- Каково человеку, когда ему говорят, что имя его сына, отдавшего жизнь за свою страну, недостойно места на памятнике, потому что этот сын - трус, предатель и не патриот? Каково слышать такие слова про мальчика, которого ты растил, сажал к себе на плечи на футбольных матчах, кормил, купал, платил за его школу? Это чудовищно, мистер Сэдлер, я не подберу другого слова. Чудовищно.
- Я вам очень сочувствую. - Я ощущал все бессилие своих слов.
- А мне-то что от вашего сочувствия? Разве оно воскресит моего сына? Имя на камне ничего не изменит, но все же значит хоть что-то. Вы понимаете, о чем я?
- Да, понимаю. Вам очень тяжело.
- Нас поддерживает вера, - сказала миссис Бэнкрофт, и муж бросил на нее пронзительный взгляд, словно был не совсем убежден в правоте ее слов.
- Боюсь, на этот счет у меня нет никакого мнения, - ответил я.
- Вы не веруете, мистер Сэдлер? - спросил священник.
- Нет. Если честно, то нет.
- Я вижу, что после войны молодые люди либо приходят к Богу, либо полностью отворачиваются от него. Я в растерянности. Я хочу сказать, что не понимаю, как их вести. И чувствую, что отстал от века.
- Трудно ли быть священником? - спросил я.
- Думаю, это не трудней любого другого ремесла. Бывают дни, когда знаешь, что приносишь пользу. А в другие дни чувствуешь свою полнейшую бесполезность для человечества.
- А в прощение вы верите?
- Я верю, что мы должны искать прощения. И что мы должны прощать. А вы нуждаетесь в прощении, мистер Сэдлер? За что именно?
Я покачал головой и отвернулся. Я подумал, что мог бы провести в этом доме всю оставшуюся жизнь, но так и не набраться храбрости посмотреть в глаза его хозяевам.
- Простите, но я так и не понял, зачем Мэриан вас привела, - продолжал священник, когда стало ясно, что я не отвечу. - А вы?
- Я даже не знал о ее намерении, - ответил я. - Пока мы не оказались на улице рядом с вашим домом. Надо полагать, ей казалось, что это удачная затея.
- Для кого? Прошу вас, мистер Сэдлер, поймите меня правильно. Мы рады видеть вас, но ведь вы все равно не воскресите нашего сына, так? Более того, вы - лишнее напоминание о том, что случилось там, во Франции.
Я кивнул, признавая правоту его слов.
- Но есть люди - в том числе наша дочь, - которые никак не могут оставить прошлое в покое, им нужно все раскопать и найти причины, почему события сложились так, а не иначе. Я не принадлежу к числу этих людей, и моя жена, насколько мне известно, тоже. Даже если знаешь причины и предпосылки, это не меняет абсолютно ничего. Может быть, мы просто ищем виноватого. По крайней мере…
Он на миг замолчал и улыбнулся мне:
- Я рад, что вы остались в живых, мистер Сэдлер. Честное слово. Вы, кажется, достойный молодой человек. Ваши родители, должно быть, счастливы, что вы вернулись.
- Не уверен, - ответил я, пожав плечами.
Мои слова поразили его жену больше, чем все, что я сказал до этого.
- Что это значит? - спросила она, подняв на меня взгляд.
- Мы с ними не близки, - объяснил я, жалея, что вообще задел эту тему. - Неважно. Я предпочитаю не обсуждать…
- Но это нелепо, мистер Сэдлер! - воскликнула она, встала и гневно посмотрела на меня, уперев руки в бока - словно мои слова ее рассердили и огорчили.
- Это происходит не по моему выбору.
- Но они знают, что у вас все хорошо? Что вы живы?
- Думаю, да. Я им писал. Но ни разу не получил ответа.
У нее на лице отразилась подлинная ярость.
- Иногда я вообще не понимаю этой жизни, мистер Сэдлер. - Ее голос едва заметно прерывался. - У ваших родителей есть сын, он жив, но они не желают его видеть. У меня есть сын, которого я жажду увидеть, но он мертв. Что это за люди? Люди они вообще или чудовища?
* * *
Всю последнюю неделю до отъезда в Олдершот я пытался решить, следует ли мне повидаться с семьей. Было вполне вероятно, что я погибну там, и даже при том, что я никак не общался со своими родными уже полтора года, я думал, что раз такое дело, то, может быть, они захотят со мной помириться. И я поехал. В последний день перед отправкой - была среда, и дул пронизывающий холодный ветер - я вышел на станции Кью-Бридж и зашагал по направлению к Хай-стрит в Чизике.
Все улицы для меня слились в одну, равно знакомую и далекую, словно я видел это место давным-давно, во сне, но теперь мне позволили один-единственный раз увидеть его наяву. Я был странно спокоен - я объяснил это для себя тем, что мое детство было в основном счастливым. Да, отец был часто груб и жесток со мной, но в этом не было ничего необычного: отцы моих друзей мало чем от него отличались. А мать была всегда ко мне добра, хоть и держалась отстраненно. Меня тянуло с ней повидаться. Я был уверен, что она отказывается от встреч и не отвечает на мои письма только по настоянию отца, который приказал полностью оборвать всякие связи со мной.
Но чем ближе я подходил, тем больше трусил. Вот уже показался ряд магазинов, в конце которого располагалась лавка моего отца. За ними шел ряд домов, где когда-то жили Питер и Сильвия. Увидев вдали окна родительского дома, я вдруг утратил решимость, присел на лавочку и вытащил из кармана сигарету, пытаясь набраться куража.
Я поглядел на часы и задумался - может, бросить все это дело как заведомо безнадежное и сесть на следующий же автобус, чтобы вернуться к уединению своей квартирки в Хайгейте. Одинокий ужин и ночной сон, прежде чем поезд унесет меня к солдатской жизни. Я уже почти решился - даже встал и повернул обратно к вокзалу, - но тут же налетел на какого-то прохожего, который от неожиданности уронил корзинку с покупками.
- Извините, пожалуйста. - Я бросился подбирать яблоки, бутылку молока и коробку с яйцами. К счастью, ничего не разбилось. - Я не смотрел, куда иду.
Я понял, что собеседник не отвечает, поднял взгляд и оторопел.
- Сильвия, - сказал я.
- Тристан? - ответила она, вглядываясь в мое лицо. - Не может быть.
Я пожал плечами, как бы говоря, что может. Сильвия на миг отвернулась, ставя корзинку на ближайшую скамью. Она кусала губу и немного раскраснелась - то ли в смущении, то ли в растерянности. Я не испытывал никакого смущения, несмотря на все, что ей было известно обо мне.
- Я рад тебя видеть, - сказал я наконец.
- И я тебя, - она неловко протянула мне руку. Я пожал ее. - Ты совсем не изменился.
- Надеюсь, это неправда. Ты меня не видела полтора года.
- Неужели столько времени прошло?
- Да, - ответил я, разглядывая ее и замечая новое.
Красавица - в семнадцать она стала еще красивее, чем была в пятнадцать. Но этого следовало ожидать. Волосы яркого, солнечного оттенка свободно лежали по плечам. Она была стройна и одета со вкусом. Ярко-красная губная помада придавала ей экзотический вид. Интересно, где она ее покупает, - ребята, с которыми я работал на стройке, вечно жаловались, что не могут достать чулки или помаду для своих девушек. Это была редкая роскошь.
- Вот неудобно получилось, правда? - начала она после паузы, и я восхитился ее откровенностью.
- Да, есть такое дело.
- А тебе когда-нибудь хочется, чтобы земля разверзлась и проглотила тебя целиком?
- Иногда, - признался я. - Но в последнее время не так часто.
Она обдумала мои слова - возможно, не очень понимая, что я имел в виду. Я и сам не до конца понимал.
- Как живешь вообще? Выглядишь ты хорошо.
- Да помаленьку. А ты?
- Я работаю на фабрике, ты можешь в это поверить? - Она скорчила гримаску. - Ты мог вообразить, что я окончу свои дни фабричной работницей?
- Ты пока еще никак не окончила свои дни. Нам только по семнадцать лет.
- Там просто ужасно. Но я решила, что должна принести хоть какую-то пользу.
- Да, - согласился я.
- А ты? - осторожно спросила она. - Ты еще не…
- Завтра утром. Рано утром. Олдершот.
- О, я знаю нескольких ребят, которые там были. Они говорят, что там на самом деле не так уж и плохо.
- Еще немного - и я сам выясню, каково там, - сказал я, уже гадая, сколько протянется этот разговор. Слова давались мне с трудом и звучали фальшиво. Я подозревал, что нам обоим хотелось бы отбросить осторожность и говорить друг с другом искренне.
- Ты, наверное, приехал повидаться с родными?
- Да, решил, что неплохо будет увидеть их перед отъездом. В конце концов, может, это в последний раз.
- Тристан, не говори так. - Она протянула руку и коснулась моего предплечья. - А то сглазишь. Та к можно накликать беду.
- Извини. Я только хотел сказать, я решил, что это будет правильно - повидаться с ними. Ведь прошло уже… впрочем, я это уже говорил.
Она заметно смутилась.
- Может, присядем на минуту? - Она показала взглядом на скамью, я пожал плечами, и мы сели. - Я все собиралась тебе написать. Ну, не с самого начала. А потом. Когда поняла, как гадко мы все с тобой поступили.
- Ну ты-то уж точно не виновата.
- Нет, но и без меня не обошлось. Помнишь, как мы поцеловались? Под каштаном?
- Ясно, как вчера, - ответил я, слегка улыбаясь. Я чуть не засмеялся от воспоминания. - Мы были совсем дети.
- Может быть. - Она улыбнулась в ответ. - Но я была в тебя до смерти влюблена.
- Правда?
- Еще как. Я очень долго вообще ни о чем другом думать не могла.
Мне было очень странно слышать ее слова.
- Меня всегда удивляло, что из нас двоих ты предпочла меня.
- С какой стати? Ну да, он был очень милый, очень мне нравился, но я ходила с ним только потому, что ты меня отверг. Теперь кажется, что все это было ужасно глупо, правда? Та к банально. То, как мы себя вели. Но тогда все это казалось таким важным. Наверное, мы просто выросли.
- Да, - я все еще удивлялся и не понимал, как вообще можно предпочесть меня Питеру. - А Питер? Он еще…
- О нет. Он ушел месяцев восемь назад. Он во флоте, ты разве не слышал? Я иногда вижу его мать, и она мне рассказывает, что у него все хорошо. Да, тут теперь остались одни девушки. Ужас просто. Если бы ты не уехал, мог бы любую выбрать, только помани.
Я видел, что она мгновенно пожалела об этих словах, - стоило им вылететь, как она сильно покраснела и отвернулась, не зная, как спасти положение. Мне тоже стало неловко, и я отвел взгляд.
- Я должна спросить, - наконец отважилась она. - Вся эта история. С тобой и Питером. Это ведь не то, что все говорят, правда же?
- Ну… А что они говорят?
- Питер… ну, он мне кое-что рассказал. Что ты кое-что сделал. Я ему сразу ответила, что он спутал, что такого не может быть, но он настаивал, что…
- Он все правильно понял, - тихо произнес я.
- Ох. Ясно.
Я не знал, как объяснять, и даже не был уверен, что хочу или могу объяснить. Но вдруг, обуреваемый желанием высказаться, повернулся к ней:
- Понимаешь, Питер тут ни при чем. Он и не мог ответить мне взаимностью. Но это всегда было во мне. Со мной всегда что-то было не так в этом смысле.
- Что-то не так? Вот, значит, как ты на это смотришь?
- Конечно, - ответил я, словно это была самая очевидная вещь на свете. - А разве нет?
- Не знаю. Я не уверена, что это так уж важно. Я сама недавно влюбилась в совершенно неподходящего человека. Он получил что хотел и тут же бросил меня. Сказал, что я - неподходящий материал для жены. Уж не знаю, что это значит.
Я тихо засмеялся.
- Извини. Значит, вы с Питером…
- Нет-нет, - она помотала головой, - нет, у нас с ним все кончилось едва ли не сразу после твоего отъезда. Он был лишь жалкой заменой, если честно. Как только ты уехал, мне стало незачем с ним гулять. Я с ним связалась только для того, чтобы свести тебя с ума от ревности, и очень мне это помогло, ничего не скажешь.
- Сильвия, ты меня поражаешь. Как ты можешь такое говорить?
- Просто у тебя в голове не укладывается, что далеко не все считают Питера пупом земли. Если вдуматься, он просто эгоист. И к тому же злобный. Вы были такими близкими друзьями, но как только он понял, как ты… что ты на самом деле чувствуешь, он тут же тебя бросил, как горячую картошку. После стольких лет дружбы. Гадко.
Я молчал. У меня еще сохранялись какие-то чувства к Питеру, но, по крайней мере, теперь я понимал, что они собой представляли. Детская влюбленность. Но все же мне было чрезвычайно неприятно так о нем думать. Мне хотелось верить, что он по-прежнему мой друг, где-то там, в большом мире, и если мы встретимся снова, как я надеялся, то прошлая вражда будет забыта. Но мы так и не встретились.
- В общем, он это плохо перенес. Несколько месяцев таскался за мной, пока мой отец его не отвадил. После этого он перестал со мной разговаривать. Мы повидались прямо перед его уходом и поговорили нормально, но все же это было не то. Беда в том, что у нас троих так ничего и не сложилось. Он любил меня, но я не отвечала взаимностью. Я любила тебя, но тебя это не интересовало. А ты…
- Да, я, - ответил я, отворачиваясь.
- У тебя кто-нибудь есть? - спросила она, и я снова взглянул на нее, удивленный такой смелостью. Кажется, ни один человек, кроме нее, не мог бы задать такого ошеломляющего вопроса.
- Нет, - быстро ответил я. - Конечно, нет.
- Почему "конечно"?
- Сильвия, я тебя умоляю. Разве у меня может кто-то быть? Моя судьба - оставаться одному.
- Тристан, но ты же не можешь этого знать. И никогда не говори так. Кто-нибудь появится в твоей жизни, и…
Я вскочил и дохнул на сжатые кулаки - у меня замерзли руки, пока мы сидели на скамейке. Мне надоел этот разговор. И было неприятно ее покровительственное отношение.
- Мне пора идти, - сказал я.
- Да-да. Надеюсь, я тебя не расстроила.
- Нет. Но мне надо в лавку, а потом обратно домой. У меня еще куча дел перед завтрашним отъездом.
- Ну хорошо. - Она подалась ко мне и легко поцеловала в щеку. - Береги себя. И останься в живых, понял?
Я улыбнулся и кивнул. Мне понравилась ее формулировка. Я повернул голову и посмотрел вдоль улицы, в сторону отцовской лавки, - оттуда как раз выходил знакомый мне человек, давний постоянный покупатель, со свертком под мышкой.
- Ладно. Пойду искать вчерашний день. Надеюсь хотя бы, что они все трое будут рады меня видеть.
При этих словах на ее лицо словно набежала туча, на нем отразилось замешательство, потом осознание и, наконец, - ужас. Я смотрел на нее, и улыбка сходила с моего лица.
- Что такое? В чем дело?
- "Все трое"? - эхом отозвалась она. - Ох, Тристан!
Она вдруг снова притянула меня к себе, навевая воспоминания о том дне, когда она поцеловала меня под каштаном, а я притворился, что люблю ее.
* * *
Покупателей в лавке не было, и за прилавком - тоже никого. По-хорошему, мой желудок сейчас должен был завязываться в узел, но на самом деле я ничего не чувствовал. Может быть, смутно ощущал, что освободился, да и то вряд ли. Привычная кислая смесь запахов мяса и дезинфекции словно вернула меня в детство. Закрыв глаза, я снова чувствовал себя мальчиком, который утром в понедельник бежал по задней лестнице в холодную - в это время мистер Гарднер привозил туши, которые мой отец разделывал и продавал покупателям всю неделю. У него не пропадал ни один кусок, и он никогда не обвешивал покупателей. Пока я это вспоминал, отец вышел именно из холодной с лотком свиных котлет в руках. Он толкнул дверь плечом, чтобы она закрылась.
На прилавке, подальше от покупателей, лежал прекрасный арсенал ножей для разделки мяса. Я отвернулся, чтобы ненароком не надумать чего.
- Минуточку, сэр, - он, не глядя на меня, поднял стекло витрины и поставил лоток туда. Поколебался долю секунды, опустил стекло, посмотрел на меня и пошатнулся - сглотнул и, к его чести, кажется, лишился дара речи.
Мы смотрели друг на друга. Я искал в его лице признаки раскаяния, намек на стыд, и на миг мне показалось, что нашел. Но все это тут же исчезло, сменившись холодным взглядом, в котором читалось омерзение: он словно не мог поверить, что сам породил на свет подобную тварь.
- Я завтра ухожу, - сообщил я. - Девять недель буду в учебном лагере в Олдершоте. А потом меня отправят туда. Я подумал - может, тебе захочется об этом узнать.
- Я думал, ты уже там, - ответил он, взял с прилавка окровавленную тряпку и начал вытирать руки. - Или ты увиливал?
- Меня долго не брали по возрасту, - объяснил я, понимая, что это была попытка меня оскорбить.
- А сколько тебе?
- Семнадцать. Я соврал. Сказал, что мне уже восемнадцать, и меня взяли.
Он кивнул:
- Не возьму в толк, почему ты решил, что мне это будет интересно, но, наверное, такое следует знать. А теперь до свидания, если только ты не желаешь купить фунт фарша или…
- Почему вы мне не сообщили? - спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
- Сообщили? - Он нахмурился. - Про что?
- Про мою сестру!
У него хватило совести отвернуться, уставиться на разложенные перед ним куски мяса и не отвечать мне какое-то время. Я смотрел, как он снова сглатывает слюну, обдумывает ответ, поворачивается ко мне с тенью сожаления на лице, а потом проводит грязной рукой по глазам, словно сгоняя недопустимую слабость, и качает головой.
- Ты тут ни при чем. Это касалось только семьи.
- Она моя сестра! - повторил я, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.
- Это касалось только семьи.
Мы помолчали. К витрине подошла женщина, посмотрела на выставленное мясо, потом - через стекло - в лавку, явно передумала и продолжила путь.
- А ты-то откуда узнал?
- Я встретил Сильвию. Только сегодня. Когда сошел с автобуса. Она мне сказала. Мы совершенно случайно столкнулись на улице.
- Сильвия, - он фыркнул с отвращением, - вот же наглая девица. Как была прошмандовкой, так и осталась.
- Ты мог бы мне написать. - Я не желал говорить ни о ком, кроме Лоры. - Мог бы найти меня и сообщить. Сколько времени она болела?
- Несколько месяцев.
- И мучилась?
- Да, сильно мучилась.
- Господи Иисусе!
Я чуть наклонился вперед - в желудке зародилась грызущая боль.
- Не суетись. - Он вышел из-за прилавка и встал передо мной; я изо всех сил сдерживался, чтобы не отпрянуть в отвращении. - Ты бы ничем ей не помог. Такое бывает. Оно расползлось по всему телу, как лесной пожар.
- Я бы хоть повидал ее в последний раз. Я же ее брат.
- Да нет. Когда-то, может, и был братом, не буду спорить. Но то было давно. Скорее всего, под конец она тебя уже совсем забыла.
К моему удивлению, он обхватил меня за плечи. Я решил, что он собирается меня обнять, но он развернул меня и медленно повел к двери.
- Вот что я тебе скажу, Тристан, - произнес он, выталкивая меня на улицу, - ты ей не был больше никаким братом, точно так же, как мне ты больше никакой не сын. Здесь вообще нет никакой твоей родни. Тебе больше нечего тут делать. Для всех для нас будет лучше, если немцы пристрелят тебя на месте.