"Тогда мы будем завтракать вдвоем с Лейном", - сказала миссис Барклей. Вчера она ломала голову, придумывая, как оказаться за завтраком наедине с Лейном, и ничего не смогла придумать. Теперь Гарри предоставил ей эту возможность, просто уйдя из дому.
И все-таки это не был завтрак вдвоем. Она не могла не думать о Гарри. Как глубоко она его ранила? Она поймала себя на том, что думает о нем с другим, новым чувством, даже, пожалуй, с любопытством. Неужели она никогда по-настоящему не знала его? Быть может, думала она с привычным чувством вины, все еще обращенным на Тома, она была так поглощена Лейном, что на Гарри у нее просто не оставалось времени. Впрочем, он никогда и не доставлял ей хлопот. Он был лихим мальчиком, всегда знавшим, чего он хочет, и всегда хорошо учившимся. С ним не случалось никаких происшествий, подобных тем, что держали ее в напряжении с Лейном. Вот только в последнее время Гарри стал нервнее, несдержаннее и даже строптивее. Так, ом завел манеру задерживаться где-то допоздна и не говорить, где был.
"Лучше бы ты не уезжал", - неожиданно сказала она Лейну за бифштексом. Это было его любимое блюдо, но сегодня она с трудом выносила его. А Лейн любил сырой бифштекс и сейчас поедал его с аппетитом. "Я правда чувствую, что мне нужна помощь с Гарри, - продолжала она. - Я не понимаю его".
"Оставь его в покое, - посоветовал Лейн. - На следующий год армия избавит тебя от всяких хлопот с ним". Он снова принялся за бифштекс. "Отличный завтрак, Фреда!" - сказал он.
Фреда улыбалась, глаза ее таяли. Лейн был и ее любимцем.
"Мне кажется, что для матери это не выход - сдать сына в армию, - сказала миссис Барклей. - Он говорил с тобой о чем-нибудь, Лейн?"
"Он утром говорил что-то: вроде хочет заняться химией, - рассеянно ответил Лейн. - Я не очень слушал. Он болтал всякую чепуху. Я никогда не любил химию. Мама, ты не будешь возражать, если я съезжу повидаюсь с ребятами?"
"Разумеется, не буду, сказала она. - Я хочу, чтобы ты делал только то, что доставляет тебе радость".
И все-таки было странно оказаться совсем одной в доме в этот день накануне отъезда Лейна, быть может, навсегда. Гарри не возвращался. Она позвонила в школу в пять часов, но там никто не ответил. Все разошлись.
Она вдруг почувствовала такое напряжение, что ей расхотелось обедать наедине со своими двумя сыновьями, за один день превратившимися в каких-то малознакомых людей. Немного подумав, она пошла к телефону и позвонила Элис.
"Элис? Не думала, что застану тебя дома".
"О, я целый день привожу себя в порядок, чтобы вечером пойти с Лейном!" - смеясь, воскликнула она. Это был смех влюбленной женщины, и миссис Барклей узнала его с чувством, похожим на страх.
"Может быть, ты приедешь к нам пообедать, Элис? Тогда нас будет четверо, и я знаю, что Лейну это будет приятно".
"Я просто мечтала, миссис Барклей, чтобы вы пригласили меня!" - голос Элис пел в трубке.
"Очень хорошо, дорогая".
Она повесила трубку, предупредила Фреду и, вернувшись к себе в комнату, провела час в шезлонге, окруженная тишиной дома. В шесть она встала, приняла ванну, оделась и спустилась вниз, а в половине седьмого в дом ворвался Лейн, с ходу распахнувший двери гостиной.
"Алло, прекрасная! - прокричал он. - Ждешь меня?"
"Конечно, - ответила она, подставляя щеку для поцелуя. - Я пригласила Элис к обеду. Она будет с минуты на минуту".
"Отлично! - сказал он. - Я сам хотел позвать ее, но Гарри не знал, как ты к этому отнесешься".
"Ты видел Гарри?" - спросила она.
Лейн был уже в коридоре, на середине лестницы. "Не-а, не видел", - крикнул он.
"Я просто не стану волноваться из-за Гарри", - сказала она себе. Но она была так глупа, что подумала, не выкинул ли он какую-нибудь штуку… не убежал ли, например, из дому. После сегодняшнего утра ей казалось, что она совсем не знает его.
Но она никак не выказала своего волнения, когда через десять минут вошла Элис, похожая на золотистую лилию. Они расцеловались, и она почувствовала прилив нежности к этой высокой очаровательной девушке, которую знала с младенчества. Элис была еще юной, ей было только восемнадцать, а Лейну девятнадцать. Но в такое время детей принуждают быстро взрослеть. Мальчики должны становиться мужчинами в восемнадцать, а девочкам приходится влюбляться, выходить замуж и превращаться в женщин раньше срока.
"Лейн спустится через несколько минут", - сказала она.
"А где Гарри?" - спросила Элис.
"Он ушел на репетицию оркестра, и я его с тех пор не видела", - ответила миссис Барклей.
"Ему дали сольную партию, - сказала Элис. - Вы знаете?"
"Нет, не знаю, - ответила миссис Барклей. - Какой негодник - ничего мне не сказал!"
"Это было только вчера, - пояснила Элис. - Я встретила его, и он рассказал. Вы можете гордиться им, миссис Барклей. Он играет просто великолепно".
"Я горжусь", - быстро сказала она.
И в тот же миг услышала, как открывается входная дверь. Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, она встала и вышла в холл. Гарри стоял там. Он выглядел усталым, лицо было измазано. В руках у него был футляр со скрипкой.
"Гарри, где ты был?" - строго спросила она.
"Заходил домой к преподавателю музыки, ответил он. - Хотел кое-что с ним обсудить, мне нужен был совет".
"Почему ты не сказал, что тебе дали сольную партию?" - спросила она. - Я только что узнала об этом от Элис".
"Я не думал, что тебя это интересует", - ответил он. Как всегда, его прямота обезоруживала ее. "Ну, хорошо, обед уже готов… Тебе лучше пойти к себе и умыться".
Когда через пятнадцать минут он спустился, сразу после Лейна, на нем был синий костюм, а волосы тщательно причесаны. Его бледное лицо было спокойно. Он молча пожал руку Элис, они перешли в столовую, и он занял свое место напротив Элис. Лейн сидел во главе стола, на месте, где раньше сидел его отец.
Это был приятный обед, и они посвятили его Лейну. Лейн говорил, они слушали. Гарри не произнес почти ни слова. Если бы это случилось прежде, миссис Барклей не обратила бы внимания на его молчание. Но теперь она ловила себя на том, что забывает о Лейне и думает о Гарри. Два или три раза их глаза встречались, но тотчас расходились. Он тоже думал о ней. Она чувствовала. Ее начал страшить отъезд Лейна. Завтра в это время она останется в доме вдвоем с Гарри. Между ними не останется ширмы. Они окажутся наедине, лицом к лицу. Она обнаружила, что думает об этом больше, чем об отъезде Лейна, и это ее так поразило, что она тоже была непривычно молчалива.
В эту ночь она спала плохо и рано проснулась. Да, не было сомнений - она страшилась отъезда Лейна из-за Гарри. "Это безумие, - говорила она себе, - в чем дело: Гарри - просто ребенок, которого я родила, нянчила, учила".
Хотя, по правде говоря, ей не пришлось много учить его, честно призналась она себе. Гарри учился всему как-то сам, без ее усилий, а все ее время было занято Лейном. Она, в сущности, не переставала им заниматься вплоть до самой армии.
"Быть может, это лучшее, что могло его ожидать, - думала она, - потому что он, конечно же, будет отличным солдатом".
Том тоже был хорошим солдатом. Где-то в доме лежали медали, полученные им во Франции за особую доблесть. "Тупицы всегда бывают хорошими солдатами", - с горечью думала она когда-то. Она вспомнила об этом теперь с новым горьким чувством. "Но Лейн не тупица, - возмутилась она про себя, - по крайней мере, не такой, как Том. Лейн просто еще очень молод…"
Прощание, много дней маячившее перед ней кошмаром, оказалось необъяснимо легким. Печаль, которая, как она ожидала, будет переполнять ее сердце, оказалась не такой гнетущей - словно она расставалась не с Лейном, а с кем-то, кого любила неизмеримо меньше.
"До свидания, мама", - сказал он, когда они крепко обнялись.
"До свидания, дорогой", - ответила она и с изумлением обнаружила, что глаза ее сухи.
Когда поезд тронулся, заплакала Элис. "Какая вы мужественная, миссис Барклей!"
"Он вернется, - ответила она. - Я чувствую, что он вернется".
Это правда - она так чувствовала. Том прошел через всю войну без единой царапины - чтобы умереть через двадцать лет, упав с лошади.
На обратном пути машину вел Гарри, а они с Элис сидели на заднем сиденье, пока не подъехали к дому
Элис, где она вышла. Тогда миссис Барклей пересела вперед. Что бы ей ни предстояло пережить с Гарри, лучше было не откладывать - так она решила. Но в то утро Гарри выглядел совершенно умиротворенным. Он уверенно вел машину, его толстые пальцы надежно лежали на руле. Он молчал, и она искоса взглядывала на его профиль. Он не казался расстроенным, хотя был серьезен.
"Иногда я думаю, поженятся ли Элис и Лейн", - сказала она, прерывая молчание.
"Надеюсь, что нет", - невозмутимо ответил он - с такой уверенностью, что это ее изумило и позабавило.
"Почему?" - спросила она, взглянув на него.
"Думаю, что они оба будут очень несчастливы, может быть, через год, - ответил он. - Я хочу сказать: Лейн ужасно красивый, и Элис нужно будет время, чтобы преодолеть это. Но она преодолеет. Она умная"
"А Лейн - нет?"
"Я этого не сказал. Но она очень умная. Ему будет тяжело с ней через какое-то время".
"Вот как… тяжело?"
"Им обоим", - сказал Гарри.
Они больше не разговаривали до самого дома, где он только сказал: "Я опять, ухожу на репетицию, мама".
"Хорошо, сын", - ответила она.
Он бросил на нее быстрый взгляд, открыл было рот, но ничего не произнес и ушел.
Днем, одна, она все вспоминала ног взгляд и потом вдруг поняла его. Она назвала его "сын" Впервые в жизни назвала его так. Она отложила шитье и невидящим взглядом уставилась перед собой. "Господи, как была жестока! думала она. - Он страдал, а я даже не догадывалась об этом!"
В этот день он вернулся рано и, прежде чем встретиться с ней, поднялся к себе и умылся. Увидев ее, он не подошел и не дотронулся до нее, и она поняла, благодаря своей новой способности чувствовать его, что он уверен: она не хочет, чтобы он прикасался к ней. Она вспомнила, что он никогда не подходил к ней сам и не дотрагивался до нее - с тех пор, как перестал быть малышом, и ее это устраивало. Ей захотелось сейчас протянуть к нему руки, но она понимала, что только шокирует его этим. Между ними должно было возникнуть еще что-то, но она не знала, как приблизить это.
Они пообедали вместе, и он тихо говорил о своей музыке, о трудностях с одним пассажем из адажио. Он спросил ее, как она провела день.
"Я ничего не делала, - отвечала она, - только шила".
"Надеюсь, тебе было не очень одиноко", - сказал он.
"Совсем не было, - сказала она. Я думала, что будет - после отъезда Лейна, но мне почему-то не одиноко".
Он бросил на нее один из своих странных, проницательных взглядов. "Он все знает, - внезапно подумала она, - Я не видела ничего в нем, а он все это время рос в доме и знал обо мне все".
Она встала из-за стола. Слезы, не пролитые утром, подступили к ее глазам сейчас. Он заметил это и быстро подошел к ней, по-прежнему не касаясь ее.
"Тебе нехорошо?" - с беспокойством спросил он.
Она взяла его за руку. "Пойдем в гостиную, - сказала она. - Мне нужно поговорить с тобой".
* * *
…"Нет, мне никто не говорил", - тихо сказал он. Он сидел, глубоко засунув руки в карманы, руки с погрызенными ногтями. "Не знаю, когда я впервые узнал".
Они разговаривали уже долго, и она чувствовала странную легкость и покой, которые приходят, когда все тайное уже рассказано.
"Наверное, я догадался, когда мне было семь лет, - говорил он. - Сначала я, конечно, думал, что просто не нравлюсь тебе. Потом я стал задумываться, почему… потом догадался. Потому что я был похож на папу".
Она думала о том, что вот уже десять лет этот ребенок, этот мальчик страдал так же, как она, а она об этом не знала!
"Но только позже, конечно, - продолжал он, - когда мне было тринадцать, наверное… да, это было на мой день рождения… Ты помнишь ножик, который ты мне подарила? Я долго мечтал о нем, он был именно такой, какой мне хотелось".
"Но ты отдал его Лейну… сразу же, - возразила она. - Я решила, что он тебе не понравился".
"Лейн захотел его, как только увидел, и я понял, что ты жалеешь, что не подарила ему такой же. Поэтому я отдал его. В тот день я догадался, что ты любишь его больше, чем меня - потому что ты позволила мне отдать ему ножик".
Она снова не могла говорить. Они помолчали.
"Когда ты понял… что похож на меня?" - спросила она после долгой паузы.
"По-моему, я всегда это знал, - ответил он. - Я всегда понимал тебя, - я всегда знал, что ты думаешь… и чувствуешь".
"О Боже!" - прошептала она.
Она встала с кресла, подошла к нему и положила руки ему на плечи, а он поднял к ней лицо со своей обычной улыбкой, и ее ужаснула печаль этой улыбки. "Я чувствую все иначе сегодня, - проговорила она. - Мне кажется, что я наконец узнала тебя… впервые за все эти годы. Я очень виню себя… за то, что я потеряла. Гарри, ты можешь меня простить?"
Мгновенная краска залила его лицо, и глаза - она видела - наполнились слезами. Он смотрел вниз, его губы дрожали. Он облизнул их и перевел дыхание. Потом смог заговорить.
"Конечно, - сказал он. - Все в порядке, мама. Люди не властны в своих чувствах. Я давно это знаю".
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНЫХ СЕРДЕЦ
Молодой Дэвид Лин сумрачно стоял в углу просторной гостиной и наблюдал за восемью или десятью парами прилежно танцующих знакомых. Музыка с чувством игравшего духового оркестра рвалась из-за купы пальм в горшках. Дэвид, разумеется, понимал, что гостиная была роскошной и дорогой, поскольку принадлежала господину Фану - одному из ведущих банкиров Шанхая. Господин Фан ни в коем случае не потерпел бы чего-либо не роскошного и не дорогого. Вследствие этого стены были увешаны современными полотнами, написанными маслом, а также тонкими и изысканными старинными свитками, ибо господин Фан любил говорить - и его толстые лоснящиеся щеки раздвигались в улыбке крупными бороздами: "У меня есть все самое лучшее, новое и старое. В моем доме всему найдется место".
Сам господин Фан сидел сейчас, наблюдая за танцующей молодежью, а рядом с ним находились две очаровательные девушки. Одна была его дочь Филис, а другая - его последняя любовница, молодая актриса. Они были примерно одного возраста, но совсем разные. Филис, как решил Дэвид в начале вечера, была здесь самая очаровательная девушка. Он не понимал, как у такого толстого и уродливого человека могло вырасти это стройное бамбуковое деревце. Потому что дочь господина Фана и вправду походила на бамбук. Она была бледной и довольно высокой, почти такого же роста, как Дэвид, и на ней была бледно-зеленая длинная туника; на лице никакой краски, и от этого оно имело цвет молодой слоновой кости. Волосы ее тоже отличались от волос остальных женщин. Они не были острижены или завиты - ничего такого. Длинные, прямые и совсем черные, они были забраны в тугой узел у самой шеи. Она тихо сидела, глядя на гостей, и вокруг ее прелестных губ скользило выражение спокойного довольства. Что касается любовницы, то она выглядела актрисой. Делала большие глаза, вертелась туда и сюда, и ее волосы разлетались во все стороны вокруг слишком розового круглого лица. Дэвид, едва взглянув на нее, немедленно ее возненавидел. Она была, разумеется, из тех, кто без умолку трещит на какой-нибудь чудовищной смеси английского с китайским.
Вот уже минут десять Дэвид собирался пригласить Филис на танец, но его удерживала эта актриса. Предположим, я подойду, рассуждал он, а эта актерка протянет свою руку - она постоянно протягивала руку всем приближавшимся к ней молодым людям, - и не успею я и глазом моргнуть, как буду с ней танцевать. А я не стану, говорил он себе, не стану больше танцевать с завитыми дамами и с этими размалеванными и напудренными тоже не стану. Их волосы щекотали ему шею, а пудра с их физиономий пачкала заграничный костюм. Он бросил взгляд на свое плечо и рукой стряхнул с него пыль. Там остался след пудры. А все потому, что недавно к плечу прикасалось лицо Дорис Ли. Он ненавидел Дорис Ли - глупую кривляку, притворявшуюся, что забыла родной язык - она так долго прожила в Париже!
С Филис он никогда еще не танцевал - он видел ее впервые. Она работала в школе, не в их городе, и сейчас приехала домой на весенние каникулы. Господин Фан сказал, представляя ее: "А это мое единственное трудолюбивое дитя. Остальные предпочитают бездельничать".
"Вы должны ею гордиться", - пробормотал Дэвид, не глядя ей в лицо. Девичьи лица ему слишком надоели.
Но господин Фан громко расхохотался: "Она зарабатывает не так много, чтобы мне ею гордиться, - весело сказал он. - Она работает для собственного развлечения".
Вот тогда он взглянул на нее - на девушку, работавшую для развлечения! Такой он еще не встречал. Впервые за много месяцев в нем, хотя бы на миг, проснулся интерес к девушке. И на его лице была не только обычная дежурная улыбка, когда он спросил: "Могу ли я пригласить вас на танец?" Но у нее все танцы были уже обещаны. На мгновение он огорчился. Потом сказал себе, что это не имеет значения. В конце концов, она была всего лишь дочерью старого Фана и еще одной девушкой. За вечер он успел потанцевать с разными девушками. Теперь он едва мог припомнить их. Что не помешало им, с раздражением подумал он, осыпать пудрой мой пиджак.
Когда программа вечера была почти завершена, старый Фан решил продлить удовольствие. Он любил танцы, любил попрыгать по залу - огромный шар в развевающихся одеждах. Его круглое лицо светилось улыбками, и всякий раз, когда он отдавливал чью-нибудь ногу, попадавшуюся ему на пути, он разражался хохотом. Сейчас он прокричал музыкантам, глядя на них сквозь пальцы: "Еще три танца, и вы получите двойные чаевые!" С этими словами он подхватил свою любовницу, и они унеслись прочь. Она шаловливо прижималась к его выпуклым телесам, но глаза ее неутомимо блуждали по залу.
Этим шансом стоило воспользоваться. Дэвид видел приближающихся к Филис с разных сторон грех бойких, щегольски одетых молодых людей. Он ускорил шаг и оказался перед ней. "Могу я…"
Но молодые люди тоже поторопились. "Могу я…" "Могу я…" "Могу я…" Их голоса напоминали Дэвиду хоровое пение в той американской школе, где он учился. Он церемонно отступил в сторону - пусть делает выбор сама. Она выбрала сразу, поднявшись и шагнув в его сторону. "Вы были первым?" - спросила она приятным тоненьким голоском. "Да", - ответил он, и они вышли в зал.