- У тебя нет больше дома. Осталась только куча щебня.
Время Злого Человека
С тех пор как люди из Правека сбежали в лес и жили там в выкопанных землянках, Злой Человек не мог найти себе в лесу места. Люди пролезали везде, в каждый перелесок, на каждую полянку. Копали торф, искали грибы и орехи. Отходили в сторонку за наспех сооруженный лагерь, чтобы оправиться прямо на куст земляники или на свежую траву. В более теплые вечера он слышал, как они совокуплялись в кустах. С удивлением он смотрел, какие никудышные они строили укрытия и сколько у них это занимало времени.
Теперь он наблюдал за ними целыми днями, и чем больше на них смотрел, тем больше боялся и ненавидел. Они были шумные и неестественные. Без остановки шевелили своими ртами и выбрасывали из себя звуки, которые не имели никакого смысла, которые не были ни плачем, ни криком, ни урчанием удовольствия. Их речь ничего не означала. Везде они оставляли после себя следы и запахи. Они были бесстыдные и неосторожные. Когда пришли эти ужасные громыхания, а ночью небо окрашивалось красным, они впадали в панику и отчаяние, не знали куда бежать и где укрыться. Он чувствовал их страх. Они воняли, словно крыса, попавшая в ловушку Злого Человека.
Запахи, окружавшие их, раздражали Злого Человека. Правда, среди них были и приятные, хоть и незнакомые: запах жареного мяса, вареной картошки, молока, кожухов и шуб, запах кофе из цикория, пепла и ржаных зернышек. Были также запахи страшные, не животные, чисто людские: мыла, карболки, щелочи, бумаги, оружия, смазки и серы.
Злой Человек встал однажды на краю леса и посмотрел на деревню. Она была пустая, остывшая, как падаль. У некоторых домов были разорены крыши, у некоторых выбиты стекла. В деревне не было ни птиц, ни собак. Ничего. Такой вид понравился Злому Человеку. Раз люди вошли в его лес, Злой Человек вошел в их деревню.
Время Игры
В книжице "Ignis fatuus, или Поучительная игра для одного игрока" описание Третьего Мира начинается так:
Между Землей и Небом существует Восемь Миров. Они неподвижно висят в пространстве, как проветривающиеся перины.
Третий Мир Бог сотворил очень давно. Он начал с морей и вулканов, а закончил растениями и животными. Но поскольку в акте творения нет ничего возвышенного, только труд и еще раз труд, Бог устал и потерял охоту. Свежий мир показался Ему скучным. Животные не понимали его гармонии, не восхищались им, не восхваляли Бога. Ели и размножались. Не спрашивали у Бога, зачем Он сделал небо голубым, а воду мокрой. Еж не удивлялся своим колючкам, а лев своим зубам, птицы не задумывались о своих крыльях.
Такой мир существовал очень долго и смертельно наскучил Богу. Сошел тогда Бог на землю и каждому встреченному животному насильно давал пальцы, руки, лицо, тонкую кожу, разум и способность удивляться - превращал животных в людей. Но животные вовсе не хотели быть превращенными в людей, потому что люди казались им страшными, как монстры, как чудовища. Поэтому они сговорились, поймали Бога и утопили Его. Так оно и осталось.
В Третьем Мире нет ни Бога, ни людей.
Время Миси
Мися надела на себя две юбки, два свитера, голову окутала платком. Тихо, чтобы никого не разбудить, выкралась из землянки. Лес приглушал монотонную канонаду далеких орудий. Она взяла рюкзак и уже собралась было двинуться в дорогу, как увидела Адельку. Малышка подошла к ней.
- Я иду с тобой.
Мися рассердилась:
- Возвращайся в землянку. Марш. Я скоро приду.
Аделька судорожно вцепилась в ее юбку и начала плакать. Мися заколебалась. Потом вернулась в землянку за кожушком дочери.
Когда они стояли на краю леса, то думали, что увидят Правек. Но Правека не было. На фоне темного неба не видно было ни малейшей струйки дыма, не горели огни, не лаяли собаки. Только на западе, где-то над Котушувом, низкие тучи мигали коричневым светом. Мися задрожала, и ей вспомнился какой-то давний сон, в котором именно так и было. "Я сплю, - подумала она. - Я лежу на нарах в землянке. Я никуда не пошла. Мне это снится". А потом она подумала, что, наверное, уснула еще раньше. Ей показалось, что она лежит на своей новой двойной кровати, а рядом спит Павел. Нет никакой войны. Ей снится длинный кошмар, про немцев, про русских, про фронт, лес и землянки. Это помогло - Мися перестала бояться и вышла на Большак. Мокрые камни на дороге захрустели под ее туфлями. Тогда Мися подумала с надеждой, что уснула еще раньше. Что ее утомило монотонное вертение ручки кофемолки и она уснула на скамейке перед мельницей. Ей совсем мало лет, и сейчас ей снится детский сон о взрослой жизни и войне.
- Я хочу проснуться, - сказала она громко.
Аделька посмотрела на нее удивленно, и Мися поняла, что ни один ребенок не мог бы увидеть во сне расстрела евреев, смерти Флорентинки, партизан, того, что сделали с Рутой, бомбардировок, брошенных домов, паралича матери.
Она посмотрела наверх: небо было словно донышко консервной банки, в которой Бог запер людей.
Они проходили мимо чего-то темного, и Мися догадалась, что это их рига. Сошла на обочину и вытянула руку в темноту. Дотронулась до шершавых досок забора. Услышала какие-то неразборчивые звуки, странные и приглушенные.
- Кто-то играет на гармошке, - сказала Аделька.
Они встали перед калиткой, и у Миси сильно заколотилось сердце. Ее дом стоял, она чувствовала это, хоть и не видела его. Чувствовала перед собой его мощный квадратный массив, чувствовала его тяжесть и то, как он заполнял пространство. Она на ощупь отворила калитку и взошла на крыльцо.
Музыка доносилась изнутри. Дверь с крыльца в прихожую была забита досками, как ее и оставили. Тогда они пошли к кухонному входу. Музыка стала отчетливой. Кто-то играл на гармошке плясовую. Мися перекрестилась, крепко взяла Адельку за руку и открыла дверь.
Музыка смолкла. Она увидела свою кухню, погруженную в темноту и дым. На окнах висели одеяла. За столом, у стен, даже на буфете сидели солдаты. Один из них вдруг нацелил на нее ружье. Мися медленно подняла руки.
Из-за стола встал хмурый лейтенант. Потянулся за ее руками, опустил их и потряс в приветствии.
- Это наша помещица, - сказал он, и Мися сделала неловкий реверанс.
Среди солдат сидел и Иван Мукта. Его голова была перебинтована. От него Мися узнала, что ее родители живут с коровой на мельнице. Больше в Правеке нет уже никого. Иван проводил Мисю наверх и открыл перед ней дверь в южную комнату. Мися увидела перед собой холодное ночное небо. Южная комната больше не существовала, но это показалось ей удивительно неважным. Раз она уже готова была потерять целый дом, что теперь значит потеря одной комнаты!
- Пани Мися, - сказал Иван Мукта на лестнице, - вы должны забрать отсюда своих родителей и спрятаться в лесу. Сразу после ваших праздников фронт сдвинется. Будет страшный бой. Не говорите об этом никому. Это военная тайна.
- Спасибо, - сказала Мися, и лишь через минуту до нее дошел весь ужас этих слов. - Боже, что с нами будет? Как мы выживем зимой в лесу? Зачем нужна эта война, скажите, Иван? Кто ее ведет? Зачем вы сами идете на эту резню и других убиваете?
Иван Мукта посмотрел на нее грустно и не ответил.
Мися раздала слегка подвыпившим солдатам ножи для чистки картошки. Принесла спрятанный в подвале смалец и нажарила большую миску хрустящей картофельной соломки. Они не знали такого блюда. Смотрели сначала недоверчиво, пока не начали есть, с возрастающим аппетитом.
- Они не верят, что это картошка! - объяснил Иван Мукта.
На столе появились новые бутылки водки. Заиграла гармонь. Мися положила Адельку спать под лестницей, там ей казалось безопаснее всего.
Присутствие женщины раззадорило солдат. Они стали плясать, сначала на полу, потом на столе. Остальные хлопали в такт музыки. Водка лилась рекой, людей охватило какое-то внезапное безумие: они топали, покрикивали, стучали ружьями об пол. И тут ясноглазый молодой офицер вытащил из кобуры пистолет и несколько раз выстрелил в потолок. Штукатурка посыпалась в стаканы. Оглушенная Мися закрыла голову руками. Внезапно сделалось тихо, и Мися услышала саму себя, свой крик. Из-под лестницы ей вторил испуганный плач ребенка.
Хмурый лейтенант рявкнул на ясноглазого, схватившись за кобуру пистолета. Иван Мукта присел перед Мисей на корточки.
- Вы не бойтесь, пани Мися. Это только забавы такие.
Мисе уступили целую комнату. Она дважды проверила, заперла ли дверь на ключ.
Утром, когда шла на мельницу, к ней подошел ясноглазый офицер и говорил какие-то извинения. Показал обручальное кольцо на пальце, какие-то документы. Как всегда, неизвестно откуда появился Иван Мукта.
- У него жена и ребенок в Москве. Очень извиняюсь за вчерашний вечер. Это все от волнения, его лихорадит.
Мися не знала, что сделать. Во внезапном порыве она подошла к мужчине и обняла его. Его мундир пах землей.
- Иван, попробуйте не дать себя убить, - сказала она на прощание Мукте.
Он покачал головой и улыбнулся. Его глаза были сейчас, как две темные полоски.
- Такие, как я, не гибнут.
Мися улыбнулась.
- Ну, значит, до свидания, - сказала она.
Время Михала
Они жили на кухне вместе с коровой. Михал устроил ей лежанку за дверью, там, где всегда стояли ведра с водой. Днем он отправлялся к ригам за сеном, потом кормил корову и выносил из-под нее навоз. Геновефа смотрела на него с кресла. Два раза в день он брал ведро, садился на табуретку и доил животное, как умел. Молока было мало. Как раз столько, сколько нужно для двоих. Из этого молока Михал собирал сметану, чтобы как-нибудь отнести ее детям в лес.
День проходил быстро, словно был хворый и ему не хватало сил полностью развернуться. Темнело рано, так что оба сидели у стола, на котором теплилась керосиновая лампа. Окна они занавесили рогожками. Михал разжигал огонь под плитой и открывал дверцы - пламя подбадривало. Геновефа просила, чтобы он повернул ее к огню.
- Я не могу пошевелиться. Я умерла еще при жизни. Я для тебя страшная обуза, которую ты не заслужил, - говорила она иногда похоронным голосом, выходящим откуда-то из глубины живота.
Михал успокаивал ее:
- Я люблю за тобой ухаживать.
Вечером он сажал ее на ночной горшок, мыл и переносил на кровать. Распрямлял ей руки и ноги. Ему казалось, что она на него смотрит из глубины тела, словно ее там захлопнули. Ночью она шептала: "Обними меня".
Они вместе слышали отзвуки орудий, чаще всего где-то под Котушувом, но иногда все дрожало, и тогда они знали, что снаряд ударил в Правек. По ночам до них доносились какие-то странные звуки: чавканье, бормотанье, а потом быстрые шаги, человека или зверя. Михал боялся, но не хотел этого показывать. Когда его сердце начинало биться слишком сильно, он переворачивался на бок.
Потом за ними пришли Мися и Аделька. Михал уже не настаивал на том, чтобы остаться. Мельница мира остановилась, испортился ее механизм. Они брели по снегу Большаком к лесу.
- Дай мне еще раз посмотреть на Правек, - попросила Геновефа, но Михал сделал вид, что не слышит ее.
Время Водяного Оляпки
Водяной Оляпка очнулся и выглянул на поверхность мира. Он увидел, что мир дрожит - воздух проплывал мимо большими потоками, клубился и взвивался в небо. Вода волновалась и мутилась, в нее ударяли жар и огонь. То, что было наверху, оказалось теперь внизу, а то, что было внизу, рвалось вверх.
Водяного обуяло любопытство и жажда деятельности. Он попробовал свои силы, собрав с реки клубы тумана и дыма. Серая туча двигалась сейчас за ним Вольской Дорогой к деревне.
Около забора Божских он увидел отощавшую собаку. Наклонился к ней безо всякого умысла. Собака заскулила испуганно, поджала хвост и убежала. Это разозлило Водяного Оляпку, он сгустил облако тумана и дыма над садом и хотел запустить его в трубы, как делал это обычно, но сейчас трубы не были теплыми. Оляпка обошел дом Серафинов и уже знал, что там никого нет. Никого не было в Правеке. В воздухе лопался звук болтающихся на ветру ворот риги.
Водяному Оляпке очень хотелось порезвиться, подвигаться среди человечьей утвари, чтобы мир отреагировал на его присутствие. Ему хотелось перемещать воздух, останавливать ветер на своем мглистом теле, играть формой воды, морочить и пугать людей, полошить животных. Но резкие движения воздуха утихли, и все сделалось пустым и беззвучным.
Он замер на мгновение и почуял где-то в лесу это разливающееся бесполезное тепло, какое выделяют люди. Он обрадовался и закружился. Повернул обратно на Вольскую Дорогу и снова напугал все ту же собаку. По небу ползли низкие тучи, это придавало Водяному сил. Солнца еще не было.
Прямо у леса что-то остановило его. Непонятно что. Он заколебался, а потом свернул к реке, не на ксендзовы луга, а дальше, на Паперню.
Редкий сосновый лес был поломан и дымился. В земле зияли огромные дыры. Вчера, должно быть, туда пришел конец света. В высокой траве лежали сотни стынущих человеческих тел. Кровь красными испарениями поднималась в серое небо, пока восток не начал окрашиваться в карминный оттенок.
Водяной заметил какое-то движение в этой мертвечине. Солнце вырвалось из плена горизонта и начало освобождать души из мертвых тел солдат.
Души выбирались из тел одурелые и растерянные. Они колыхались, словно тени, словно прозрачные воздушные шарики. Водяной Оляпка обрадовался почти так же сильно, как радуется живой человек. Он двинулся к редкому лесу и пытался завертеть души, потанцевать с ними, попугать их и утащить за собой. Было их целое множество, сотни, а может быть, тысячи. Они поднимались и неуверенно покачивались над землей. Оляпка сновал между ними, фыркал, задевал и кружил их, охочий до игры, как щенок, но души не обращали на него внимания, словно его не было. Какое-то время они колебались в потоках утреннего ветра, а потом, словно отпущенные шарики, взвивались вверх и где-то исчезали.
Водяной не мог постичь, что они уходят куда-то, что есть такое место, куда можно отправиться, когда умрешь. Он пробовал их преследовать, но они подчинялись уже иному закону, нежели закон Водяного Оляпки. Слепые и глухие к его заигрываниям, они были, как движимые инстинктом рыбы, которые знают лишь одно направление миграции.
Лес стал от них белым, а потом внезапно опустел, и Водяной Оляпка снова остался один. Он был зол. Он завертелся и ударил в дерево. Перепуганная птица пронзительно крикнула и стремглав полетела в сторону реки.
Время Михала
Русские собирали на Паперне своих убитых и подводами привозили их в деревню. На поле Херубина выкопали большую яму и там хоронили тела солдат. Офицеров откладывали в сторону.
Все, кто вернулся в Правек, пошли смотреть на эти поспешные похороны без священника, без речей, без цветов. Пошел и Михал и опрометчиво позволил, чтобы взгляд хмурого лейтенанта остановился именно на нем. Хмурый лейтенант похлопал Михала по спине и велел ему везти тела офицеров к дому Божских.
- Не надо, не копайте здесь, - просил Михал. - Разве мало земли для могил ваших солдат? Почему именно в саду моей дочери? Зачем вырывать цветочные луковицы? Идите на кладбище, я покажу вам еще другие места…
Хмурый лейтенант, раньше всегда вежливый и учтивый, оттолкнул Михала, а один из солдат нацелил на него ружье. Михал отстранился.
- Где Иван? - спросил лейтенанта Изыдор.
- Погиб.
- Нет, - сказал Изыдор, а лейтенант через мгновение остановил на нем взгляд.
- Почему нет?
Изыдор отвернулся и убежал.
Русские похоронили в садике под окном спальни восьмерых офицеров. Засыпали их всех землей, а когда уехали, выпал снег.
С тех пор никто не хотел спать в спальне со стороны сада. Мися свернула перины и отнесла их наверх.
Весной Михал сколотил из дерева крест и поставил его под окном. Потом осторожно делал палочкой маленькие бороздки в земле и сеял львиный зев. Цветы выросли буйные, яркие, с мордочками, открытыми в небо.
Под конец лета сорок пятого года, когда войны уже не было, к дому подъехал военный газик, из которого вышел польский офицер и какой-то человек в гражданском. Они сказали, что будут эксгумировать офицеров. Потом появился грузовик с солдатами и подвода, на нее укладывали вытащенные из земли тела.
Земля и львиный зев высосали из них кровь и воду. Лучше всего сохранилась шерстяная форма, это она удерживала разлагающиеся останки вместе. Солдаты, которые переносили их на телегу, завязали себе рты и носы платками.
На Большаке стояли люди из Правека и пытались увидеть как можно больше через забор, но когда телега тронулась в сторону Ешкотлей, они отшатнулись в молчании. Самыми бесстрашными были куры - они смело бежали за подскакивающей на камнях телегой и жадно глотали то, что упало из нее на землю.
Михала стошнило под куст сирени. Он ни разу больше не взял в рот куриного яйца.
Время Геновефы
Тело Геновефы застыло в неподвижности, словно прокаленный жаром глиняный горшок. Его сажали в кресло на колесиках. Теперь оно было в полной зависимости от других людей. Его клали в постель, мыли, вынимали, выносили на крыльцо.
Тело Геновефы - это было одно, а Геновефа - другое. Она была заперта в нем, захлопнута, оглушена. Она могла шевелить только кончиками пальцев и лицом, но уже не получалось ни улыбнуться, ни заплакать. Слова, жесткие и шершавые, выпадали из ее рта, словно камешки. Такие слова не имели силы. Иногда она пыталась бранить Адельку, которая била Антека, но внучка не слишком обращала внимание на ее угрозы. Антек прятался в бабушкиной юбке, а Геновефа ничего не могла сделать, чтобы его укрыть или хотя бы прижать к себе. Она беспомощно смотрела, как старшая по возрасту и более сильная Аделька дергает брата за волосы, и ее распирала злость, которая, однако, сразу же проходила, потому что не имела никаких шансов найти выход.