V
Больше всего неприятностей доставляла фуражка. Она сжимала виски Жан-Марка и напоминала ему, что он на службе. Некоторые клиенты были безразличны к специальной форме, но попадались и такие, кто считал постыдным для себя, что их везет человек с непокрытой головой. После того как он устроился на работу в "Универсальный транспорт" в качестве "шофера без машины", он сделал еще только пять выездов. Платили ему пятнадцать франков за полдня. Это было мало, но отец прекратил оказывать ему материальную помощь, и он был счастлив найти эту повременную работу, которая все же позволяла ему не умереть с голоду. Каждый день Жан-Марк звонил в бюро в шесть часов вечера, чтобы узнать, не будет ли он нужен на следующий день. Накануне он вел грузовичок одного книжного магазина, до отказа нагруженный книгами и бумагами, из Парижа в Витри-ле-Франсуа.
Сегодня вечером за рулем "пежо" он вез французского промышленника, г-на Эртье, который принимал в Париже мексиканскую пару - г-на и г-жу Альварес. Все три пассажира сидели в тесноте на заднем сиденье. Жан-Марк слышал, как они разговаривали на ломаном французско-испанском языке, нашпигованном английскими словечками. Женщина - пятидесятилетняя, увешанная драгоценностями и сильно надушенная - время от времени вскрикивала: "А это что такое?" Ей разъясняли. Лувр, статуя Жанны д’Арк, сад Тюильри, обелиск на площади Согласия были поданы г-ном Эртье его гостям с пылу с жару. Первую остановку предполагалось сделать у большого ресторана на Елисейских полях. К нему подъехали, не прибавляя скорости, в двадцать минут девятого. Жан-Марк вышел, чтобы открыть дверь клиентам, как ему настоятельно рекомендовали в "Универсальном транспорте". Но какой-то великан, выбритый, краснолицый, весь в галунах, быстро опередил его и, держа фуражку в руке, принял вновь прибывших посетителей.
- Будьте здесь через полтора часа, - сказал Жан-Марку г-н Эртье.
Жан-Марк поклонился. Его вечерний патрон и мексиканская пара ринулись в ярко освещенную дверь.
- Если хочешь припарковаться, найдешь место на рю дю Сирк, - посоветовал ему портье.
Жан-Марк поблагодарил его и снова сел за руль. Улица дю Сирк была приспособлена для стоянки машин. Группа шоферов болтала перед чьим-то "роллс-ройсом". Он включил свет в своем "пежо" и достал из кармана несколько размноженных листков с лекциями по гражданскому праву. Экзамен через две недели. Подготовлен к нему он был плохо. Целые куски программы, особенно по коммерческому праву и по международному общественному, оставались для него белым пятном. Впрочем, он уже не мог учиться как раньше. Ссора с отцом выбила его из колеи: вся конструкция, которая поддерживала его равновесие, развалилась единым махом. Привыкший жить самостоятельно, зная, что у него всегда есть возможность вернуться в лоно семьи, теперь, когда перспективы на возвращение исчезли, не мог больше без нее обходиться.
Жан-Марк снял фуражку и положил ее рядом с собой на сиденье. Внутри золотыми буквами была вытиснена марка крупного магазина. Кожаная лента залоснилась от длительного пользования. Сколько человек переносило до него эту синюю фуражку? Теперь она лежала здесь перевернутая подкладкой вверх. Как шапка нищего. Если бы Валерия видела его!.. Он, разумеется, признался ей, что устроился работать шофером. Сначала она нашла это забавным. Затем эта идея растрогала и взволновала ее. По обоюдной договоренности они ездили во втором классе метро, прогуливались пешком, вместо того чтобы пойти в кино, старались не покупать газеты и, когда хотели что-нибудь выпить, выбирали бистро подешевле. Для Валерии это была игра. Для него в некоторой мере тоже. Необходимость ограничивать себя очищала его совесть. Это была эйфория мелких лишений. Он мечтал о скате, приготовленном с каперсами, о кроличьем рагу, о бифштексе с жареной картошкой. Сколько еще времени предстоит ему переносить полубедность, полуголод, полувиновность, которые стали теперь его участью? Как ни прикинь, положение тупиковое!..
"При отсутствии рекламы контракты купли-продажи не могут являться предметом ссылки в момент частичной уплаты налога. За исключением следующих случаев…" На прошлой неделе он просмотрел с Дидье целую главу Земельной рекламы и уже не вспоминал о ней. К тому же Дидье в этом году был в еще худшей форме, чем он. Жаклин, "обожаемая Жаклин", на которой тот хотел жениться, недавно бросила его ради какого-то студента из Института мостов и дорог. Все - шлюхи! Это уж точно. Дидье совершенно не подходил для этой разбитной и амбициозной девицы. Теперь он в отчаянии. Каким ничтожным казалось Жан-Марку романтическое несчастье Дидье по сравнению с тем мрачным ужасом, от которого отбивался он сам. И эти три свиньи, которые обжираются в ресторане! Огни, поклоны персонала, соусы с ароматическими травами. Сам он решил побаловать себя одним крутым яйцом и кружкой пива.
Бистро, куда он вошел было оформлено в виде пещеры с волнообразными разводами по штукатурке стен, розовыми зеркалами и трубчатым никелем. Жан-Марк перекусил у стойки, глядя на собственное отражение. Желток у яйца был зеленоватый и сухой, белок отливал серым. Или это была игра света? Он раздавил на блюдце остатки скорлупы. Зернышки соли поблескивали на коже пальцев. В завершение очень горячий, приторный кофе. Голова у него была тяжелой. Как душно в этом зале, где "juke box" наяривал грохочущую музыку для четверых посетителей, которые тряслись каждый сам по себе! Крутое яйцо камнем лежало у него в желудке - он съел его слишком быстро. На губах застыла отрыжка. И еще эти клиенты!..
Он заплатил, выбежал из бистро, сел в машину и подъехал к ресторану как раз в тот самый момент, когда г-н Эртье и чета Альваресов выходили через дверь на улицу. Сытые, довольные, сияющие, они шли не торопясь, словно преисполненные почтения к сокровищам, которые несли у себя в животах. Следующий этап - "Лидо". Там почти не задерживались. Ровно настолько, чтобы выпить бутылку шампанского да с восхищением поглазеть на тридцать шесть белых ляжек, ножницами расходящихся перед раскрасневшейся публикой - и сразу отправились на Монмартр. На этот раз задушевный союз между г-ном Эртье и Альваресами был скреплен блюдами и картинами, после чего они скатились к самой большой вольности. Уже совершенно развеселившихся, их поглотило заведение со стриптизом.
Жан-Марк поставил машину в двойном ряду на соседней улице и заснул на сиденье. Иногда к дверце с опущенным стеклом наклонялось девичье лицо. Сквозь дремоту он смутно различал подведенные черным глаза, пухлые блестящие губы, которые шептали какое-нибудь предложение. Тогда, отворачиваясь, он старался погрузиться как можно дальше в забытье. Проснулся он оттого, что г-н Эртье тряс его за плечо. Ненасытные Альваресы хотели увидеть еще более пикантное зрелище. Снова поехали. Еще два заведения со стриптизом, одно из которых "на этаже", запрещенное к показу. После чего, пресыщенная этим разгулом напудренной плоти и облачения в страусовых перьях, вся компания очутилась в ресторане Центрального рынка и заправилась луковым супом.
Жан-Марк вернулся домой в четыре часа утра. Сон валил его с ног. Правда, Эртье сунул ему десять франков чаевых. Он постирал в раковине свою нейлоновую рубашку и повесил ее сушиться на дугу от душа. Вообще-то надо было бы еще постирать и носки с трусами: у него не было чистых на завтра. Тем хуже: эта дополнительная работа была уже ему не по силам. В целом день получился хорошим. Ночью шел двойной тариф. Тридцать плюс десять - сорок. Можно будет дня три обходить стороной университетскую столовую. Избегать этой толкотни, дешевого столовского запаха, создать себе иллюзию благополучия.
Жан-Марк приоткрыл окно, скользнул в постель, погасил лампу у изголовья. Вкус крутого яйца все еще ощущался у него во рту. Он закрыл глаза, и в памяти замерцали световые вывески. Проститутки с наштукатуренными щеками и кроваво-красными губами наклонялись к нему. Одна из них была похожа на Кароль. Он внезапно очнулся весь в поту. От тошнотворного голода тянуло желудок. Через оконный проем доносился глухой городской шум. В самой глубине комнаты покачивался обвисший силуэт какого-то повешенного. Он узнал в нем свою нейлоновую рубашку, которую покачивало легким ветерком в полумраке. Зачем он упорно продолжал жить, когда его ничего уже не интересовало? Все, что он смог сделать в этом году, - это поменять Кароль на Валерию и родной дом на комнату прислуги. Великолепное фиаско! Он сжал зубы, постарался об этом больше не думать, и ему захотелось стать мумией, тенью из костей и пергамента, предоставленной потоку времени.
Кто-то стучал кулаком в дверцу автомобиля. Яростный голос кричал:
- Жан-Марк! Жан-Марк!
Он с трудом разомкнул глаза. Вокруг него день уже был в разгаре.
Машина стояла посреди комнаты. Одеяло связывало ему ноги. Руль растворился у него в руках. Его рубашка висела в кабинке для душа.
- Жан-Марк! Ты здесь?
Он спрыгнул с кровати, поправил пижаму, открыл Даниэлю дверь и буркнул:
- Ты чего явился?
Затем сел на край матраса, зевнул, почесал затылок. Если бы не этот кретин, он мог бы еще спать два часа: как раз сегодня утром занятий не было!
Даниэль стоял перед ним с мертвенно-бледным лицом.
- Так что? - переспросил Жан-Марк.
- Ну вот, - сказал Даниэль, - со мной случилась скверная история: Даниэла беременна!
- Э, черт! - пробормотал Жан-Марк.
- Вот именно! - вздохнул Даниэль.
И словно лишившись после этого признания сил, рухнул на стул. У Жан-Марка было слишком много своих забот, чтобы чужие беды растрогали его. Первым порывом было у него не сочувствие брату, а раздражение из-за его неосмотрительности:
- Не мог быть поосторожней!
- Но я был осторожен! Думаешь, я знаю способ? Только Дани. Она, наверно, ошиблась в подсчетах…
- Это точно?
- Точно. Мы сначала подождали… Потом сделали тест, ты знаешь… Она беременна, говорю тебе…
- Тогда что? Тебе нужен адрес?
- Адрес мне дал Дебюкер… Дани уже виделась с акушеркой…
- Это надежный человек? Не хватало еще, чтобы тебя поймали!
- Нет, нет, тут все в порядке. Сестра Дебюкера осталась очень довольна.
- А! Хорошо, а то я бы мог…
- Спасибо, старик.
Они замолчали. Даниэль закашлялся. Наконец проговорил:
- Я хотел тебя спросить о главном… эта мерзавка акушерка напрямик заявила… Семьсот пятьдесят франков! Сам понимаешь, у меня их нет под рукой!..
- У меня тоже, - сказал Жан-Марк.
- Я и не сомневался! Но, может быть, ты все же смог бы мне немного помочь.
Жан-Марк показал ему свой открытый бумажник, лежавший на ночном столике.
- Шестьдесят франков до конца месяца, - сказал он. - Если ты хочешь, поделим!
- Я и не думал, что ты так разорен, - сказал Даниэль. - Тогда, может быть, Франсуаза?..
- Она тоже вряд ли при капиталах сейчас!
- А Кароль, если я поговорю с ней?
- Я тебе не советую, - сказал Жан-Марк. - Она будет счастлива сообщить обо всем отцу!
- Ты прав. Она сейчас не в духе. Всякий раз, когда она открывает рот, то начинает меня ругать! Между нами говоря, тебе повезло, что ты не живешь дома. Если бы я мог удрать, я бы тоже…
- А Маду? Ты не думал?
- Конечно!.. Но и там я не уверен… У нее принципы… Она нажалуется… В общем, я посмотрю… Ты сказал, что можешь одолжить мне тридцать франков?
- Да.
- Это лучше, чем ничего! Тридцать франков здесь, тридцать франков там…
Жан-Марк взял бумажник, вынул тридцать франков и протянул их брату. Ради этого он работал всю ночь?! Какой идиотизм!
Даниэль положил деньги в карман, поблагодарил и неопределенно спросил:
- А как ты, у тебя все в порядке?
- Все в порядке, - ответил Жан-Марк.
Потом они посидели немного друг перед другом. Даниэлю из вежливости надо было ненадолго остаться, но он не знал, о чем говорить. Поскольку денег он не нашел, права на передышку у него не было. Он ушел от брата, крепко пожав ему руку, с чувством вынужденной неблагодарности. Между тем ему пришла в голову идея продать свои книги, безделушки, амулеты, гитару… Неужели и после этого он не наберет семисот пятидесяти франков?
Дома он наткнулся на Кароль, которая уходила куда-то, затем на Аньес, как раз убиравшую его комнату. Он выставил ее за дверь, ласково подталкивая плечами, стал искать чемодан и заполнил его сначала старыми школьными учебниками, загромождавшими комнату, затем книгами о путешествиях. При взгляде на каждую книгу, которую он брал в руки, на него накатывала волна грусти, связанная с воспоминаниями о детстве. Но чем сильнее он страдал от этой самоотверженности, тем больше восхищался страстью, вдохновлявшей его на этот поступок. Любовь к Дани росла от всего, чем он жертвовал ради нее. Когда он увидел рыбу-луну, его охватили сомнения. Даже это? Ну да! Дани этого заслуживает! Вскоре морской монстр, круглый, просвечивающий и колючий, был снят со своего крючка, а на его месте осталась только голая лампочка. Амулеты, наконечник копья, вырезанные из дерева статуэтки присоединились к рыбе-луне, уже лежавшей в плетеной хозяйственной сумке. Лишившись своих украшений, хижина путешественника преобразилась в келью монаха. Даниэль повесил за спину гитару, взял в одну руку сумку, в другую чемодан и поспешил поскорее уйти, чтобы избежать приступов сожалений. Если будет нужно, он загонит еще и проигрыватель. Это был его последний резерв, неприкосновенный запас.
Даниэль, конечно, предвидел, что за школьные и другие книги дадут сущие пустяки, но его удивило, что старьевщики квартала не проявили особого интереса к предметам африканского искусства и даже к рыбе-луне. Торговец музыкальными инструментами, к которому он потом завернул, скривился при виде его гитары и предложил ему "от силы" сто франков. Даниэль, возмутившись, воскликнул, что она стоила вчетверо больше. Тогда тот, повернувшись, показал ему в глубине магазина шесть старых гитар, более красивых, чем у него, и заверил, что вот уже два года на них не находится покупателя. Даниэль, глубоко огорченный, опустил голову и протянул руку. Он никогда не думал, что предметы, столь дорогие для него, так мало значили для других. Вероятно, и в любви так же! Может, и Дани, которая казалась ему незаменимой, всем остальным безразлична? И только он находит ее красивой?
Итого: сто сорок семь франков пятьдесят. Даже если он продаст проигрыватель, семисот пятидесяти франков, затребованных акушеркой, ему не набрать. Вариант с Маду был намного предпочтительнее. Даниэль решил отправиться в Тук в следующее воскресенье. Но по железной дороге ехать ему не хотелось, а его легенький мопед никуда не годился. Он едва подходил для поездок по городу и мог совсем отказать в дороге. У Дебюкера мопед был покрепче, почти настоящий. У него он его и возьмет. Даниэль уже мысленно представлял, как мчится на бешеной скорости по пустым и зеленым пространствам, как ветер обдувает ему лицо, свистит в ушах, натягивает парусом рубашку, - целая лавина ветра и шума разрывается навстречу движению. От скорости дрожь проникает ему в запястья и челюсти. Он пригибает корпус, и окрестный ландшафт смещается вместе ним. Довольствие так велико, что временами Даниэль забывает о грустных мотивах этой поездки. Он вернулся домой в оптимистическом расположении духа, хотя ничем еще не помог Дани, а предметы, которыми очень дорожил, продал за бесценок.
За завтраком, протекавшим в мрачной атмосфере между напряженным и безмолвным Филиппом и занятой едой Кароль, Даниэль продолжал думать о своем деле. Он, конечно, не сомневался, что Маду, немного побушевав, даст ему денег. А потом? Сможет ли Дани втайне от родителей отправиться к акушерке? Хватит ли у нее смелости быть твердой до конца?.. Если дело раскроется, скандал будет грандиозный! Кровь леденела у него загодя. Ну нет, все пройдет хорошо. "Два месяца, это еще ничего. Лишь бы только это не отразилось на ней морально!" Потом он сразу закрутит ее в таком круговороте веселья, что она обо всем быстро забудет. А почему бы и ее не отвезти в Тук, на мотоцикле? "Абсурд! Мне нужно быть одному, чтобы поговорить с Маду! К тому же, если Дани поедет со мной, я не смогу двигаться быстро! Можно легко выжать восемьдесят на такой ракете! Эврика! Растрясти беременную женщину на мотоцикле - это же лучшее средство устроить ей выкидыш! Вот оно, долгожданное решение! Ну нет, дорога слишком хорошая! Ровная, как бильярдный стол! Поеду один. На полном газу!" Его снова охватило опьянение мотоциклиста. Обед приближался к концу. Филипп посмотрел на часы:
- Три часа! Ты не опоздаешь в лицей?
- Да нет, папа. Сегодня же четверг!
Филипп нахмурился и вышел из комнаты. Минуту спустя Кароль тоже ретировалась. Может, они боялись остаться наедине друг с другом? Даниэль позвонил Дани. Они договорились встретиться в Люксембургском саду.
- Я уверен, что Маду поможет! - сказал Даниэль. - В воскресенье вечером я привезу семьсот пятьдесят франков. А в понедельник… в понедельник… что же, приступим к решению насущного.
Он надеялся на горячее одобрение и удивился, увидев, что лицо Дани трепетало, черты исказились, а зеленые, раскосые глаза наполнились слезами.
- Что с тобой? - прошептал он.
- Ничего!
Он взял ее за руку, подержал, неловко поднес к губам. Она зашмыгала носом и отвернулась.
- Что с тобой? - переспросил он. - Давай телись! - И сразу же спохватился, осознав, что сказал грубость: - Что-то не так, моя маленькая Дани?
- Я хочу… я хочу сохранить этого ребенка, - пролепетала она.
Он ждал всего, только не этого! Сохранить ребенка! Зачем? Разумеется, не было и речи о том, чтобы выказать удивление. Поразившись в душе, Даниэль изо всех сил старался изобразить умный и учтивый вид.
- Это нелегко в нашей ситуации, - сказал он.
Глаза Дани округлились:
- Нет, это легко!.. Это самое легкое!..
- Я не улавливаю!.. Вчера ты была согласна. Ты мне сама сказала…
- Я ничего тебе не сказала! Я дала возможность сказать тебе!.. И мне было довольно горько слушать тебя!.. А потом, сегодня ночью я поняла, что это невозможно… Не-воз-мож-но, Даниэль! Ты не можешь требовать этого от меня!.. Я люблю тебя!.. Я ношу твоего ребенка!.. Нужно, чтобы он родился!..
Перед этим женским упорством таяли все доводы Даниэля. Время остановилось. Воцарилось молчание, такое тяжелое, такое пустое, похожее на смерть. А в двух шагах от них Венера подставляла солнцу свои каменные груди. С криками гонялись друг за другом дети. В залитом солнечными лучами саду витал смешанный запах сухой травы, пыли и вафель. Защитный рефлекс принудил его пробурчать:
- Я понимаю, что ты хотела бы его сохранить. А мы вдвоем, как тогда?
- Что значит "мы вдвоем"?! С нами все в порядке! Мы поженимся, Даниэль!
Еще до этих ее слов он и сам догадался о решении, которое созрело у нее. И тем не менее, когда она все сформулировала ровным тоненьким голоском, он был оглушен. Даниэля охватил панический страх. Словно его захватило приводным ремнем. Что скажет отец? Он мгновенно представил, как тот ему выговаривает. Стальной взгляд, резкий голос. "Достанется мне на орехи!" - подумал он с почтительным трепетом. И тихо произнес:
- Твои родители никогда не разрешат!
- Мои родители ничего не скажут против! Раз Бог нам посылает ребенка, их долг - его принять!
Эта последняя фраза подействовала на Даниэля: "Подкину этот аргумент отцу в процессе бурного объяснения!"
- Ты уже сказала матери? - спросил он.