуту, но кроме нашей любви ничего для нас не имеет значения.
Про чек я, все-таки, спросил. Это хороший друг детства и юности находит возможность его поддерживать таким образом. Но в последнее время чек приходит нерегулярно. А о том, как он тратит, я уж и говорить не стал, его дело.
Когда я маленький коленом ушибался,
Рыдая, к маменьке отчаянно кидался.
Коленку нежно гладила мамаша
И причитала: "Бедный, бедный Саша!"
Когда же в одночасье догадался,
Что Вольтер брать меня с собой не собирался
В твои колени я уткнулся чуть дыша,
Чтобы услышать: "Pauvre mon petit Sacha!"
Днем при гостях зашел разговор об александрийском стихе. Валетов прочитал стихотворение, довольно пошлое, когда ему заметили, заявил: "зато это александрийский стих", все заспорили, к Демианову, конечно, обратились как к знатоку. Миша отчасти специально для меня очень интересно и подробно рассказывал, читал Расина, Рэмбо, Вяземского, Пушкина и свои стихи. А вечером, видя, что я скучаю, предложил мне потренироваться в сложении александрийских стихов, я сидел часа три, ничего не вышло. За это время М. одолел четыре новые главы и переписал несколько стихотворений для журнала.
31 мая 1910 года (понедельник)
Поздно завтракали в ресторане, потом пошли в Таврический. Ощущение от опустевшего Петербурга такое же, как от нашей квартиры: все разъехались и мы одни дома. Привольно, немного грустно и похоже на сон.