Время Михала
Летом сорок четвертого года из Ташува пришли русские. Целый день они тянулись по Большаку. Все было покрыто пылью: их грузовики, танки, пушки, фургоны, винтовки, гимнастерки, волосы и лица. Выглядели они так, словно вышли из-под земли, словно это пробудилось спавшее во владениях Владыки Востока сказочное войско.
Люди вставали вдоль дороги и радостно приветствовали голову колонны. Лица солдат не реагировали. Взгляды равнодушно скользили по лицам приветствующих.
Михал вывез на крыльцо кресло на колесиках, в котором сидела Геновефа.
- Где дети? Михал, забери детей, - повторяла Геновефа невнятно.
Михал вышел за ворота и судорожно схватил Антека и Адельку за руки. У него билось сердце.
Он видел не эту, а ту войну. Снова перед глазами у него были огромные просторы страны, которые он некогда прошагал. Должно быть, это был сон, потому что только во сне все повторяется, словно рефрен. Ему снился тот же самый сон, растянутый, молчаливый, страшный, как колонны войск, как приглушенные болью взрывы.
- Дедушка, когда будет польское войско? - спросила Аделька и подняла вверх флажок, сделанный из палки и тряпок.
Он отнял его у внучки и бросил в сирень, а потом отвел детей домой. Сел на кухне около окна и смотрел на Котушув и Паперню, где все еще стояли немцы. Он понял, что Вольская Дорога стала теперь линией фронта. Именно так.
В кухню зашел Изыдор.
- Папа, иди сюда! Тут какие-то офицеры остановились и хотят поговорить. Иди сюда!
Михал застыл. Он позволил Изыдору свести себя по лестнице наружу. Увидел Мисю, Геновефу, соседей Красных и группку детей со всей деревни. В центре стояла открытая военная машина, в которой сидело двое мужчин. Третий разговаривал с Павлом. Павел, как обычно, делал вид, что все понимает. Когда он увидел тестя, то оживился:
- Это наш отец. Он знает ваш язык. Он воевал в вашей армии.
- В нашей армии? - удивился русский.
Михал увидел его лицо, и ему сделалось жарко. Сердце билось у него где-то в горле. Он знал, что должен сейчас что-нибудь сказать, но его язык замер. Он поворачивал его во рту, словно горячую картофелину. Пытался сложить с его помощью какое-нибудь слово, хотя бы самое простое, но ничего не мог, забыл.
Молодой сержант рассматривал его с любопытством. В раскосых глазах появился блеск радости.
- Ну, отец, что с вами? Что с вами?
У Михала было впечатление, что все это: этот солдат с раскосыми глазами, эта дорога, эти колонны запыленных солдат, - что все это уже когда-то происходило, что уже происходило когда-то даже это "что с вами", сказанное по-русски. Ему показалось, что время завертело кофемолку. Его охватил ужас.
- Меня зовут Михаил Юзефович Небеский, - сказал он дрожащим голосом.
Время Изыдора
Этого молодого сержанта звали Иван Мукта. Он был ординарцем угрюмого лейтенанта с красными глазами.
- Ваш дом понравился лейтенанту. Будем квартироваться, - говорил он, посмеиваясь, и заносил в дом вещи лейтенанта. И строил при этом мины, которые смешили детей, но только не Изыдора.
Изыдор внимательно его разглядывал и думал, что вот видит он кого-то действительно чужого. Немцы, хоть они и плохие, были похожи на людей из Правека. Если бы не форма, то нельзя было бы отличить. Так же и евреи из Ешкотлей, может, кожа у них немножко загорелее и глаза темнее. А Иван Мукта был другой, не похожий ни на кого. Его лицо было круглым и широким, странного цвета - как если смотреть в воду Черной в солнечный день. Волосы Ивана временами казались синими, а рот напоминал тутовые ягоды. Страннее всего были глаза - узкие, как щелочки, спрятанные под длинными веками, черные и пронзительные. И никто, пожалуй, не знал, что они выражают. Изыдору трудно было в них смотреть.
Иван Мукта разместил своего лейтенанта в самой большой и самой красивой комнате на первом этаже, там, где стояли часы.
Изыдор нашел способ, чтобы наблюдать за русским, - он взбирался на куст сирени и оттуда заглядывал в комнату. Угрюмый лейтенант смотрел в разложенные на столе карты или сидел, наклонившись над тарелкой.
Зато Иван Мукта был повсюду. Подав лейтенанту завтрак и вычистив ему ботинки, он принимался помогать Мисе на кухне: рубил дрова, выносил корм курам, рвал смородину для компота, развлекал Адельку, набирал воду из колодца.
- Это очень мило с вашей стороны, пане Иван, но я могу справиться сама, - говорила Мися поначалу, но потом, видно, это стало ей нравиться.
В течение нескольких первых недель Иван Мукта научился говорить по-польски.
Самой главной задачей Изыдора стало не спускать Ивана Мукту с глаз. Он наблюдал за ним постоянно и боялся, что русский, потерянный из виду, будет представлять смертельную угрозу. А еще его нервировали заигрывания Ивана с Мисей. Жизнь его сестры была в опасности, так что Изыдор искал повод, чтобы находиться на кухне. Иногда Иван Мукта пытался заговорить с Изыдором, но мальчик бывал этим так взволнован, что пускал слюни и заикался с удвоенной энергией.
- Он таким родился, - вздыхала Мися.
Иван Мукта любил сидеть за столом и пить чай в больших количествах. Он приносил с собой сахар - или песок, или грязноватые комочки, которые держал во рту и запивал чаем. Именно тогда он рассказывал самые интересные истории. Изыдор всем своим поведением демонстрировал равнодушие, хотя, с другой стороны, русский рассказывал такие интересные вещи… Изыдор должен был делать вид, что у него на кухне какие-то важные дела. Трудно целый час пить воду или подбрасывать дрова в печку. Бесконечно догадливая Мися подсовывала брату миску с картофелинами, а в руку вкладывала нож. Как-то Изыдор набрал в легкие воздуха и неожиданно выдавил из себя:
- Русские говорят, что Бога нет.
Иван Мукта отставил стакан и посмотрел на Изыдора этими своими непроницаемыми глазами.
- Не в том дело, есть Бог или нет. Все не так. Верить или не верить - вот в чем вопрос.
- Я верю, что есть, - сказал Изыдор и храбро выставил вперед подбородок. - Если он есть, мне зачтется, что я верю. Если его нет, то мне ведь ничего не стоит верить.
- Правильно рассуждаешь, - похвалил его Иван Мукта. - Но это не совсем так, что вера ничего не стоит.
Мися кашлянула и стала быстро размешивать суп деревянной ложкой.
- А вы? Что вы думаете? Есть Бог или нет его?
- Значит, так. - Иван растопырил пальцы прямо перед лицом Изыдора, и мальчику показалось, что Иван подмигнул одним глазом. Он загнул первый палец:
- Или Бог есть и был, или, - добавился второй палец, - Бога нет и не было. Или же, - третий палец загнулся, - Бог был, но его больше нет. Ну и наконец, - тут он пихнул Изыдора кулаком с четырьмя загнутыми пальцами, - Бога еще нет и он только должен появиться.
- Изек, сходи за дровами.
Такой тон появлялся у Миси, когда мужчины начинали рассказывать неприличные анекдоты.
Изыдор пошел и все время думал об Иване Мукте. О том, что Иван Мукта, наверное, мог бы еще много чего рассказать.
Через несколько дней ему наконец удалось поймать Ивана совсем одного. Тот сидел на скамейке перед домом и чистил ружье.
- А как оно там, где ты живешь? - отважно спросил Изыдор.
- Точно так же, как здесь. Только леса нет. Есть одна река, но очень большая и очень далеко.
Изыдор не стал развивать эту тему.
- Ты старый или молодой? Мы не можем отгадать, сколько тебе лет.
- Сколько есть, все мои.
- А может тебе быть, например, семьдесят лет?
Иван рассмеялся и отложил винтовку. Не ответил.
- Иван, как ты думаешь, может ли быть так, чтобы Бога вообще не было? Тогда откуда все это взялось?
Иван скрутил папироску, а потом затянулся, прищурившись.
- Посмотри вокруг. Что ты видишь?
- Вижу дорогу, а за ней поле и сливы, и траву между ними… - Изыдор вопросительно посмотрел на русского. - … А дальше лес, и там наверняка грибы, только их отсюда не видно… И еще я вижу небо, снизу голубое, а сверху белое и кудрявое.
- И где же этот Бог?
- Он невидимый. Он внутри. Он руководит и управляет всем этим, устанавливает законы, все друг к другу подлаживает…
- Ладно, Изыдор. Я знаю, что ты умный, хоть по тебе и не скажешь. Знаю, что у тебя есть воображение. - Иван понизил голос и начал говорить очень медленно: - Теперь представь себе, что нет никакого Бога, как ты говоришь, внутри. Что никто ни за чем не следит, что весь мир - это одна большая куча мала или, еще хуже, какая-то машина, испорченная сенокосилка, которая работает только с разгону…
Изыдор еще раз попробовал посмотреть, как велел ему Иван Мукта. Напряг весь свой ум и широко открыл глаза, так что они даже начали слезиться. Тогда на короткий миг он увидел все совершенно по-другому. Повсюду простиралось пространство, пустое и бесконечное. Все, что существовало в этом мертвом пространстве, все, что жило, было беспомощным и одиноким. События происходили по случайности, а когда случайность не срабатывала, появлялся механический закон. Ритмичная машина природы. Поршни и зубчатые колеса истории. Закономерности, которые трухлели изнутри и рассыпались в прах. Везде царили холод и тоска. Каждая тварь стремилась прижаться к чему-нибудь, к чему-нибудь прильнуть, к вещам, друг к другу, но получались от этого только страдание и отчаяние.
Характерным свойством того, что увидел Изыдор, была временность. Под красочной внешней оболочкой все объединялось в распаде, гниении и разрушении.
Время Ивана Мукты
Иван Мукта показал Изыдору все самое важное.
Начал с того, что показал ему мир без Бога.
Потом отвел его в лес, где хоронили расстрелянных немцами партизан. Многих из этих мужчин Изыдор знал. Потом у него была сильная горячка, и он лежал в холодной спальне на кровати сестры. Мися не хотела пускать к нему Ивана Мукту.
- Вам доставляет удовольствие показывать ему все эти страшные вещи. Но ведь он еще ребенок.
Но в конце концов она разрешила Ивану сесть у кровати больного. В ногах он положил ружье.
- Иван, расскажи мне о смерти и о том, что бывает после смерти. И скажи, есть ли у меня бессмертная душа, которая никогда не умрет, - попросил Изыдор.
- В тебе есть маленькая искорка, которая никогда не погаснет. И у меня тоже есть.
- У всех она есть? И у немцев?
- У всех. А теперь спи. Когда выздоровеешь, я возьму тебя к нам, в лес.
- Ну, пора уже вам идти, - сказала Мися, заглядывая из кухни.
Когда Изыдор выздоровел, Иван исполнил обещание и взял мальчика с собой в расположение русской части в лесу. А еще он разрешил ему смотреть в свой бинокль на немцев в Котушуве. Изыдор удивлялся, что немцы в нем ничем не отличались от русских. У них был тот же цвет формы, те же окопы и те же каски. Теперь он и вовсе не мог понять, почему в Ивана стреляли, когда тот носил в своем кожаном планшете приказы от хмурого лейтенанта. Стреляли и в Изыдора, когда он сопровождал Мукту. Изыдор должен был пообещать, что никому об этом не расскажет. Если бы отец узнал, он задал бы ему хорошую трепку.
Иван Мукта показал Изыдору еще кое-что, о чем Изыдор не мог никому рассказать. Не потому, что нельзя было, что Иван запретил, а потому что воспоминание об этом вызывало в нем беспокойство и стыд. И то и другое было слишком большим, чтобы рассказывать, но не слишком большим, чтобы об этом не думать.
- Все соединяется одно с другим. Так было всегда. Потребность соединения - самая сильная из всех. Достаточно посмотреть вокруг.
Он присел на дорожке, по которой они шли, и показал пальцем на двух соединенных брюшками насекомых.
- Это инстинкт, то есть что-то, с чем невозможно совладать.
Вдруг Иван Мукта расстегнул штаны и потряс гениталиями.
- А это инструмент соединения. Он подходит к дырочке между ногами женщины, потому что в мире существует порядок. Каждая вещь подходит к какой-то другой.
Изыдор сделался красным, как свекла. Он не знал, что сказать. Опустил глаза на дорожку. Они вышли на поле за Горкой, куда уже не долетали пули немцев. Около заброшенных строений паслась коза.
- Когда женщин мало, вот как сейчас, инструмент подходит к руке, задам других солдат, ямке, выкопанной в земле, к разным животным. Стой тут и смотри, - быстро сказал Иван Мукта и отдал Изыдору шапку и планшет. Он подбежал к козе, перекинул ружье на спину и спустил штаны.
Изыдор увидел, как Иван прижался к заду козы и начал ритмично шевелить бедрами. Чем быстрее становились движения Ивана, тем более неподвижным был Изыдор.
Когда Иван вернулся за шапкой и планшетом, Изыдор плакал.
- Почему ты плачешь? Козу жалко?
- Я хочу вернуться домой.
- Это понятно. Иди! Каждый хочет вернуться домой.
Мальчик повернулся и побежал в лес. Иван Мукта вытер ладонью вспотевший лоб, надел шапку и, грустно посвистывая, пошел дальше.
Время Руты
Колоска боялась людей в лесу. Она наблюдала за ними из укрытия, когда они нарушали лесной покой своим чужеземным лопотаньем. У них была грубая одежда, которую они не снимали даже в жару. Они тащили с собой оружие. Они еще не добрались до Выдымача, но она предчувствовала, что это рано или поздно произойдет. Она знала, что они выслеживают друг друга, чтобы убивать, и задумывалась, куда бы они с Рутой могли убежать от них. Часто они оставались на ночь у Флорентинки, но в деревне Колоска чувствовала себя неспокойно. По ночам ей снилось, что небо - это металлическая крышка, которую никто не может поднять.
Колоска давно не была в Правеке и не знала, что Вольская Дорога стала границей между русскими и немцами. Она не знала, что Курт застрелил Флорентинку, а колеса военных автомобилей и винтовки убили ее собак. Она копала убежище под домом, чтобы им обеим было где спрятаться, когда придут мужчины в форме. Она слишком увлеклась копанием убежища. Потеряла осторожность. Позволила Руте одной идти в деревню. Собрала ей корзинку с ежевикой и краденной с поля картошкой. Только когда Рута ушла, Колоска поняла, что совершила страшную ошибку.
От Выдымача до деревни, до дома Флорентинки, Рута шла своим обычным маршрутом. Через Паперню, а потом Вольской Дорогой, бегущей краем леса. В ивовой корзинке она несла еду для старой. Она должна была привести от Флорентинки собаку, которая предупреждала бы их о появлении людей. Мать сказала Руте, что, как только она увидит какого-нибудь человека, не важно, будет ли это кто-то из Правека или чужак, она должна войти в лес и убежать.
Рута думала о собаке, когда увидела человека, писающего на дерево. Она остановилась и медленно начала отступать. Тогда кто-то очень сильный схватил ее сзади за плечи и больно их вывернул. Тот, который писал, подбежал к ней и ударил по лицу так сильно, что Рута обмякла и упала на землю. Мужчины отложили ружья и насиловали ее. Сначала один, потом другой, а потом пришел еще третий.
Рута лежала на Вольской дороге, которая была границей между немцами и русскими. Около нее лежала корзинка с ежевикой и картошкой. Так ее нашел другой патруль. Теперь у мужчин форма была другого оттенка. Они по очереди ложились на Руту и по очереди давали друг другу подержать ружье. Потом, стоя над ней, курили. Они забрали корзинку и еду.
Колоска нашла Руту слишком поздно. Платьице девочки было задрано до самого подбородка, а тело искалечено. Живот и бедра были красными от крови, и на эту кровь слетались мухи. Она была без сознания.
Мать взяла ее на руки и отнесла к яме, которую копала под домом. Она положила девочку на листьях лопуха - их запах напоминал ей тот день, когда умер ее первый ребенок. Легла рядом и вслушивалась в ее дыхание. Потом встала и дрожащими руками стала готовить смесь из трав. Запахло дягилем.
Время Миси
В какой-то из дней августа русские сказали Михалу, чтобы он забрал всех людей из Правека и отвел в лес. Они сказали, что Правек со дня на день окажется на линии фронта.
Он сделал так, как они хотели. Ходил по всем избам и повторял:
- Со дня на день Правек окажется на линии фронта.
По инерции зашел и в дом Флорентинки, и только когда увидел пустые собачьи миски, вспомнил, что Флорентинки уже нет.
- А что будет с вами? - спросил он Ивана Мукту.
- Мы на войне. Этот фронт - для нас.
- Моя жена больна. Она не ходит. Мы оба останемся.
Иван Мукта пожал плечами.
На подводе сидели Мися и Попугаиха. Они прижимали к себе детей. У Миси глаза были вспухшие от слез.
- Папа, поедемте с нами. Прошу тебя. Пожалуйста.
- Мы будем присматривать за домом. Ничего не случится. Я и худшие вещи пережил.
Одну корову оставили Михалу, одну привязали к телеге. Изыдор вывел остальных из коровника и снял у них с шей веревки. Они не хотели идти, поэтому Павел поднял с земли палку и бил их по задам. Тогда Иван Мукта свистнул протяжно, и перепуганные коровы двинулись рысцой через участок Стаси Попугаихи в поля. Их было видно потом с подводы, как они стоят, одуревшие от нежданной свободы. Мися плакала всю дорогу.
С Большака телега съехала в лес, и ее колеса вписались в колеи, проложенные телегами тех, кто проехал раньше. Мися шла за телегой и вела детей. У дороги росло множество лисичек и маслят. Она то и дело останавливалась, приседала и выдергивала грибы из земли вместе со мхом и дерном.
- Нужно оставлять ножку, кусочек ножки в земле, - беспокоился Изыдор. - Иначе они никогда уже не вырастут.
- И пусть не растут, - сказала Мися.
Ночи были теплые, поэтому спали на земле, на взятых из дома стеганых одеялах. Мужчины целыми днями рыли землянки, рубили деревья. Женщины, как и в деревне, готовили, одалживая друг другу соль для картошки.
Божские устроились между большими соснами. И на их ветвях сушили пеленки. Около Божских разместились сестры Маляк. Муж младшей ушел в Армию Крайову. А старшей - в партизаны. Павел с Изыдором построили для женщин землянку.
Совсем не договариваясь между собой, люди разместились в точности так, как жили в Правеке. Даже оставили пустое место между Красным и Херубином. В Правеке там стоит дом Флорентинки.
Как-то в начале сентября в это лесное поселение пришла Колоска со своей дочерью. Было видно, что девочка больна. Она еле волочила ноги. Вся в синяках и с сильной горячкой. Павел Божский, который выполнял в лесу обязанности врача, подошел к ним со своей сумкой, в которой были йод, бинты, таблетки от поноса и сульфамидная присыпка, но Колоска не позволила ему приблизиться к дочери. Она попросила у женщин горячую воду и заварила ею травы. Мися дала им шерстяное одеяло. Похоже было на то, что Колоска хочет остаться с ними, поэтому мужчины смастерили ей домик в земле.
Вечером, когда лес умолкал, все сидели у скудных костерков и прислушивались. Иногда ночь озарялась, словно где-то неподалеку бушевала гроза. Потом они слышали приглушенный лесом низкий, страшный гул.
Случались смельчаки, которые ходили в деревню. За картошкой, дозревающей в огородах, за мукой или просто потому, что не могли вынести жизни в неопределенности. Чаще всего ходила старая Серафиниха, которая уже не боялась за свою жизнь. Иногда с ней шла какая-нибудь из снох, это от одной из них Мися услышала: