Тот, за рулём, матюгнулся:
– Чего ж ты его отпустил?
– Думаешь?
– А то...
– Эй, – говорит, – погоди. – Да как заорёт: – Стой, говорю!
У Полуторки ноги приросли:
– Стою...
А сам тихонько, тихонько – к углу.
– Стой, кому сказано!
– Да свой я, командир, свой...
– Свой-то свой, а обыскать всё равно надо. Лезь в машину!
– Лезу...
А сам как рванет – и бежать! Через двор, в подъезд, по лестнице. Этаж восьмой, дыхания нет, а он прёт как новенький. Тот дует сзади, сапогами гремит, плитку с пола отщелкивает, да разве Полуторку догонишь? За свои, за кровные – молодому не догнать!
Прибежал к двери – и кулаками, ногами, головой:
– Кланя, отпирай! Клаааня!..
А этот за спиной уже дышит, этот хватать собрался...
– Клаааааняяяя!..
Кланька дверь отпахнула, встала в рубахе:
– Чего орешь?
– Кланя, он грабит меня!
– Кто?
Этот на площадку выскочил, встал.
– Вот он, Кланя!
Кланька и говорит:
– В чем дело, гражданин?
А тот запыхался, воздух глотает:
– Про... проверка... – говорит. – Он... тут живет?
– Тут.
– А он... кто вам?..
– Муж.
– Получите, – говорит.
Кланька глаз сощурила:
– Расписаться, – говорит, – не надо?
– Не надо.
– За доставку платить не надо?
– Не надо.
– Не надо,– говорит Полуторка.– Уже заплачено.
Тот стоит, за грудь держится.
– Водички не дадите?..
– Не дадим.
– А мне и не надо.
И вниз пошёл.
А спускаться-то обидно. Спускаться ему позорно. Как-никак, в мундире. Вот он снизу и кричит:
– Эй, попадешься еще!
– Кому?
– Мне.
– Чаво это – тебе?
– Чаво, чаво... Ничаво! Погужуешься в вытрезвителе.
И ушёл.
А Полуторка деньги вынул и гордо так говорит:
– Кланя, – говорит, – Кланя! Вот тебе, Кланя, получка. Отстоял у лютого врага.
А Кланька:
– Где еще тридцатка?
– Какая тридцатка?
– Такая.
– Кланя, – говорит, – Кланя! Вечно ты, Кланя, недовольная.
И спать пошёл.
А на другой день подходит к нему сосед. С которым живут на одной площадке, дверь в дверь. Сосед-летчик: молодой еще, а на пенсии. Силы много, делать не хрена: мается мужик полный рабочий день.
Подходит он во дворе и говорит:
– Чего ночью шумел?
Полуторка объясняет: так оно и так.
– Что ж ты, – говорит, – дурак, пьешь где попало?
– А где пить-то?
– Где, где... Найдем где.
Отвел в сторону от любопытных и шепчет:
– Есть дело. Машину мою видишь?
Стоит во дворе его машина, брезентом с зимы упакована. "Волга", между прочим.
– Вижу, – говорит Полуторка.
А лётчик ему:
– Желаю я эту машину, сосед, пропить. По-быстрому.
– Пей, мне чего?
– А того, что нужен мне помощник. Машину разбирать. Потом пропивать. Не люблю пить в одиночестве.
– Давай, – говорит Полуторка. – После работы я свободный. Могу что хошь пропить. Хошь машину, хошь самолет.
– Самолета,– говорит летчик, – у меня теперь нет. Самолет я бы и сам пропил. А вот после работы, сосед, это не годится. Пропивать долго будем. У меня жена в отпуск уехала. Мне за месяц успеть надо. Точнее, за двадцать четыре рабочих дня.
– А как жа завод? – спрашивает Полуторка.
– Бюллетень тебе сделаю. Это мне – раз плюнуть. Годится?
– Годится.
– С утра и начнем...
Утром Полуторка встал, ополоснулся – торопится на работу. Кланька ему – хлеба, колбаски, солёный огурчик, два пятака на метро. Пальто надел, из двери вышел, а у летчика уже отперто. Раз – и к нему!
А у того стол накрытый, бутылки стоят, закуска легкая.
– Начнем?
– Начнём.
И начали.
– Это, – говорит летчик, – мы с тобой, сосед, руль пропиваем. Руль я сам снял, оно несложно.
– Руль так руль, – говорит Полуторка. – Нам всё нехуть. Где блины, там и мы. Где пирог с луком, там и мы с брюхом.
Так оно и пошло. Утром Полуторка встает, берет завтрак – и к соседу. Вечером приходит, умаялся на работе – и спать. Кланька удивляется, Кланька умиляется, Кланька очень довольная: никуда его не тянет, ни к каким дружкам-приятелям, ни на двор, ни к выпивке. На работу – и домой. На работу – и домой. Прямо другим стал мужик! Вот бы не сглазить.
– Вася, – говорит, – Вася! Очень ты мне, Вася, нынче нравишься.
А он:
– То ли еще будет, Кланя!
А у летчика всё по плану. Расписано на полный срок. Пьют по графику. Как деньги кончаются, идут во двор, поднимают брезент, курочат машину, торгуют потом по дешевке.
– Это, – говорит летчик, – мы с тобой, сосед, колеса пропиваем. А это инструмент. А это запаску. Мотор с аккумулятором...
– Мотор так мотор. Нам всё нехуть.
Бутылку опорожнят – закусят. Другую опорожнят – поспят. Летчик торопит, спать много не дает: сроки поджимают.
Через малое время Полуторка спрашивает:
– Сосед, а с бюллетенем-то как?
– Знаешь,– говорит,– на три дня не вышло. Это, – говорит, – им сложно. Им, – говорит, – проще на шесть. Годится?
– На шесть так на шесть. Одна нехуть.
Через неделю опять:
– Сосед, где бюллетень?
– Понимаешь,– говорит,– на шесть тоже не выходит. Мы тебе сделаем на десять. Чего по мелочам чикаться?
Через две недели Полуторка за свое:
– Сосед, про бюллетень не забыл?
– Чего забывать-то? Мы тебе на месяц делаем. Уже обещано. Месяц пойдет?
– Месяц так месяц...
Пьют они неделю, пьют месяц: от машины один корпус остался. И сиденья. И гудок. А фар нет, бамперов нет, пепельниц нет, ничего больше нет. Всё пропили.
Вот летчик и говорит:
– Сосед, благодарю от имени командования! С задачей справились. Точно в срок. Завтра жена приезжает.
А Полуторка ему:
– Что жа мне, на завод возвращаться?
– Погоди с заводом. Дело есть. Еще не всё пропито.
– Да я всегда-пожалуйста. Мне ба, сосед, бюллетень...
А тот:
– Зачем тебе бюллетень? Глупость это! Мы тебе инвалидность сделаем. На всю жизнь.
– А можно?
– Можно. Чего ж нельзя? Думаешь, как я из армии мотанул?
– Как?
– Через никак. Прихожу к врачу, выставляю большой палец: видишь, говорю? Вижу. Можешь рукой схватить? Он говорит: могу. А я не могу. Не могу – и всё. Хватаю – он не хватается. Увольняй, давай, по чистой. Врач говорит: пошел отсюда, симулянт, рожа твоя бесстыжая! Много вас таких, придурков. Всех увольнять – кто летать будет? Ладно, говорю, я предупредил, а там как знаете. Через неделю построение. Генерал приехал. Все стоят смирно, один я – палец выставил, другой рукой его хватаю. Генерал: это что такое?! Я ему: палец. Почему, кричит, палец? Зачем палец? Да вот, говорю, у всех хватается, у меня не хватается. И показываю. Он задом попятился и шепчет: в госпиталь его, в госпиталь... Через месяц списали под чистую, как сумасшедшего, с пенсией. Приехал домой, первым делом пошел фотографироваться. Улыбаюсь во всю морду, и рука за большой палец держится. Взял – и послал им в часть. Пусть поглядят.
– Не, – говорит Полуторка. – Мне так не суметь.
– Молчать! Сумеешь! Я научу. Сделаем тебе инвалидность.
Видит Полуторка: хрен у него будет, а не инвалидность. А делать нечего. Где месяц прогула, там и два: одна нехуть.
Утром жена к летчику приезжает. С курорта. Загорелая и отдохнувшая. И говорит она мужу:
– Милый, – говорит она, – дело к лету. Пора машину расконсервировать.
– Пора, – говорит летчик. – Чего ж не пора?
– Милый, – говорит она, – у меня такие планы, такие планы! Без машины – никак.
– Никак, – говорит летчик. – Как без машины? Никак.
Пошли они во двор, стали брезент поднимать. А Полуторка рядом стоит. Приподняли край – нет колеса.
– Ой! – кричит жена. – Грабеж! У нас колесо сняли!
– Четыре, – говорит летчик, не глядя.
– Ай! – кричит жена. – Караул! Четыре колеса сняли!
– И запаску, – говорит Полуторка.
– Ой-ой-ой! – кричит. – Милиция! Колеса украли, инструменты, руль!..
– И мотор, – говорит лётчик.
– И эту... – говорит Полуторка.– Чем заводится.
Приехал следователь из милиции: свидетелей опросил, место обследовал, стал протокол писать. Писал, писал – два часа писал. Потом летчик к нему подходит и шепчет на ухо:
– Написал?
– Написал.
– Всё написал?
– Вроде, всё.
– Теперь порви. Это я пропил.
Тот:
– Ну да?!
– Да. А чего?
– Завидно, – говорит. – Хоть бы позвал...
Полуторка услыхал и говорит:
– Много вас таких... На дармовщинку.
Тот обиделся:
– Тебе-то чего?
– Чаво, чаво – ничаво...
Тут жена летчику – скандал! Жена – развод! Жена – в суд! А он ей резонно:
– Чего шумишь? Развод – пожалуйста. Я тебе машину оставляю. Бери, пользуйся. Время к лету, без машины – никак.
И к Полуторке:
– Дело есть.
– Всегда-пожалуйста.
– Утром в деревню едем.
– К кому?
– К тебе.
– Да ну еще...
– Тихо! Приказ есть приказ. Понял, не понял – кругом!
А Полуторке деваться некуда. Бюллетеня нет, на завод нельзя: хоть в петлю, хоть в деревню – одна нехуть.
Утром Кланька хлебца ему порезала, колбаски, два пятака на метро, а они с соседом на вокзал – и в деревню. Там у Полуторки дом отцовский, заколоченный.
Приехали, доски с двери посшибали, внутрь зашли. Лётчик дом оглядел, хлев, амбар, участок и говорит:
– Как думаешь, за месяц пропьем?
– Должны пропить, – говорит Полуторка. – Ежели постараемся.
А по деревне крестный уже бежит, валкими ногами перебирает, хмелеет на ходу. Чует крестный: дело к выпивке.
– Здорово, Васёк!
– Здорово, крестный!
– Чаво приехал?
– Чаво, чаво... Дело есть.
– Избу, – говорит летчик, – пропивать будем. Ясно?
– Ну да?
– Точно.
– И я с вами! – кричит крестный. – И я!..
Лётчик на него поглядел, решил окончательно:
– За месяц успеем.
И успели.
Пропили поначалу амбар. Хороший амбар, крепкий, дедом еще сколоченный. Мужики на самосвале приехали, по гвоздочку вынули, по досточкам разобрали. Кругом строятся, тёс нужен, бревна: с материалом нехватка.
Потом пропили хлев. Потом сени. Забор. Стол с лавками. Ухваты. Божницу с иконами. Отцовскую кровать. На полу пили, на полу и спали. Крестный бежал спозаранку через деревню, бродил вокруг избы, заглядывал в окна, ждал, пока проснутся, чтобы опохмелиться. Они ему бутылку выставляли на крыльцо, только бы не будил.
Где-то к концу Полуторка и говорит:
– Сосед, а с инвалидностью-то как?
– Будет, – говорит. – Куда она денется? Через месяц вернемся в город и сделаем.
– Какой через месяц? Раньше всё пропьем.
И пропили.
Последние дни жили у крестного, допивали остатки, глядели в окно, как избу по бревнам раскатывают. Участок встал голый: ни строения, ни деревца.
– Вот ба, – говорит Полуторка, – землю еще продать...
А летчик:
– Это запрещено. Земля – она государственная.
– А больше, – говорит крестный, – нечего. Чаво больше?
– Чаво, чаво – ничаво...
Всё продали, всё пропили: пора домой возвращаться. Сидят они на завалинке: вот бы опохмелиться на дорожку.
А напротив – сельпо. А из сельпо мужички вышмыгивают, бутылки выносят. Глядеть – одно раздражение.
– Пойди, – говорит летчик, – попроси. Может, подарит бутылочку?
– Ни в жисть не подарит, – говорит крестный. – Жила-баба.
– А в долг?
– И в долг. Удавится – не даст.
– Пойди, – просит Полуторка. – Мы жа ей план на год сделали.
– На пятилетку, – говорит летчик.
Пошел крестный, попросил, а она – дулю с маком!
Сидят дальше, соображают чего делать. Вот летчик и говорит:
– У вас колхоз передовой?
– Передовой, – говорит крестный. – С заду наперед.
– У вас председатель толковый?
– Толковый, – говорит крестный. – Из блохи голенища кроит. Из песку веревки вьет. С дерьма пенку снимает.
– Есть идея, мужики! Продам ему за бутылку.
Крестный сомневается:
– За бутылку он и сам кого хошь продаст.
– Дурак! – кричит летчик. – Озолотитесь! Орденов нахватаете! В передовых будете!
– А чего делать-то?
– Новый сорт выводить: арбуз с ручкой.
– На кой?
– Чтобы носить удобно. Как чемодан. Сразу на валюту пойдут да по начальству. Беги к председателю, бери бутылку!
Полуторка говорит:
– Не... Начальству такое не надо. Начальству и без ручки годится. Они сами не носят. У них холуев навалом.
Летчик расстроился:
– Об этом я не подумал... Тогда и выводить незачем. Раз начальству не нужно, так и вовсе не нужно.
А крестный говорит:
– У нас, мил друг, арбузы не родятся. У нас картошка, и та к весне поспевает.
Сидят дальше, соображают.
– Вот ба продать чаво... – говорит Полуторка.
А крестный затылок почесал – и вслух:
– Есть у меня одна штука... С войны стоит.
– Какая такая штука?
– Пушка германская. Немцы драпанули, оружья кругом навалом. Я ее в хлев закатил, соломкой завалил: пущай стоит, хлеба не просит.
– Кто ж ее купит? – говорит летчик. – Она, небось, ржавая.
– Нетути, – обижается крестный. – Я ее смазываю. Кажный год. Хоть теперь в бой.
– Не, – говорит Полуторка. – Пушку никто не купит. На кой она? Рыбу глушить?
Сидят дальше, на сельпо взглядывают, похмельем мучаются. А мужики с бутылками так и шастают, так и шастают.
Крестный говорит:
– Можно дорогу в лесу заминировать. Машина в сельпо пойдет – подорвется. Нам по бутылке.
– А мина есть?
– Есть, чего ж нет? В погребе они у меня. Какие хошь: хошь противопехотные, хошь противотанковые.
– Небось, отсырели, – говорит Полуторка.
– Нетути, – обижается крёстный. – Они у меня стружкой пересыпаны. Как яблоки.
– А машина когда пойдет? – говорит лётчик.
– Кто ж ее знает.
– Не... Не годится. Ждать долго. У него бюллетеня нету.
Сидят – маются.
Крестный за свое:
– Можно, – говорит, – гранату в сельпо кинуть. Всё вдрызг, нам по бутылке.
– А есть?
– Есть. На чердаке лежат. Два ящика.
– Их, небось, мыши съели, – говорит Полуторка.
– Нетути. Ящики железные, мышам не добраться.
– Не, – говорит лётчик. – Гранатой плохо. Бутылки побьешь.
– А мы лимонку.
– И лимонкой побьешь.
Сидят – невмоготу!
Тут Полуторка и говорит:
– А ежели по этому сельпу да из пушки?..
Лётчик – мужик военный. Сразу загорелся:
– Молоток, сосед! Угол снесем – всё цело будет.
И в хлев побежал.
А Полуторка следом.
– Вы чё? – орёт крёстный. – Вы чё?
– Чё, чё – ничё... Отваливай солому!
Отвалили солому: стоит в углу пушечка. Ладная из себя, крепенькая, вся в масле.
– Эй! – кричит крёстный. – Ночи хоть дождитеся!..
– Какой там ночи? Нутро горит! Выкатывай!!
Выкатили пушечку во двор, летчик к прицелу приник.
– Ты! – кричит крестному. – Где у них в сельпе водка стоит? С какого боку?
А крестный сам уже завелся, чует – выпивкой пахнет.
– С ентого! – орет. – Где окно!..
– Заряжай!
Полуторка бежит, ящик волокёт. Со снарядами.
– Бутылки, – орет, – не побей!
– Не боись!
А крестный:
– Осколочными будешь аль фугасными?
– А есть?
– Есть, – кричит, – и шрапнель есть! Я запасливай!
– Молоток! Давай фугасную!
Ка-ак шарахнет по сельпо! Своротил угол, дыра в стене – метровая! Продавщица с перепугу на пол упала, покупатели тоже.
– Беги! – орет летчик. – Набирай водки! Прикрывать будем!!
Полуторка прибежал, похватал бутылки через пролом, две так, да две в карманы, а летчик шрапнелью над сельпо шарахает, один за одним, чтоб головы не поднять. Все снаряды перестрелял – больше нет.
– Отступай! – орет. – Наша взяла!
И за дом. И огородами. И в лес. И пушку с собой. А в лесу – озерцо. Утопили пушку, сели под кустиком, бутылки откупорили. Хорошо – не то слово.
Летчик говорит:
– Ну! Как она там чего?
– Через плечо... Пушку только жалко.
А крестный:
– Будя тебе... Я ее трактором вытяну. Пущай в хлеву стоит. В хозяйстве пригодится.
– Пригодится, – говорит летчик. – Это я тебе обещаю.
Допили водку, рукавом утерлись, крестного после боя на воспоминания потянуло:
– Наш мужик как воюет? Наш мужик так воюет. Ты его три дня не корми, крохи не давай, чтоб озверел. Потом баланды пустой плесни, для тяжести в брюхе. А перед атакой скажи: там, мужики, у фрицев буханка хлеба лежит. Завоюешь – твоя! Мы тебе чего хошь завоюем! Чего хошь!.. Я так дело понимаю.
Летчик говорит:
– Правильно понимаешь. Пошли теперь назад. Посуду сдадим, пивка возьмем – и на поезд.
Идут назад, а в деревне вой, в деревне переполох! Бабы с мужиками прощаются, на войну собирают. Емелька-пастух в подполе сидит, в дезертирах. Парни по хлевам девок напоследок брюхатят, каждый свою метит на долгую разлуку. Бабы в сельпо бегут, за солью, а продавщица двери заперла, дыру задом прикрывает.
– Куды?! – орет. – У меня недостача! Переучет по случаю войны!
Полуторка поглядел на это дело и говорит:
– Ты, сосед, как хошь, а мне в город надо, в военкомат.
А летчик:
– Я на пенсии. Мне не надо.
Крёстный:
– Мне тоже не надо. У меня чистая, с империалистической. И вообще, я это дело так понимаю: происки это, мужики, всё происки.
– Чьи?
– А имперьялизьма... Его самого. – Крестный глядел круглым младенческим глазом: – Это он, падла, войну развязал.
– Дурак ты, дядя, – говорит летчик. – Свихнулся от водки.
Подхватили вещички – и на станцию. Едут в поезде, в окно смотрят.
– Ну, – говорит летчик, – как оно чего?
– Чаво, чаво – ничаво... Выпить охота.
Летчик подумал и говорит:
– Сосед, дело есть. Еще не всё пропито.
– Дело так дело... Мне ба бюллетень сперва.
– На хрена теперь бюллетень? Война всё спишет.
А Полуторка:
– Война так война. Нам всё нехуть.